Вопрос

Когда не знаешь, что говорить - молчи. Слово – слишком тонкий инструмент, чтобы браться за него, если еще не уловил мелодию. Иначе можно нарушить песню, прервать её.  Лучше – просто слушать. Слушать и разделять.

- Бог есть все-таки. Есть. – шепчет она, прижимая руки к груди, заламывая кисти, одна об другую, непроизвольно, бессознательно. Кисти у бабы Ляксандры широкие, рабочие, с крупными пальцами. На правой ладони обручальное кольцо. – я знаю, Он есть…

В голосе её, в шепоте что-то обрывается и звенит. -Но отчего Он так не любит меня?-

Хочется как-то коснуться её, обнять. От теплого прикосновения она обмякает, по бабьи складывает губы уголками вниз, блестит наполненными глазами, хлопает ресницами. Слезы срываются по щекам, сходят прозрачной лавой.

- Как гнал он меня. Как гнал осенью. Видела? – она зажмуривается, мотая головой из стороны в сторону, беззащитная и гордая одновременно. – И это родной сын. Что я ему сделала?

- А сноха… Хоть бы раз за зиму пришла ко мне, навестила. Живем ведь в одном доме!

Старушка отодвинулась, открыла глаза, спросила снова:

- Почему Бог меня наказывает, а?  - испытующе поглядела в самую глубь души. – Почему?

- Ему видней. – тут же сама ответила на свой вопрос. будто груз сбросила. Заговорила быстро-быстро, но речь уже спокойнее, ровнее:

- Такая жизнь у меня тяжелая. Всю жизнь только работала, только трудилась. В колхозе выросла. Посватался за меня мой-то. Мне восемнадцатый годок. Он трактористом был. А я другого любила. Он говорит: «Шурка, выходи за меня, увезу тебя отсюдова.» И я вышла. Никому не сказала, даже маме, даже подруге близкой своей, просто пошла с ним в загс и мы расписались. Тогда все было просто. И жили долго в углу,  в сарае – сена навалили, вот и жили. Комнаты даже своей не было. Потом уехали с колхоза, устроились в городе. Да детки пошли. Один потом вторая. Как я намаялась с ними. Ведь еще и работать надо, да по хозяйству. После двух сказала хватит. Аборты делала. Да… А как иначе?... Потом, обжились мы вроде, квартиру нам дали. Затем вот дачу. Отстроились. Жить бы. Радоваться. А муж мой помер. Вроде и не любила я его, а умер он и плохо мне без него. Любила значит, да? Любила. Вот оно как.

Она всхлипнула:

- Одна я осталась тепереча. У сына – своя семья, видала ведь. У дочки тоже. Никому я не нужна. Старая.

Вытерла ладонью глаза, и вдруг изменилась. Морщина перерезала лоб, что-то резкое появилось во взгляде, призналась:

-Я вот зимой думала таблеток напьюсь. Разных. У меня много есть. Уж припасла…Да подруга сказала, что грех, не положат меня тогда вместе с мужем-то…

Отвернулась совсем, выдохнула.

- Не положат. Не встретимся.

Помолчала, горько стянув губы в плотную полосу.

- Я и не стала пить… Но лежат они, лежат. Таблетки-то. Я же с давлением, много у меня таблеток.

- Баба Ляксандра.  – осторожно. – права Ваша подруга-то…

- Да, знаю… - она устало взмахивает рукой, снова прежняя – милая старушка с мягким материнским лицом. – уж доживу. Потерплю уж. Есть Бог, есть, девонька. Есть Он.... Видно, нужно так…. Помаяться.

 (Из цикла "Дачники")