Наша память порой складывается в причудливые узоры: осколки воспоминания — быль, а сложенные вместе — уже сказка. Как знать, может и это воспоминание — сказка. Маленькая Крещенская сказка.
Я помню, день выдался морозным, солнечным. К нам в монастырь приехал из города батюшка. После службы мы пили все вместе чай, и кто-то вспомнил про схимниц.
— Что-то они давно не приходят на службу! — заметила мать Варвара.
И он не забыл своего ангела, добрый мальчик. Рано утром, когда в комнате еще спала ёлка, раскинув свои пушистые ветви, дремал большой шкаф, посапывал во сне мягкий диван, и одна только Рождественская звезда сияла и пела о празднике, Петя тихонько вошел в комнату. Аккуратно снял с ветви бумажного ангела и положил его в карман своей жилетки.
В кармане сладко пахло мятными конфетами. И одна из них, белая с зелеными полосами, оказалась рядом с ангелом.
- Вы кто? – спросила она. Конфетка лежала в кармане уже довольно долго, и потому была знакома с некоторыми его обывателями. Она предположила: - Вы – носовой платок?
- Нет – покачал головой ангел.
- Записка?
Если честно, этот ангел выглядел весьма странно: одно крыло у него было заметно длиннее другого, нимб съехал на сторону, а рук и вовсе не было. Зато ангел смотрел по сторонам большими глазами-звездами и тихо всем улыбался.
Петька ловко подвинул стул к елке, встал на него и повесил своего ангела почти на самую верхушку, как раз под Рождественской звездой. Затем слез со стула. Отошел в сторонку, совсем как папа уперся руками в бока. И довольно хмыкнул.
Пете ангел казался самым красивым из всех украшений, ведь это он его смастерил. Впервые в жизни сделал елочную игрушку сам.
«Бабуууля!» - закричал мальчик и убежал из комнаты.
заметки воцерквляющейся девушки
Уже стоя в очередь на исповедь, я знаю, что скоро случится взрыв. Словно я сижу на пороховой бочке и слышу запах серы. Запах такой явственный, мне бы встать и убежать, а я не могу сдвинуться с места. Что-то есть гипнотическое в этом запахе, что-то притягивающее.
Я наклоняю голову под епитрахиль и шепчу: согрешила тем, что не имею терпения, что спорю, раздражаюсь, оправдываюсь... В этом темном закутке между епитрахилью и Евангелием, я чувствую себя в безопасности. Мне снова легко и свободно. Грехи мои отпущены, как же хорошо!
Вот это да! — у Хэйли перехватило дыхание. — Перед ней лежали два крыла. Два настоящих крыла.
От кого?
Она зашуршала оберточной бумагой, осматривая сверток, в котором лежали крылья. Ничего особенного. В похожую бумагу завернуто большинство её подарков. Подписи нет...
А на крыльях?
Пальцы окунулись в мягкий, невесомый пух. Да разве на такие крылья кто-нибудь осмелится повесить бирку — это было бы кощунством.
Если мы встретимся на улице, вряд ли вы сразу догадаетесь о том, что я — ненормальная. Внешне я ничем не отличаюсь от остальных людей. Разве только не буду смотреть вам в глаза, когда вы заговорите со мною, и, должно быть, постараюсь побыстрее от вас отделаться. Только без обид: общение с людьми обременительно, когда болит душа.
А встретиться мы запросто можем. Нас, пограничников, в периоды ремиссии отпускают на прогулки в город. Ненадолго, часа на два, перед полдником.
Да, я сейчас живу в больнице для душевнобольных.
Там совсем не страшно. Ну... или страшно, но не совсем. Не так страшно, как кажется тем, кто ни разу не переступал порог этого заведения. Там страшно иначе.
-Чем отличается жизнь от езды на автобусе?!
Лика вздрогнула от неожиданности и повернулась.
- Простите, Вы что-то сказали? – обратилась она к пожилой даме с пышной копной седеющих волос и с крючковатым носом. Они занимали соседние места в автобусе «Грейхаунд» - что колесит через все штаты - и вместе ехали уже несколько часов. Кажется, дама спала всю дорогу. По крайней мере, это первые слова, которые Лика услышала от своей соседки.
- Простите? – повторила Лика.
Женщина подняла глаза. В её остром взгляде читалась досада.
«Позвольте испить с нами чаю!» — засуетилась Прасковья Ивановна, встречая гостей. — «У нас чай особенный, с травами. Как раз и самовар поспел!» Она нервно поправила высокую прическу и изобразила на лице улыбку.
«Что же… — важно проговорила седая дама, снимая перчатки. — благодарствуем за приглашение!» Её спутник — худощавый молодой человек, одетый в скромный сюртук, неловко откашлялся, озираясь по сторонам.
«Веди — Палашу!» — шепнула Прасковья Ивановна прислуживавшей девке. — «Да смотри, чтоб без фокусов!»
Брэд знал, что он лежит на кровати в комнатке с пустыми стенами. И что ему осталось всего восемь минут. Он даже слышал шаги и приглушенные голоса за стеной. Секундная стрелка громко отстукивала свой мерный ход. Тик-так-тик-так. У Брэда холодели пальцы. Семь минут. Шесть.
Кэтти кружилась в поле, усеянном ромашками. В новом платье она сама походила на цветок. Голубой колокольчик. Это платье ей сшила Лиз, перекроив старинное шелковое покрывало, доставшееся ей еще от бабушки. Голубой цвет так шёл маленькой Кэтти, однако она ходила в платье только в их большом поместье. Ведь считалось неприличным надевать платья или юбки, заплетать в косы банты или как-то иначе заявлять о том, что твой ребенок - девочка.
Теперь любой шорох король воспринимал как заглушенный смех придворных. И эта мнительность приводила его в еще большее бешенство. Он как загнанный в клеть дикий зверь ходил из угла в угол своих покоев и крушил все, что попадало ему под руку.
-Ненавижу – то и дело вырывалось у него с громким ревом. – Не-на-ви-жу.
Уже вторые сутки Хлотарь не выходил на люди, и когда обеспокоенный длительным затвором короля, старый слуга Антуан заглянул к нему, тот швырнул в него бронзовый кубок, чем чуть не лишил беднягу жизни. Больше никто не осмеливался тревожить его величество.
-Ненавижу – снова заревел король. И стискивая кулаки, процедил – Убью и епископа и её.
Он начал прокручивать в своей голове самые жестокие виды расправы. Но взвыл от тщетности подобных планов. Он был бессилен даже в своей мести.
Его законная жена, венчанная с ним перед Богом, помазанная на царство королева, сама, по своему желанию и без его согласия приняла постриг. И более того была рукоположена в дьякониссы, что полностью лишало его, её живого мужа и короля Франков власти над ней. Теперь Радегунда была под покровом и защитой самой Церкви.
