Сергей Рачинский и Лев Толстой: два друга, два учителя, два антагониста (Ирина Ушакова)

Утверждаясь на самобытном национальном пути, мы не можем не поглядеть на две значительные фигуры «золотого» XIX века, которые во многом оказали влияние на русскую мысль. Лев Толстой и Сергей Рачинский — дворяне, обладавшие средствами для осуществления проектов на благо народа; прекрасно образованные в традициях своего времени; наделённые даром проповеди, даром слова — оба они член-корреспонденты Императорской Академии наук по отделению словесности; педагоги, выработавшие свои оригинальные методики; сочинители и исполнители музыкальных произведений, и многое другое. А главное — современники, любившие свой народ и прошедшие земной путь без отрыва от родной земли.

И всё-таки это два противоположных полушария Русского мiра. Великий художник слова Лев Толстой с романом «Война и мир», где представлен целый сонм дорогих нашему сердцу образов и характеров, необходимых нам сегодня чувств, мыслей и поступков. Лев Толстой, не совладавший со своим великим даром перед лицом Творца и отпавший от мудрости и крепости Церкви. И Сергей Рачинский — профессор Московского университета, впервые возглавивший кафедру физиологии растений, «учитель века», как его называли более столетия назад, подвижник, создавший образец русской сельской школы на основе Священного Писания и церковного искусства. Своей просветительской работой и деятельностью по организации масштабного трезвеннического движения Рачинский во многом способствовал укреплению церковной жизни — как в своём уезде, так и в тех краях России, куда расходились воспитанные им учителя и священники.

Примерно в одни и те же годы и Толстой, и Рачинский посещали школы Европы. Рачинский специально занимался изучением опыта профессора Йенского университета Карла Стоя, основателя нескольких учебных заведений. И Толстой, и Рачинский, независимо друг от друга, отмечали, что опыт прогрессивных немецких школ неприемлем для русской школы. И оба они пришли к мысли, что России нужна национально ориентированная и современная школа.

Знакомство Толстого и Рачинского произошло в Москве, когда молодой писатель вернулся с военной службы, а молодой учёный начинал преподавательскую деятельность на кафедре физиологии растений в Московском университете. Они могли познакомиться в доме Д.И. Сушковой, сестры Ф.И. Тютчева, но не исключено, что встреча их произошла в доме самого Рачинского на Малой Дмитровке, где собиралось образованное общество.

Дружба меж ними завязалась, когда писатель и учёный занялись общим делом — устройством сельских школ: Толстой — в тульской Ясной Поляне, Рачинский — в смоленском Татеве. В марте 1877 года Рачинский писал Толстому: "Методы обучения у меня не выработалось никакой. По утрам я учу старший класс всему, по вечерам занимаюсь всеми классами, то попеременно, то вместе. Модные предметы у нас арифметика и музыка, а также каллиграфия... Я застал четырнадцать мальчиков, живущих в училище — это у нас явление общее — деревни мелки и разбросаны. Построив новое училище, присоединил к ним еще четырёх... С родителей берётся только мука на хлеб, остальное, как и вся школа — на мой счёт»^[1].

Толстой отвечал ему: «Вы не поверите, какую истинную и редкую радость мне доставило чудесное письмо ваше, дорогой Сергей Александрович. Читая его, я переживал свои старые школьные времена, которые всегда останутся одним из самых дорогих, в особенности, чистых воспоминаний. Воображаю, каких вы наделали и наделаете чудес...

Учить этих детей надо затем, чтобы дать им дощечку спасения из того океана невежества, в котором они плывут, и не спасения, — они, может быть, лучше нас приплывут, — а такое орудие, посредством которого они пристанут к нашему берегу, если хотят. Я не мог и не могу войти в школу и в сношения с мальчиками, чтобы не испытать прямого физического беспокойства, как бы не просмотреть Ломоносова, Пушкина, Глинку, Остроградского, и как бы узнать, кому что нужно...».

И всё же это были две в корне разные школы. Яснополянская — отличалась отсутствием всякой регламентации, дисциплины и определённой программы преподавания. Сам Толстой, преподававший в школе, и несколько его соратников-учителей считали своей главной целью заинтересовать класс, научить детей самосовершенствованию. Но при отсутствии всякого идеала эта работа не могла быть полноценной. Школа Рачинского была классической церковной школой, одновременно общинной, что было просто, понятно и естественно для крестьянского мира. В то предреволюционное время даже из школы Рачинского выходили «свободомыслящие» молодые люди, а уж ученики Толстого и подавно легко становились бунтовщиками и каторжниками.

После 1870-х годов Толстой окончательно отошёл от традиционного Православия, которое ещё жило в нём генетически и сквозило в строках «Войны и мира». Он разрабатывал свою идеологию ненасильственного анархизма, отрицал присутствие всякого чуда в Новом Завете, значит и само Рождество Господа, и Его Воскресение.

В 1881 году Толстой посетил старца Амвросия Оптинского и записал в дневнике, что на душе у него стало легче. На этом бы и остановиться, как советовал ему старец, сказавший «не отступайте от Церкви». Но далее Толстой впал в яростное поклонение перед народом, что Николай Бердяев назвал народобожием. И не замечал уже тех созидательных для государства шагов времени Александра III, не мог с пониманием и участием отнестись к тем негативным явлениям в Церкви, описанным — всё же с любовью(!) — Лесковым. Об этих же явлениях — склонности к винопитию, отсутствии усердия к просветительской деятельности у сельских батюшек, — но не разрушая Церковь, а укрепляя и воспитывая священников из крестьян, говорил и Сергей Рачинский в «Письмах к духовному юношеству о трезвости».

Рачинский, в отличие от Толстого, в это самое время замечал иные веяния в русской жизни. В августе 1885 года он писал Льву Николаевичу: «...Нынешнее лето привело ко мне других посетителей, глубоко меня заинтересовавших — кн. А.Н. Мещерскую (дочь Марии Александровны) и молодого князя Голицына. В обоих — одна черта, отрадная и новая: глубокая жажда жизни духовной, христианского подвига».

И мы не можем пройти мимо этого искреннего свидетельства о «глубокой жажде жизни духовной», существовавшей в русском обществе, тем более, что это было время служения таких пастырей как Иоанн Кронштадский, Иннокентий (Вениаминов) — просветитель Камчатки, Николай (Касаткин) — просветитель Японии, земляк и соратник С.А. Рачинского и других.

Та «привычка к постоянному моральному анализу, уничтожившая свежесть чувства и ясность рассудка», о которой писал критик С. Венгеров, характеризуя Толстого, была чужда Рачинскому, твёрдо стоявшему в своих верованиях и убеждениях.

Толстой и Рачинский расходились и во взглядах на свое барское положение. Рачинский спорил с Толстым на предмет желания писателя раздать имение крестьянам. В июне 1886 года он писал графу: «...Вы раздаёте нищим духовные сокровища, рядом с коими смешно говорить о Вашем земном имуществе. Благодарение Богу, что Вы избавлены от всякой заботы телесной, и за Вас, и за Ваших детей. Лишь благодаря этому можете Вы творить свободно и легко, можете Вы расточать ту милостыню, которою Вы питаете миллионы...».

Помимо школьного дела, двух выдающихся современников связывала литературная работа. Толстой высоко ценил знания и художественный вкус Рачинского, поэтому обращался к нему за советами: как исправить тот или иной отрывок из «Войны и мира», как переработать какие-то части романа «Анна Каренина», и по другим поводам. И получал удовлетворительные советы Рачинского.

«Теперь я весь под первым цельным впечатлением, я испытываю то, от чего нас отучила за последние годы русская литература, и не могу отдать себе отчета, так ли следовало говорить и действовать Пьеру и Наташе, князю Андрею и княжне Марье, все это я не читал, а видел своими глазами, и все это радостно и горестно, и тревожит ум, и хватает за душу, как сама жизнь», — пишет Рачинский в письме Толстому. А позже ещё: «Мне кажется, что „Анна Каренина“ выше „Войны и мира“. То же прозрение, та же искренность, и притом — нечто новое — власть над собственным творчеством».

Льву Николаевичу «ужасно» хотелось побывать в татевской школе, но так и не довелось. Толстой уже ехал к Рачинскому 30 сентября 1881 года, но его телеграмма, данная из Осташкова, задержалась во Ржеве. Тогдашняя конная почта выезжала изо Ржева дважды в неделю, а в распутицу могла пребывать в пути к Татеву больше суток. «...Можете представить наше горе! Вы уже ехали к нам — и, благодаря телеграфу, мы узнали об этом лишь через шесть недель! А как отрадно, как нужно было бы мне Вас видеть!» — горевал Рачинский, отвечая Толстому.

Можно усмотреть некую связь в тех «невстречах» Льва Толстого и с профессором Рачинским, и с Оптинским старцем Варсонофием, которого Толстой ждал на станции Астапово в последние минуты жизни. Половину жизни Толстой потратил на «основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле». Эти «программные» слова записал он для себя ещё в молодые годы. Но «...требуя от Бога прямоты, он отдалил от Него людей, подорвал веру в Бога. Толстовский Бог неуловим, и доступа к нему нет. Так путь к правде оказался путём к небытию», — разъясняет нам современный литературный критик В. Курбатов. Его рассуждения приближают к нам время Толстого и Рачинского, непростую вязь тех мыслей, споров и упований, которыми жило их поколение. Приближают для того, чтобы мы и к Рачинскому прислушались, и от Толстого не открещивались, а поняли его ошибку.

Быть может, самое важное ответное письмо Рачинского Толстому было написано в мае 1890 года: «...Ваших отречённых писаний не читал. Судить о них по случайно дошедшим до меня отрывкам, по настроению плохо понимающих Вас адептов — было бы unfair (несправедливо. — Прим. авт.). Но отчего происходит это непонимание, отчего это вялое, холодное, отрицательное настроение людей, именующих себя Вашими учениками? Не от того ли, что о всяких тайнах жизни и смерти, бытия Божественного и человеческого „мысль изреченная есть ложь“? Не потому ли обречённые видеть всё это лишь „как в зеркале в гадании“, мы ищем этого зеркала в наших узких философемах, когда есть иное зеркало, более широкое и чистое? Это зеркало — земная Церковь в художественной совокупности её истории, верований и чаяний, догматов и обрядов <...> Истинно любить Бога ты можешь только в живом Христе и в бесчисленной иерархии живых душ... и недостаточно нам внимать учению Христа. Нам нужно плакать у Его ног, облекать эти ноги драгоценным миром. Ибо мы ограничены и слабы, и нуждаемся друг в друге. Ибо благодеяния материальные и умственные, которые мы в силах оказать меньшей братии ничтожны и <...?> сравнительно с тем, что мы от неё получаем. А получаем мы от неё дар общения в любви с братьями, живыми и мёртвыми, и не только в любви взаимной, но и в любви к Богу».

Меж тем оба наших героя даже состояли в родстве. В 1895 году племянница Рачинского Мария Константиновна вышла замуж за Сергея Львовича, сына Толстого. Но брак этот вскоре распался, а Толстая (Рачинская) умерла от чахотки. Их сына взял на воспитание отец Марии Константиновны, директор Петровской сельскохозяйственной академии К. Рачинский. Позже Сергей Сергеевич станет переводчиком, профессором МГИМО, проживёт долгую жизнь. А в татевском некрополе Рачинских сохранились два надгробия из черного гранита, лежащие горизонтально, — Сергея Рачинского и Марии Толстой — будто символ связи этих двух имён на единой отеческой земле. Остальные надгробия, выполненные из белого и розового мрамора, стоят поодаль.

В 1890-е годы Толстой и Рачинский почти не переписывались и даже избегали встреч, чтобы не возвращаться к спорам на религиозной почве. Ученики Рачинского в ту пору организовывали многочисленные общества трезвости по всей России. К татевскому учителю приезжали С. Смоленский, чтобы заниматься с его церковным хором и приглашать лучших учеников в хор Придворной певческой капеллы, К. Победоносцев, который работал с Рачинским над усовершенствованием системы образования, В. Розанов, много воспринявший из увещеваний сельского затворника... И, может быть, тогда, на рубеже XX века, в этой дворянской усадьбе вырастала модель возможной и даже необходимой будущей культурной жизни Российской Империи.

Метущийся Толстой в это же время тщетно вопрошал о вере разных людей: и свою двоюродную тётку — фрейлину А.А.Толстую, и простого мужика, который стоял в вере, даже когда у этого мужика насильственно отняли Церковь. А потом написал свою «Исповедь», где, сознательно отрекаясь от Церкви, боролся и с самой исторической памятью народа, восприявшего Православие, следовательно, отвергал и Божий Промысл о России. Раскаяться в своём заблуждении он не успел. Толстой так и остался бы лишь «зеркалом русской революции», если б не его великие произведения, созданные ещё до разрушительных духовных метаний писателя.

Как нельзя лучше передал чувства Рачинского к Толстому Василий Розанов, часто посещавший Татево: «Одним из длительных, мучительных, почти личных (курсив Розанова. — Прим. авт.) несчастий Рачинского был известный поворот в направлении деятельности, в ходе религиозных мыслей Л.Н. Толстого. Нет возможности передать всей глубокой нежности, какую он чувствовал к характеру творчества автора „Войны и мира“ и „Детства и отрочества“. Спокойный эпос, религиозность, чистота семейной жизни, — всё являло в Толстом как бы Капитолий Руси. Он надеялся, что этот великий полёт завершится ещё большей высотою, — озарением всей панорамы Руси из церковных глубин, непременно церковных и ортодоксальных, без всяких мятежных порывов. Когда же на месте этого появились мятежные порывы, титаническая, разрушительная работа, беспощадная, часто грубая, Рачинский как бы пал, пронзённый унынием. Когда я это пишу, мне становится ужасно больно за Рачинского. Кто не знал таких духовных привязанностей, какая была у него к Толстому, не может оценить глубины его горечи».

На этих строках можно было бы и закончить размышления о судьбах двух наших соотечественников, а для кого-то и дорогих сердцу людей. Но неужели мы так и оставим их в XIX веке и ничего из их мыслей не возьмём с собой? Ведь вступив в третье тысячелетие, мы ощутимо начинаем задыхаться без ясного понимания и приятия нужной нам философии, мучимся отсутствием практичной и современной педагогической системы, которая для русского человека никогда не может существовать без идеологии.

Так не для нас ли были осуществлены труды и мысли отечественных философов прошлых веков, включая Толстого и Рачинского? Снова обратимся к словам нашего современника, В. Курбатова, сказавшего о судьбе Л. Толстого: «Никакая правда не бывает напрасной. А уж такая глубокая и так знающая человека — тем более. Эта страдающая, требовательная, безутайная исповедь нужна была, чтобы показать человеку самое опасное на его земном пути место, назвать эту бездну и тем оградить человека, заслонить его от властно влекущей тьмы...».

Так, собирая по крупицам рассеянное в смутах и борениях нелёгкого исторического пути нашего Отечества, быть может, найдём мы истинные идеалы и уже не поглядим больше на ложные.

pravoslavie.ru