Инна Сапега. Произведения

У меня есть знакомая Анна Шулейт — она художница из Бостона, США. Рядом с ее домом находилась психиатрическая больница — огромное старинное здание, построенное в 1856 году. В детстве она часто гуляла по парку рядом с больницей и заглядывала в окна, пытаясь увидеть в них кусочек такой непонятной для нее жизни. А потом Анна уехала в другой город учиться. И вернулась уже много лет спустя. И в окнах больницы уже не горел свет, в нем больше не было жизни — здание пустовало, его собирались сносить. И почему-то моей милой Анне стало грустно. И, видимо, угадав сочувствие, это заброшенное одинокое строение вдруг заговорило с ней.

Когда я слышу слова, что Америка – страна, в которой не осталось ни одного праведника, и от которой отвернулся сам Бог, в моем сердце поднимается возмущение. Ибо так сложилось, что именно в Америке я обрела веру, и именно там встретила людей, которые до сих пор являются для меня примерами истинного благочестия, христианской отваги и чистоты. Большинство из этих людей православные, но были и несколько христиан другого вероисповедания, которые, однако, укрепили меня на моем пути. Одной из них была учительница по Истории Средних Веков Профессор Сицилия Гапошкин, или как мы её прозвали – Мисс Гапошка.

— Инна, что ты делаешь днем 25 декабря? — передо мной стоит наша историк Дона и отряхивает капли дождя со своей шляпки у меня в мастерской.

— Ничего, кажется, особенного не делаю — жму плечами.

— Я приеду за тобой в час, мы с мужем хотим пригласить тебя на Рождественский обед.

— Дона, мы празднуем Рождество 7 января!

— Я знаю, поэтому и приглашаю на Рождество по-Американски… — она надевает свою шляпку и исчезает под дождем. Я в удивлении смотрю ей вслед.

За мной Дона приехала в 1:15.

— Прости, что я опоздала, и прости, что машина такая старая — это раритет моего мужа.

Мы залезаем в маленький очень уютный, на мой взгляд, грузовичок начала прошлого столетия и отправляемся в дорогу.

Август с пыльною дорогой,
с жарким зноем и грозой,
с предосеннюю тревогой,
с пожелтевшей бородой,
с поредевшими власами,
с чуть опущенной главой,
август с грустными глазами
и с улыбкой золотой...
не старик, не юн, но светел,
душен, хоть сезон дождей
этот месяц мне приметен
философией своей,
щедрым даром урожая,
медным отливом зари,
август месяц - месяц рая,
хоть он месяц и земли.

когда мама приходит в гости
надев свое лучшее платье
немного глаза накрасив
чуть-чуть со смущенным лицом
и ты суетишься на кухне
пирог приготовив и супа
и фартук ты свой не снимаешь -
хозяйка на кухне своей,
и чай разливая по кружкам
ты маму свою развлекаешь,
и ей улыбаешься мило -
и что-то шутя говоришь,
ты сердцем своим понимаешь,
что маме ты все еще дочка,
ты - девочка, мамин росточек,
и хочется к ней под крыло...
но ты словно птица щебечешь
свои распуская уж крылья
и мама глядит молчаливо
на вдруг повзрослевшую дочь

Бунт

Как-то мартышки подняли бунт: «Это еще почему лев называется Царем зверей? Не хотим, чтобы у нас был Царь! Мы и без такого царя справимся… Подумаешь — грива огненная, да усы! Такие у любого кота найдутся. А у нас, между прочим, в роду есть великие родственники — повыше-то кошачих будут. Да, да, мы знаем… У нас предки САМИ ЛЮДИ были!» Только звери не обращали на мартышек никакого внимания — конечно, хорошо иметь славных родственников, но ведь важно и самому быть кем-то.

Я слова не скажу - закрою окна, двери дома
И тишину в печи я разожгу.
Я промолчу – с Молчаньем я знакома,
Его на чай сегодня приглашу.

В закрытом доме, с тишиною в печке,
С Молчаньем молчаливым за столом,
Мне будет так тепло и так сердечно,
Как будто рядом ты, и с нами – разговор.

Как будто ты со мной и мы болтаем,
О том, о чем сказать нельзя никак,
Молчанью чаю снова подливаю,
И в тишине дрова беззвучные трещат.

Весь выпит чай, и тишина потухла,
Молчание уснуло от тепла…
Я открываю снова двери все и окна
И вновь зову тебя, в миг вспомнив все слова…