Вы здесь

Инна Сапега. Рассказы

Поповские дети

Ночи в августе густы как черничный кисель. И также обволакивающе тягучи. Воздух тяжел и неподвижен. А дыры звезд на черном полотне неба вздымаются то вверх, то вниз, словно кисель этот вот-вот закипит.

Когда в избе, наконец, все утихимирились, и присмирев от навалившегося сна, засопели на полатях дети, в сенное окно кто-то постучал. Три раза. Старая бабка, лежавшая в углу на скамье, вздохнув, поднялась, и еле слышно запричитав то ли молитву, то ли проклятие, взяла узел, который подкладывала под голову во время сна, сняла с гвоздя салоп, и переваливаясь с ноги на ногу, тяжелой поступью вышла.

- Рожает что ль кто на селе? – буркнул в темноте мужской голос.

- Попадья поди… - шепотом ответила хозяйка, повернувшись на кровати к мужу.

Тот выругался.

Внутренняя природа

"А ведь какое это великое утешение – сознавать, что тоска твоя

есть неосознанный плод покаяния, подсознательное самонаказание

за отсутствие требуемых плодов. От мысли этой – в умиление придти надо,

и тогда тоска постепенно растает, и истинные плоды покаяния зачнутся…"

(из слов преподобномученицы Марии Гатчинской)

 

На кровати в углу комнаты лежал человек. Женщина. Всё тело её было сокрыто под тяжелым драпом, только лицо – необычайно белое и светлое, окаймленное черным шерстяным платком, покоилось на маленькой подушке.  Как и тело, лицо было недвижимо, но открытые ясные глаза, внимательно глядящие за оконную раму, теплились жизнью.

Взгляд

Началось как всегда с какого-то пустяка. Одно слово, другое. Зацепилось. Обрушилось. Надо бы остановиться, уступить или хотя бы стерпеть и смолчать. Но некогда думать, поздно, и вот уже мать и дочь сцепились в словесном поединке и бьют друг друга туда, где больнее. На поражение.

«Да, да. Кричи громче, чтобы все соседи слышали, какая ты хорошая!»

« И буду кричать. Я у себя дома!»

«Да,  я не приеду к тебе больше!»

«И не приезжай!» - выкрикнула дочь и вдруг смолкла, почувствовав на себе  чей-то взгляд. Она быстро обернулась. Смотрел сосед – немногословный  человек лет к пятидесяти. Взгляд его – слегка удивленный, не выражал осуждения или нездорового интереса. Наоборот, что-то было в нем доброе и одновременно внимательное. Так смотрят, когда тебя... понимают.

Вопрос

Когда не знаешь, что говорить - молчи. Слово – слишком тонкий инструмент, чтобы браться за него, если еще не уловил мелодию. Иначе можно нарушить песню, прервать её.  Лучше – просто слушать. Слушать и разделять.

- Бог есть все-таки. Есть. – шепчет она, прижимая руки к груди, заламывая кисти, одна об другую, непроизвольно, бессознательно. Кисти у бабы Ляксандры широкие, рабочие, с крупными пальцами. На правой ладони обручальное кольцо. – я знаю, Он есть…

В голосе её, в шепоте что-то обрывается и звенит. -Но отчего Он так не любит меня?-

Хочется как-то коснуться её, обнять. От теплого прикосновения она обмякает, по бабьи складывает губы уголками вниз, блестит наполненными глазами, хлопает ресницами. Слезы срываются по щекам, сходят прозрачной лавой.

Друзья

-Вася! Вааасяяя – ревел в полный голос трехлетний Леша, стоя у куста смородины на границе двух участков. – Вася, не уезжай!

- Чо, ты ревешь-то? – отзывался довольный Василий со свой стороны. – Я же приеду скоро.

- Не уезжай, Вася!

Прошлой осенью родители Леши купили участок с небольшим домиком. На участке три  яблони, смородина, в доме  комната в три окна, а посередке – белая печь.

Старые стулья

Что-то изменилось за ночь.

Он сидел на кровати в старой майке, широкие прорези которой оголяли его желтую грудь. Старческая плоть иссохла, прильнув к костям, и лестница ребер, идущая вниз, дребезжала и колыхалась от дыхания. Дышать становилось всё тяжелее.

Он нащупал в  углу, посреди смятых (таких же как и он старых и желтых) одеял пачку папирос, и, сжав  её в ладони, встал. Клочья волос, давно не знавшие ни ножниц ни расчески, рассыпались по его сутулым плечам, защекотали спину. Он поежился то ли от щекотки то ли от холода. Ощущения давно потеряли свою резкость и, разные по сути, слились для него в единую тревогу плоти. Подошел к окну.

Бело.

Белая земля, белое небо, белые крыши пустых домов.

Дернуть за ноги

Верующие люди – шизофреники. Это не я говорю. Это теория психоанализа. Тот, кто придумывает себе бога и верит в то, что он живой – сумасшедший, больной на всю голову. Вы не находите?

 

На проходной у меня даже не попросили паспорт. «Вы в какое отделение? – спросила женщина лет сорока пяти, продолжая заниматься своими делами и не глядя на меня из зарешеченного окошка. «В девятое» - ответила я наугад. Она кивнула, подняла глаза, и сунула мне сквозь прутья пропуск. В её глазах не было ничего личного. Усталые глаза рабочей женщины. Я схватила пропуск и побежала.

Товарищи жильцы, внимание! Бомж.

Больше всего Оксана Григорьевна боялась мышей, простуду на губе и лиц без определенного места жительства. Неприязнь к мышам у неё традиционно развилась по слабости женского пола. Простуда была ненавистна, потому что враз портила весь облик и долго не слезала с лица. А вот бомжи… к бомжам Оксана Григорьевна испытывала брезгливый ужас. Бомжи в городе, как известно, переносят грязь, вонь и заразу. И вообще, кто знает, что у них на уме…

Могила

«Это даже милость Божия — копать могилу, в которую сам ляжешь…» — думал отец Петр, пробивая лопатой земную плоть. — «Земнии убо от земли создахомся, и в землю туюжде пойдем, якоже повелел еси, Создавый мя и рекий ми: яко земля еси и в землю отыдеши, аможе вси человецы пойдем…» — вспомнил он слова из чинопоследования панихиды.

«Яко земля еси и в землю отыдеши» — повторял священник, копая могилу.

Деталь

Во мне что-то лопнуло. Какая-то часть меня отвалилась, и звякнув, покатилась по асфальту.

Я растеряно огляделась. Ничего. Покачала головой и пошла вперед, не оборачиваясь.

Все равно теперь не починить…

На автобусной остановке сидел большой лохматый пес. То ли он устал, то ли ему было жарко, но он тяжело дышал, высунув язык.

- Привет. – сказала я псу.

Он мигнул добрыми глазами. Закрыл и снова открыл свою пасть, будто здороваясь со мной.

Подошёл автобус, и я, не глядя на номер, нырнула внутрь.

От потери моей детали, я чувствовала себя опустошенной. От взгляда собаки внутри стало тепло. Я была словно рукавица, забытая кем-то на тумбочке под зеркалом - пустая и теплая.

Страницы