Буду хрупкие розы холить,
Поливать их слезой своей;
Мы – цветы, и живем на воле
Заблудившихся кораблей.
И ведь были до нас и жены,
И мужья, что, презрели страх,—
Для обманутых и влюбленных
На родных для души морях.
Но для каждого путь расписан,
и растут из глубин цветы,
под тенистым и робким тисом
белой дымкою воздух стыл.
В короткий список претендентов на получение премии «Дебют» вошло 15 авторов.
Жюри независимой литературной премии «Дебют» 17 ноября объявило шорт-лист премии. В номинации «Крупная проза» за премию борюся Павел Токаренко (Израиль, роман «Гвоздь»), Максим Матковский (Украина, роман «Попугай в медвежьей берлоге») и Георгий Панкратов (Россия, повесть «Лунный кот»).
Финалистами в номинации «Малая проза» стали россияне: Елена Трифонова из Санкт-Петербурга, Наталья Ключарева из Ярославля и Моше Шанин из Северодвинска.
Те, кто не чувствуют мрака, никогда не будут искать света.
Генри Бокль
Ты чувствуешь, пахнет гарью?
Ты видишь, сгущается мрак?
И мир, словно в страшном угаре –
Очнуться не может никак!
Неужто ли в час предзакатный,
Ту жизнь, что дарована мне,
Заманят в пожар необъятный,
И все мы погибнем в огне!?
Ах, как мы желаем свободы!
Но что получаем взамен? –
Пожарищ кипящие воды,
Да горькие гроздья измен.
Но может нам всё это снится?
Трясу головою седой…
Лавочка нагрелась на солнце, и тёпло солнечных лучей не могли сдержать молодые и клейкие листочки могучего тополя. Людочка с наслаждением вдохнула его пронзительный ладанный запах, погладила шершавую кору. Тополь почему-то напоминал ей дедушку, которого она помнила очень смутно. А разноцветные нитки мулине в красивой жестяной шкатулке словно сами подсказывали — мы бабушкины...
Бабушкино было очень уютное, и пахло какими-то далёкими духами, пудрой. На фотографии юная бабушка была в тёмном платье с отложным кружевным воротничком, и несколько непослушных кудрей выбивались из гладкой причёски. Людочка открыла коробку, бережно разобрала пасму ниток, вдела нитку в иголку и взялась за пяльцы. Стежки стали проворно и аккуратно ложиться один за другим, превращаясь в листья розы, тополь лепетал молодым своим языком, а мысли текли сами собой, плавно.
…пал Вавилон…
Откр. 18, 2
Ангел, осветивший небосклон
И земные веси крикнул с силой:
- Пал великий город Вавилон!
Божья милость вас не позабыла!
Праведник огня не удержал –
Очерствели городские души.
Загорелся мировой пожар,
Ни песком, ни пеной не потушишь.
Не зальешь водой – густеет мгла,
Черный дым над городом клубится.
Да сгорит навечно и дотла
Вавилон, великая блудница!
Напоила яростным вином
Все народы, тёмною отравой –
И за домом полыхает дом,
И сгорает мировая слава.
За размах нечистых дел и дум,
Переживаемые тяжелые дни ужасной войны задают всякому вдумчивому человеку целый ряд вопросов. Что же это такое совершается пред нашими глазами? Европа, цивилизованная, культурная Европа, XX век, широкий поток просвещения, наука, искусство, высокие идеи, гуманность, свобода, равенство, братство даже — и вдруг война, убийство, жестокость, бесчеловечность, кровь, зверство. Как примирить эти два ряда явлений?
Полезно теперь читать «Дневник писателя», который вел наш великий Достоевский во дни турецкой войны в 1877 году. Между прочим Достоевский в своем дневнике писал: «Между этими привезенными в Москву славянскими детьми... [есть] один ребенок, девочка лет восьми или девяти, которая часто падает в обморок и за которою особенно ухаживают. Падает она в обморок от воспоминания: она сама, своими глазами, видела нынешним летом, как с отца ее сдирали черкесы кожу и — содрали всю. Это воспоминание при ней неотступно и, вероятнее всего, останется навсегда, может быть, с годами в смягченном виде, хотя, впрочем, не знаю, может ли тут быть смягченный вид.
Да будут прокляты эти интересы цивилизации,
и даже самая цивилизация, если для сохранения
ее необходимо сдирать с людей кожу.
Ф.М. Достоевский. Дневник писателя, 1877
Между этими привезенными в Москву славянскими детьми есть, говорят, — рассказывал мне все тот же воротившийся из Москвы приятель, — один ребенок, девочка лет восьми или девяти, которая часто падает в обморок и за которою особенно ухаживают. Падает она в обморок от воспоминания: она сама, своими глазами, видела нынешним летом, как с отца ее сдирали черкесы кожу и — содрали всю. Это воспоминание при ней неотступно и, вероятнее всего, останется навсегда, может быть, с годами в смягченном виде, хотя, впрочем, не знаю, может ли тут быть смягченный вид. О цивилизация! О Европа, которая столь пострадает в своих интересах, если серьезно запретить туркам сдирать кожу с отцов в глазах их детей! Эти, столь высшие интересы европейской цивилизации, конечно, — торговля, мореплавание, рынки, фабрики, — что же может быть выше в глазах Европы? Это такие интересы, до которых и дотронуться даже не позволяется не только пальцем, но даже мыслью, но — но «да будут они прокляты, эти интересы европейской цивилизации!» Это восклицание не мое, это воскликнули «Московские ведомости», и я за честь считаю присоединиться к этому восклицанию: да, да будут прокляты эти интересы цивилизации, и даже самая цивилизация, если, для сохранения ее, необходимо сдирать с людей кожу. Но, однако же, это факт: для сохранения ее необходимо сдирать с людей кожу!
В книге «Уход Толстого» Чертков в качестве одного из главных аргументов в пользу завещания Толстого, по которому все права на распоряжение литературным наследием писателя фактически переходили одному В.Г., приводил тот факт, что единственным человеком, которого Л.Н. вызвал в Астапово, был именно он. Судя по запискам Саши и Маковицкого, это действительно так. Но всё-таки никакой телеграммы Толстого с вызовом Черткова не было. Телеграмма была от Саши со слов Толстого, вроде бы пожелавшего видеть Черткова. Но при этом сам Толстой продиктовал дочери телеграмму другого содержания. Две телеграммы были посланы дочерью одновременно в 10:30 утра 1 ноября.
Утром 1 ноября, пишет Маковицкий, Толстой почувствовал себя бодрее. Температура упала до 36,2°. «Л.Н. говорил, что ему лучше и что можно ехать дальше». Телеграмма Черткову, которую Толстой продиктовал Саше, была такая: «Вчера захворал. Пассажиры видели ослабевши шел поезда. Нынче лучше. Едем дальше. Примите меры. Известите. Николаев».
Премия «Читай Россию/Read Russia» проводится Институтом перевода раз в два года при поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям (Роспечати) и Фонда «Президентский центр Б.Н. Ельцина».
Участником конкурса может стать переводчик или группа переводчиков, которые в течение последних двух лет опубликовали перевод прозаического или поэтического произведения с русского языка на иностранных в зарубежном издательстве. Премия присуждается в четырех номинациях: «Классическая русская литература XIX века», «Литература ХХ века» (до 1990 года), «Современная русская литература» (произведения, созданные после 1990 года), «Поэзия». Победителями в каждой номинацией объявляются переводчик (переводчики) и выпустившее книгу издательство. Переводчики получают денежное вознаграждение размером €5000, издательства, по согласованию с учредителем премии, — €3000.
Кто меня будит в четвёртом часу?
Перед рассветом так сладко спится…
Голосом тихим кто всё твердит:
«Встань, ведь за мир надо молиться».
Так и лежу я, встречая рассвет…
Так и мешают мне спать двадцать лет…
Утверждаясь на самобытном национальном пути, мы не можем не поглядеть на две значительные фигуры «золотого» XIX века, которые во многом оказали влияние на русскую мысль. Лев Толстой и Сергей Рачинский — дворяне, обладавшие средствами для осуществления проектов на благо народа; прекрасно образованные в традициях своего времени; наделённые даром проповеди, даром слова — оба они член-корреспонденты Императорской Академии наук по отделению словесности; педагоги, выработавшие свои оригинальные методики; сочинители и исполнители музыкальных произведений, и многое другое. А главное — современники, любившие свой народ и прошедшие земной путь без отрыва от родной земли.
Предчувствие войны…
О, удержаться мне бы,
как звёзды, что видны
на зыбкой сфере неба;
как древо на яру,
что в твердь вросло корнями;
как птица на ветру
с раскрытыми крылами;
на той, большой войне,
чтоб не отдаться низу,
о, удержаться б мне
за край Господней ризы.
Не штык — так клык, так сугроб, так шквал, —
В Бессмертье что час — то поезд!
Пришла и знала одно: вокзал.
Раскладываться не стоит.
На всех, на всё — равнодушьем глаз,
Которым конец — исконность.
О как естественно в третий класс
Из душности дамских комнат!
Кассандра, голос твой зачем моим устам?
Он горек слишком. Он напитан горем
и каплет кровью на кровь.
Ужель никто не видит?
Безумие творящие — ослепли,
слепцы — оглохли...
Не изменишь эхом
вопль плакальщиц.
С глазницами из соли
они, как слёзы неба, — солоны:
кровь — солона, но слёзы — солонее.
«Призвание каждого человека в духовной деятельности — в постоянном искании правды и смысла жизни», — писал в свое время Антон Чехов. Очень простые слова. Но при этом — требующие раздумий. Для начала о том, что же такое смысл жизни человека, его предназначение на этой земле? Об этом в беседе ниже.
— Отец Нектарий, прежде чем начать говорить о призвании каждого человека, о его духовном поиске, стоит, наверное, прояснить, зачем с точки зрения христианского учения вообще все люди живут на земле...
— Если начать именно с этого, то следует сказать, что никакой практической необходимости в создании человека у Бога не было — как не было ее в создании чего бы то ни было из того, что было создано. Господь, ни в чем нужды не имеющий, творил мир и все, что в нем есть, лишь по Своей любви, желая Своим благобытием поделиться с кем-то. Творение не было обусловлено нуждой — это одно из свойств Бога: Он — Созидатель. И однажды Он создал удивительное существо — человека.
Без Тебя уходит счастье,
Словно солнце в час заката.
Без Тебя уносят страсти
То добро, чем жил когда-то.
А потом… вступает горе
(Грех открыл всем бедам дверцу).
Меркнет ум, с судьбою споря,
Негде сердцу отогреться…
Ты всегда любовь питаешь
К нам, избравшим яд страданья,
В Отчий Дом вернуть желаешь
Возрождённых покаяньем, —
Кони по полям разбрелись,
Меч да стрелы затупились совсем.
Если счастье есть — со мной поделись,
Жизнь прошла — остался ни с чем.
Шрамы от вчерашних побед
Ноют по ночам и болят.
Лес, поля да старый мой след,
Звезды в черном небе горят.
Хочется вернуться назад,
Только ноги вот не идут.
Выбросить бы ворох наград -
Никому не нужный хомут.
«Взгляните на птиц небесных:
они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы;
и Отец ваш Небесный питает их.
Вы не гораздо ли лучше их?»
(Матф.6:26).
БОГ КАЖДОЙ ПТИЦЕ ХЛЕБА ДАЛ...
Бог каждой птице хлеба дал,
и кроху одну — мне.
Хоть я сегодня голодна —
её не смею съесть.
Ей обладать — в руках держать —
и помнить подвиг тот,
что даровал мне этот клад —
мой воробьиный рок!
И если будет недород —
не вспомню о крупе —
ведь изобилие моё
смеется на столе.
Мои запасники полны,
наполненны с лихвой,
я с крохою своей одной
владею всей землей!
GOD GAVE A LOAF TO EVERY BIRD
Когда люди сходятся, они, как водится, судачат друг о друге. А если судачат, то тому, о ком судачат, хотелось бы, чтобы эти пересуды были хорошими. Кто из нас способен спокойно выслушивать строгую критику, не говоря уже о несправедливых упреках? Чаще всего нам кажется, что критик нас не понимает, а порицатель выступает скорее как злой привередник. Всякое осуждающее «нет» задевает нас до глубины души, каким бы справедливым и обоснованным оно ни было; и наоборот — всякое похвальное «да» «умиляет» нас, приносит покой, облегчение и по-своему ободряет: всё же я «признан», «замечен» — значит, успех, вес, карьера!.. Как много людей, которые о своем собственном успехе судят по чужим меркам и необычайно чувствительны к любой оценке со стороны... Они даже не догадываются, насколько они несвободны, насколько зависимы и какие случайности подстерегают их на каждом шагу. Вот тут-то и разворачивается настоящий простор для льстецов...
Впрочем, надо быть справедливым: тот, кто, осуждая и критикуя других, щадит их из милосердия, подчеркивает лучшее в них, ищет деликатных выражений, чтобы как-нибудь не ранить их, поддержать в них дух, тот, конечно же, не льстец. Тонко чувствующее сердце, открытость, скромность и смирение могут подчас сделать критика до того осторожным и осмотрительным, что от его критики не останется и следа, а тот, кого критикуют, почувствует себя даже «польщенным» в некотором роде. Но отсюда до настоящей лести — дистанция огромного размера.
Не нужны ни локоны до плеч,
Ни большая шпага и ни шпоры —
Лишь бы мушкетёр умел беречь
Боевое званье мушкетёра...
Мушкетёр известен не плащём
И не шпагой, острой, как иголка.
Мушкетёры могут быть хоть в чём:
В запылённых кедах и футболках...
Честь и смелость сами не придут,
Хоть надень оружие любое.
Ведь и кольт на кожаном заду
Сам собой не делает ковбоя...
