Омилия

Напоследок из небес
Луч взглянул на землю
И, откланявшись, исчез,
Зову сердца внемля.

И поникло всё вокруг.
Приумолкли птицы.
Ветер, мой беспечный друг,
Перестал резвиться.

Наступила тишина.
Фонари мечтают.
И — меж звёзд — домой без сна
Лучик улетает.

«Вообще-то Ленька никакой не ботаник, он просто ужасно умный. До такой степени умный, что ничего кроме своих книжек не замечает». — думала Зоя, глядя на своего соседа по парте.

Они сидели вместе уже не один год. Как-то, кажется, в пятом классе, мудрая классная дама посадила девочку-болтушку к тихому отличнику. И Зоя стала сидеть с Леней.

Уже тогда Ленька был каким-то странным. Он всегда ходил в очках в толстой роговой оправе, в темном шерстяном костюме и с сумкой через плечо. На переменах, когда весь класс срывался с мест, орал, визжал и стоял на головах, он сидел за партой, уткнувшись носом в очередную книгу по истории — и с таким упованием её читал, будто находился у себя дома на диване. И даже если Макс, известный задира, подбежит и бахнет его здоровенным томом по голове, он только поднимет свои глаза, несколько раз моргнет, улыбнется, и снова примется читать.

Не уснуть до утра, не уснуть —
За окном снова белые ночи
Будто манят в серебряный путь,
Сердцу радость безбрежную прочат:

Не подступит холодная мгла
К окрыляющей светлой надежде.
Не смогла победить. Не смогла
Восседать на престоле как прежде.

Тайна белых сибирских ночей
Разлилась по небесному своду,
И летит моя песня за ней,
Через сон, через край — на свободу...

   Наталье Пушкиной (Гончаровой)

Ах, Наталья! Charmante Натали!
Дива, фея придворного света!
Покорила ты сердце поэта —
Сладкопевца российской земли.

Натали! Стала ты для него
Вдохновеньем — земной Мнемосиной.
Восторгался тобою, красивой,
Но душой твоей больше всего.

И проста, и открыта всегда —
На беду это или на счастье?..
Но какой-то неведомой властью
Прикипала к тебе клевета.

Собор Елоховский. 
К тебе 
я наконец пришла. 
К судьбе 
притронулась твоей, 
К тому, 
что было до меня. 
Приму
я трепет времени. 
Свеча 
в руках волнительных. 
Очаг 
такой пленительный. 
Согрей 
меня замерзшую. 
Скорей! 

Я Женщину люблю за чистоту
Сердечную, за искренность и верность.
За тихий мягкий нрав и простоту,
Которой чужды лживость и манерность.

За свет души, за многое ещё:
За то, что никогда не поцелую,
За то, что я растерян и смущён,
Когда увижу именно такую.

Не верю, не надеюсь, не ищу
Какой-нибудь таинственной особы.
Не хочется сегодня к шалашу
Хорошенькой, но ветреной зазнобы.

Про старца Фёдора

Духовное училище открылось в нашем городе в начале лихих девяностых. Своего помещения у него не было, занятия проходили в классе обычной школы, и за парту для первоклашки не мог взгромоздиться иной студент-верзила.

Студенты — народ разношёрстный: кто Богу готов служить, а кто просто любопытствует. Преподаватели — немногочисленные местные батюшки, только-только вырвавшиеся из цепких лап уполномоченных по делам религий.

Историю Ветхого Завета вёл у нас отец Аввкумий, добродушный лысоватый толстячок средних лет. Учебников нет и в помине, а семинарские конспекты у батюшки, видать, не сохранились, или своё время он не особо усердствовал, их составляя.

Мы прожили целую жизнь,

Преодолев трудный путь,

И вдруг захлестнула мысль:

«Зачем на стене часы,

Если они не идут?»

Предчувствие не выразить словами,
И нет, наверно, трепетней  огня,
Чем это испытание стихами
В преддверии сегодняшнего дня.

Свихнувшиеся мысли, словно пчёлы,
Насытившись, исчезли, наконец.
И первый луч, по-летнему весёлый,
Расплавил безысходности свинец.

Я больше не держу в руках синицу,
Журавлик тоже сгинул без следа.
Я память, будто раненую птицу,
Несу из ниоткуда в никуда.

Можно, пожалуй, судьбу не допрашивать,
Без толку ей досаждать —
«Долго ли старое счастье донашивать,
Долго ль его ушивать?»

В старом, такого всего обнаружено —
Вспомнить, порою, смешно!
Старое счастье, как старое кружево,
Прелести не лишено.

Вот оно счастье — тепло и доверчиво
Кошечкой дремлет в груди,
Мне и сказать-то ему вроде нечего —
Да и боюсь разбудить.

Ехать в вагоне поезда
(простой состав
подмосковная электричка)
рассеянно смотреть за окно,
где мелькают чьи-то дома,
проносятся чьи-то жизни.
Не о чем особо не думать,
кроме того, что плечо ноет от тяжести,
да ещё болит голова:
городская усталость дает о себе знать, наверное.
Через час пробираться по полупустому вагону —
в тамбур, к выходу,
потому что
поезд уже замедляет ход перед знакомой станцией.