Поэзия

Мы только знак, но невнятен смысл,
Боли в нас нет, мы в изгнанье едва ль
Родной язык не забыли.
Затем что, если о людях
Небесная распря горит, и грозно
Луны проходят, глагол подъемлет
И моря глубь, и реки должны
Искать себе путь. Вне сомненья
Только Единый. И он всегда
Возможет путь обратить. Едва ль
Ему нужен закон. И звучат лист и дубрава, и веют у горных
Снегов. Ибо не всё
Небесные могут. До бездны дойти
Должно смертным. Потому и вспять оно обратилось, Эхо,
С ними. Долго течет
Время, но всё же свершится
Истина.

они подожгли дом моей тети
я плакала как те женщины на ТВ
складываясь пополам
как пятифунтовая банкнота.
я звонила парню который любил меня когда-то
старалась сдержать свой голос
я сказала привет
он сказал варсан, что не так, что произошло?

я помолилась,
и вот какими были мои молитвы;
Боже,
я родом из двух стран
одну мучает жажда
другая в огне
обеим нужна вода.

Твоя дочь некрасива.
Она так близко знакома с потерями,
носит в чреве целые города.

Когда она была ребенком, никто в семье не обнимал ее.
Она была щепкой, морской водой.
Близкие сказали: она напоминает нам о войне.

На пятнадцатый день рождения ты научила ее
сплетать волосы в жгут,
и окуривать их ладаном.

Ты заставила ее полоскать горло духами,
и пока она кашляла, сказала:
«Милая, такие девушки, как ты
не должны пахнуть одиночеством и пустотой».

Что ж, я думаю, дом выплюнул меня, отключение электричества и комендантский час — как язык, шатающий зуб. Боже, знаешь ли ты, как это тяжело, говорить про день, когда твой собственный город тащил тебя за волосы, мимо старой тюрьмы, мимо школьных ворот, мимо горящих тел, воздетых на столбы, как флаги? Когда я встречаю таких, как я, я узнаю жажду, нехватку, память праха на их лицах. Никто не покидает дома, если это не пасть акулы. Я несла старый гимн во рту так долго, что там не осталось места для другой песни, другого языка или другой речи. Мне знаком стыд, что окутывает, поглощает целиком. Я разорвала и съела собственный паспорт в гостинице при аэропорте. Я набухла от речи, которую не могу позволить себе забыть.

* * *

Они спрашивают меня: как ты сюда попала? Разве вы не можете увидеть этого по моему телу? Ливийская пустыня красна от тел иммигрантов, Аденский залив распух, Рим без оболочки. Я надеюсь, путешествие — это больше, чем мили, потому что все мои дети — в воде. Я думала, что море безопаснее, чем суша. Я хочу заниматься любовью, но мои волосы пахнут войной, и бегством, и бегством. Я хочу лечь, но эти страны — как дядя, который трогает тебя, ребенка, покуда ты спишь. Посмотри на эти границы, пенящиеся во рту с телами — разбитыми и отчаявшимися. Я — цвет горячего солнца на моем лице, останки моей матери так и не были похоронены. Я потратила дни и ночи в желудке грузовика, я вышла оттуда не такой, как прежде. Иногда у меня чувство, будто кто-то другой носит мое тело.

1. Я одинока, поэтому я делаю одинокие вещи.

2. Любить тебя все равно, что идти на войну; я никогда не возвращалась прежней.

3. Ты ненавидишь женщин, как твой отец, и его отец, это в твоей крови.

4. Я бродила по кладбищу заброшенных машин в твоем сердце, искала попутку до дома.

5. Ты вымерший город, и я патриот, что не уедет.

6. Я остаюсь, потому что ты — начало сна, который я хочу помнить.

7. Я не звала его назад, он любит, чтобы его девушки молчали.

8. Не то чтобы он хочет лгать, он просто не знает правды.

9. Я не смогла бы тебя любить, ты — это маленькая война.

10. Мы покрыли запах потерь шутками.

Одинока я, прокаженная,
У безмолвных ворот городских,
И молитвенно славит нетленное
Тяжкозвучный каменный стих.
Дуновенье заразы ужасной
Отвращает людей от меня.
Я должна песнопения страстные
Песнопеньями вечно сменять.
Темноцветные горькие песни  
В эти язвы пустили ростки.
Я священные славлю болезни
И лежу у ворот городских.

Отношусь к литературе сухо,
С ВАППом правоверным не дружу
И поддержку горестному духу
В Анатоле Франсе нахожу.

Боги жаждут... Будем терпеливо
Ждать, пока насытятся они.
Беспощадно топчут ветвь оливы
Красные до крови наши дни.

Все пройдет. Разбитое корыто
Пред собой увидим мы опять.
Может быть, случайно будем сыты,
Может быть, придется голодать.

«Печален», «идеален», «спален» —
Мусолил всяк до тошноты.
Теперь мы звучной рифмой «Сталин»
Зажмем критические рты.

А «слезы», «грезы», «розы», «грозы»
Редактор мрачно изгонял.
Теперь за «слезы» и «колхозы»
Заплатит нам любой журнал.

А величавый мощный «трактор»
Созвучьями изъездим в лоск.
«Контракта», «пакта», «акта», «факта».
Буквально лопается мозг.

Героям нашего времени
Не двадцать, не тридцать лет.
Тем не выдержать нашего времени,
Нет!

Мы герои, веку ровесники,
Совпадают у нас шаги.
Мы и жертвы, и провозвестники,
И союзники, и враги.

Ворожили мы вместе с Блоком,
Занимались высоким трудом.
Золотистый хранили локон
И ходили в публичный дом.

В переулке арбатском кривом
Очень темный и дряхлый дом
Спешил прохожим угрюмо признаться:
«Здесь дедушка русской авиации».
А я бабушка чья?
Пролетарская поэзия внучка моя —
Раньше бабушки внучка скончалась —
Какая жалость!

1975

Я не сплю. Заревели бураны
С неизвестной забытой поры,
А цветные шатры Тамерлана
Там, в степях...
                  И костры, костры.

Возвратиться б монгольской царицей
В глубину пролетевших веков.
Привязала б к хвосту кобылицы
Я любимых своих и врагов.

Поразила бы местью дикарской
Я тебя, завоеванный мир,
Побежденным в шатре своем царском
Я устроила б варварский пир.