Омилия

Мотылек в ладошках детских
Живо, радостно играл.
Он младенческое сердце
Красотою волновал.

И, казалось, все невзгоды,
Все печали далеки,– 
Вдруг возжаждал он свободы
От назойливой руки.

И взлетел он в небо страстно,
И кричал, что было сил:
О, свобода – ты прекрасна!
И ее боготворил.

Но, однажды, он влюбился
В тихий, мягкий свет в ночи,
И, с размаху, жадно впился
В пламя жаркое свечи…

                              2009
 

Уже давно не видно из окóн
Знакомой детству суеты скворешен.
Природы глас с машинным гулом смешан,
И воздух улиц свежести лишен.
Поднявши буден скучное лицо,
Корыстный город руки распускает,–
Когда природу хищно вытесняет
За городское пыльное кольцо.

А люди следом,  полные страстей,
Везде проникнут, чтобы жизнь устроить,
И не дают ей полноты покоя.
Для красоты простора нет у ней.
Все чаще мы, той самой красотой,
Из книжных строк насытиться стремимся.
(Куда приятней оком насладиться,
Но редок час манящей сказки той).

Написанное не новость. Много издано книг, ещё больше не издано, спето песен и не спето, прочитано стихотворений, и спрятано рукописей в стол. Но все это — слова, рифмы, мотивы и краски об их блистательном прошлом — том времени, когда они были молоды, знамениты и желанны. Время беспощадно ко всем. Не различая лиц, оно чертит морщины и красит волосы в проседь. Оказалось, время не стало жалеть и их — трех некогда прекрасных, знаменитых на весь мир девушек.

Солнечный апрельский день. Возле супермаркета сидит на коленях полуживая старушка, немощно поднимая руку, пытается креститься. Рядом дешевая фанерная иконка Христа Спасителя и одноразовый стаканчик с мелочью. Немного дальше сидит дед. Дряхлый и полуживой, разложил на ящике зеленый лук и петрушку – прибавку к пенсии. Проходя мимо рынка, замечаю мужчину весьма преклонных лет тянущего за собой телегу с грузом. Тяжело идти, но тащит наравне с молодыми грузчиками.

* * *

У смерти есть большой недостаток. Она приходит всегда не вовремя и неожиданно, оставляя много недосказанных слов.

Настенька не любит откровенничать. Глядя на ее лицо, трудно представить, как оно может улыбаться, смеяться, плакать. Ее лицо всегда задумчиво, отстраненно и безучастно. О себе Настя говорит, только если спросят. И то не всегда.
Мне Настенька доверяла. На меня она надеялась. Я казалась ей феей из сказки. Сказки, где все злые и все плохо, но однажды, словно во сне, приедет крестная-фея и все будет, все. И платья, и туфли, и добрая ласковая улыбка, и обещанный жених и, конечно же, перспектива счастливой жизни в окружении детей и внуков.

Я старалась быть честной. Говорила Насте – что феей быть не умею, феей родиться нужно, а я так, простой человек, а потому дать ей ничего не могу. Того что обычная фея дает. Туфли и платья, еще может смогу купить на сэкономленные деньги, а вот с остальным, особенно с последним… я не фея.

Не о святом, не о прекрасном,–
О жизни горькой в круге бед,
Проникновенным слогом страстным
Вещал взволнованный поэт.
Вобрав крикливую отвагу,
От врат надежды далеки,
Легко ложились на бумагу
Тревоги полные стихи…

И шел поэт… 
                  И нес смущенье,
Судьбу клеймил он, что слепа.
Ему внимала с восхищеньем
В покорном трепете толпа:
Какой талант! Какая сила!
Средь фальши, праздной кутерьмы,
Всю правду жизни возвестил он,–
Давно такого ждали мы…

И жгли безудержные строки
Людей открытые сердца,
Вскрывая язвы и пороки,
Не зная честного лица.
Смиренья мудрость отвергая,
Они несли смертельный дар,–
Усердно в душах насаждая
Слепящей ярости пожар…

Пусть ляжет скорбь моей судьбой,
Пусть затворит удача двери,–
Я б счастлив был… но с верой той,–
Что я не лишний, не пустой,
Что для Тебя я не потерян,
Что буду в вечности с Тобой.

                                    2009
 

Когда мне муза постучится в дверь,
Пусть ночь уже, и сон все крепче манит.
«От новых строк кому-то легче станет»,–
Подумаю… 
                 И дверь открою ей.

                                            2009
 

***
Ближе брата, ближе друга,
Ближе, чем свеча –
К пламени, и ближе слуха –
К уху, и плеча
Тёплого – к челу, чем к оку –
Слёзы, и слова –
К голосу, чем корни – к соку
Почв, чем острова –
К океанам водным, ближе,
Чем к руке – рукав,
Чем страниц шуршанье книжных –
К древности векам,
Ближе окон в ночь горящих
Теплотой огней –
Свет любви животворящий
Твой – к душе моей.

В Грузию я отправлялся не только ради встречи с архимандритом. Хотелось тамошние церкви увидать, изнутри почувствовать сердце Кавказа. Хотелось среди лета набрать пригоршню снега; уж так я горы люблю, а любовь, она необъяснима, люблю, и точка.

Архимандрита я узнал по его книгам. Но одно дело общие книжные советы, совсем иное – получить ответ на личный вопрос. Как жить, кем быть? Не картографом, не редактором, – а в то время я редактировал карты и атласы, – сомнений нет, а если... Об этом даже себе самому боялся признаваться… Дома спросить о духовном пути не у кого, а тут живет человек опытный, искушенный.

Подробности путешествия опускаю, к делу они не относятся, хоть и подмывает описать Дарьяльское ущелье. От Казбеги решил идти пешком, хотелось подольше видеть настоящие, не игрушечные горы. Внезапно, лишь скрылось солнце, их затянуло дымкой, с вершин потянуло холодом, а там и тьмой обволокло, по жилам пробежал страх. Суровые горы, вековечные.

Небольшой группой ночью мы приехали в Гелати, что в пятнадцати минутах езды от Кутаиси, и разместились напротив входа в монастырь, чуть выше святых врат. Других ровных площадок не сыскали в темноте. И утром не пожалели: полуразрушенный монастырский комплекс лежал прямо под нами, на него можно было любоваться, сидя у костра, или даже из палатки, высунувшись до пояса.

Вокруг, сколько взгляд охватывал, леса укрывали склоны и горные вершины. А одну из вершин за Гелати, через ущелье, увенчивала церковь, едва отсюда заметная. Мы решили, если получится, на обратном пути обязательно побывать в храме, стоящем на вершине горы. Поди знай, когда еще доведется приехать из Киева в Грузию.

Маленький монастырь поблизости от Гелати носил трудпроизносимое имя Моцэмэто. «Под монастырем пропасть, - рассказывал нам местный житель. - И дом священника висит над пропастью».

Закончить путешествие мы собирались в месте упокоения преподобного Максима Исповедника в городке Цагери. Не получилось, уж слишком трудным оказался маршрут. Вернулись в Кутаиси. А поскольку сэкономили время, захотели посетить монастырек на вершине горы с домиком настоятеля над обрывом.