Две иглы исполинского стога.
Мы - слова из одной древней песни.
Не землёю обвенчаны — Богом,
Знать лучом или вьюгами вместе.
Нам с тобой не расстаться, ты знаешь?
Нам свободно в обители тесной.
Ты лишь только на ноготь земная.
Я лишь только на волос небесный.
Власяница из конского волоса,
Вериги, полированные ношением...
Вот моё Тебе, слышишь ли, Господи,
Скромное подношение...
Было, знаешь, на девок зарился...
На дуэлях - с кавалергардами...
Честь, Отечество и...красавицы
С кружевными бАнтами...
Стыдно, Господи...Ох мне, иноку -
Отмолю суету налипшую...
Отодвину ночами длинными...
Может, выживу...
Облака, отражаясь в лужах,
Мягкой шкуркой шлифуют звёзды...
Каждый здесь для чего-то нужен...
Каждый в мир для чего-то послан...
Нам закон установлен свыше -
Он звучит в каждой птичьей трели!
Он в журчаньи ручьёв - ты слышишь?
Он в весенней звенит капели!
Каждый в мир для чего-то послан...
Каждый здесь для чего-то нужен...
Видишь - в лужах мерцают звёзды?
Видишь - в небо глядятся лужи?
Я устала от тяжкой ноши,
Что сплелась из моих грехов,
Видно нет на пространствах горше,
Чем сиротство души лихой.
Чем надежда без Бога в сердце,
Или вера в раек мирской,
Приоткрой же, Господь, мне, дверцы,
И прощением успокой,
Мой Бог, когда к Причастию иду,
С трудом великим сдерживаю слёзы…
Бывает, за окном бушуют грозы,
Реальность – даже хуже, чем в аду,
Но здесь, сейчас, в душе моей покой,
Ты так меня незримо утешаешь,
По милости грехи мои прощаешь,
И я склоняюсь в страхе пред Тобой.
Под кровом всеобъемлющей Любви
Вмиг отступают беды и несчастья…
Как дорог, важен краткий миг Причастья –
Ты преподносишь мне Дары Твои.
11.09.12.
Большой крест греха лежит на русском человеке…
Во время ночлега моего в одной избе был я самовидцем дикого мужицкого разгула. Пять человек красноармейцев вместе с хозяином — рыбаком Семеном и горбатым сыном его Петрухой глушило самогон. По совести говоря, мне бы уйти отсюда надо, но я остался. В русском разгуле всегда есть что-то грустное, несмотря на видимое безобразие его и содомство, и в разгуле этом чаще всего душа раскрывается… Почем знать, — раздумывал я, — может быть, понадоблюсь! Бывают же в жизни русского разгульника «смертные часы», когда он не знает, что со своею душою делать. В такие минуты ему утешитель надобен!
Красноармейцы — русские ржаные парни, широколицые да курносые. Когда трезвыми были они, то я любовался ими и думал:
— Хлеб бы им сейчас молотить, снопы возить, по деревенскому хозяйству справляться…
Слова у них жесткие, с выплевками, с матерщиной. Завидев меня в уголке, с каким-то злым харканьем спросили:
— Кто такой?
За меня ответил Семен: бродячий-де сапожник!
— А ну-ка почини мне сапоги! — сказал один из них.
Там, выше, на горе народ толпится.
Христос охрипший. Капернаум. Время оно...
Внимать ли истинам — колючим власяницам?
Зачем карабкаться? Есть принцип талиона.
Чеканя меч из ловко вывернутой фразы,
Сквозь пламя проповеди странной пятясь боком,
Как гвоздь суровый, справедливый и безглазый,
Я в кулаке сжимаю вражеское око.
Видишь - тут разбит сосуд души...
Собирай осколки осторожно...
Видимо, я очень согрешил...
Я неосторожен был, возможно...
Склеить бы - или спаять огнём...
Чтоб виток к витку... узор к узору...
Всё равно останутся на нём
Всё извивы моего позора...
Ну, а склеишь... Сколько не скобли -
Швы не зарастут по мановенью...
До черты последней довели
Жгучие желанья, к сожаленью...
Выхвачен, выброшен, ржавчиной съеден
День уходящий в дорог пустоту,
Звоном потерянной выцветшей меди
Режет судьба эту жизнь на лету.
Серым и черным покой разукрашен,
Будни мешая с промокшею мглой,
Делит прохожих на ваших и наших,
Встречные взгляды - на добрый и злой.
Эту грязь не отмоешь дождями,
Этот мир не застелешь ковром,
Ложь играет заманчиво с нами,
Снами ловит в пространстве ином.
Для кого эти тонкие сети -
Разлинованной жизни острог?
Погибают безродные дети,
Их не слышит отвергнутый Бог.
Так глупцы попадают в ловушки
Кукловода души - палача.
И ломаются судьбы-игрушки
В беспощадных руках ловкача.
1
Когда над горами стало уже смеркаться, в дверь заглянула уборщица.
— Олег Сергеич, домой пора! Чай поздно уже, да и мне надо прибраться.
Барышев покинул свой кабинет на втором этаже лабораторного здания, спустился по лестнице и вышел на свежий, пахнущий ранним снегом воздух. Снег пошел совсем недавно. До этого вечера почти два месяца стояла сухая морозная погода — сначала в конце осени, потом в начале зимы, в декабре. И только теперь, когда до Нового Года оставалось всего две недели, пасмурный вечер окрасился снежными красками, а земля стала похожей на только что загрунтованный белыми мазками холст — казалось, что какой-то неведомый художник приготовил ее к созданию огромной картины в холодной тональности. Снег не падал, а струился под жёлтыми фонарями тихо и медленно, мелкими хлопьями. Барышев шёл к своему дому не спеша, оставляя на тротуаре одинокий контрастный след. Такие вечера напоминали ему маленький городок под Петербургом, где очень часто и так же тихо шёл точно такой же декабрьский снег.
«Родная кровь, сестра моя, Исмена…» (Софокл. «Антигона»)
«Русский человек без родни не живет» (пословица)
Тот день, в одночасье изменивший жизнь семейства Кругловых1, начался, как самый обыкновенный выходной. Ничто не предвещало приближения чрезвычайных событий. Однако, когда семья во полном составе сидела за обедом, раздался телефонный звонок. Услышав его, хозяйка, Зоя Ивановна, полная, фигуристая, властная на вид дама лет пятидесяти, покосилась на сидевшего рядом старшего сына Рубена, тридцатилетнего брюнета с восточными чертами лица. В свою очередь тот выразительно поглядел на младшую сестру Женю и мотнул головой в сторону звонившего телефона. Послушно вскочив с места, Женя подняла трубку:
— Алло! Здравствуйте. Мама, это тебя…
Зоя Ивановна с недовольной миной на лице поднялась из-за стола:
— Кого еще там…? Да. Я вас слушаю. Кого вам нужно? Елену Николаевну? Нет ее. Она уже год как умерла. Что-о? Хорошо, приезжайте. Когда? Да хоть сейчас. Мы будем ждать. До свидания.
Здравствуйте, дорогие друзья. Я счастлив и польщен, что вы нашли возможность, невзирая на погоду, придти поговорить о Гумилеве. Но, с другой стороны, мы с вами встречались и в такие, казалось бы, холода, чтобы поговорить о предмете куда менее увлекательном, например, о Горьком, что, видимо, можно считать сегодняшний случай еще сравнительно щадящим.
Гумилеву в русской поэзии во многих отношениях не повезло. Это фигура чрезвычайно мифологизированная. Мифологизированная прежде всего в том отношении, что собственные его литературные декларации очень часто принимались за чистую монету. Гумилев был человек теоретический. Человек, который старался страстно следовать собственным широко декларированным принципам и, к сожалению, на этом очень часто ломал себя.
Шел я по улице незнакомой
И вдруг услышал вороний грай,
И звоны лютни, и дальние громы, —
Передо мною летел трамвай.
Как я вскочил на его подножку,
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку
Он оставлял и при свете дня.
Мчался он бурей темной, крылатой,
Он заблудился в бездне времен...
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон.
Поздно. Уж мы обогнули стену,
Мы проскочили сквозь рощу пальм,
Через Неву, через Нил и Сену
Мы прогремели по трем мостам.
И, промелькнув у оконной рамы,
Бросил нам вслед пытливый взгляд
Нищий старик, — конечно, тот самый,
Что умер в Бейруте год назад.
Где я? Так томно и так тревожно
Сердце мое стучит в ответ:
«Видишь вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет?»
Вывеска... кровью налитые буквы
Гласят: «Зеленная», — знаю, тут
Вместо капусты и вместо брюквы
Мертвые головы продают.
Гробы улыбались,
и скалились страсти гробами.
Я пятилась задом,
а козлища стукались лбами.
Стихия ярилась,
и не было жалости места.
История злилась,
сжимая кинжалы протестов.
Шипели иуды,
стирая штаны лилипутам.
И падали люди,
вверяя себя жалким плутам.
Гробы заикались
и грызли проказу зубами.
Козлы улыбались
и яростно бились рогами.
Не так давно я написал для сайта «Православие.ру» статью о пощечине, которую отец Иоанн Кронштадтский получил в храме от некоего разнузданного субъекта. Статья была перепечатана во многих местах. Были на статью и отзывы. Некоторые удивили меня, если не сказать больше.
Среди реакций на материал серьезную долю составляют рассуждения на тему всепрощения, воспоминания евангельских слов о подставлении второй щеки после удара в первую и прочие вещи, сколь возвышенные, столь же и неуместные в данном случае. Я тогда выразил искреннее удивление, что молодой человек тот ушел из храма на своих ногах. Ведь ударить священника, стоящего с Чашей в руках, да еще такого (!) священника, да в храме, полном людей, было, конечно, не просто ошибкой или хулиганством. Речь шла о действии символическом. И не понимать этого так же неестественно, как ставить знак равенства между пролитием кофе на скатерть в ресторане и — умышленным уничтожением государственного флага. И там и там страдает кусок ткани, но в первом случае речь идет лишь о порче имущества, а во втором — о намеренном нанесении оскорбления целой стране.
Что приуныла, бедная Душа?
Тебя страшит разноголосье мнений?
Жизнь наша ни плоха, ни хороша:
Она из разных соткана мгновений.
Или с тщеславьем породнилась Ты –
Сестрою младшей
гибельной гордыни?!
Судьба поэта – не одни сады,
Но и пески зыбучие в пустыне.
И дифирамбы усладят твой слух.
И будет жечь злословия крапива…
Но в испытаньях закалится дух –
Благословляет Небо терпеливых.
Средь какофонии различных голосов
Ты слушай совести своей
тревожный зов.
Душа моя, что сделал я с тобой!
Завшивела вконец... и занедужила...
А ведь когда-то было... Боже мой!
Была одета и в шелка и, в кружево.
Заплата на заплате... Видит Бог -
Бродила ты околицей нехоженной...
Теперь вот - не пускают на порог...
Словами обзывают нехорошими.
На мне вина... теперь бы отмолить
Всё то, что жизнь перемолола в крошево.
Нескладно как... Но... как-то надо жить...
Не скажешь ведь - Прощай. Всего хорошего...
Терпи, душа. Поправим твой наряд.
Заштопается то, что отстирается...
Так вышло... Кто же в этом виноват...
Есть время для греха...
Есть время каяться...
Покажите мне свет, покажите мне выход отсюда:
Из глубин потаённых мятущейся в мраке души!
Я устал и ослаб, так что даже не верится в Чудо...
Боже мой, защити, поддержи, подскажи...
Мрак и холод - кошачьею лапой по сердцу...
Ни звонка, ни визита... Внутри и вокруг - пустота...
Как же мне в темноте отыскать потаённую дверцу
За которой томится забытая мной Доброта?
Как случилось, что сам я, своею рукой, добровольно,
Всё раздал, разбазарил, разрушил, отверг, погубил?
Предавал и лукавил...и бил - и жестоко и больно...
Что ж теперь мне понятно - за что я остался без сил.
На Тебя лишь надеюсь - Судья справедливый и строгий,
Милосердный и добрый, живущий на небе Отец!
Не бросай своё чадо на этой тяжёлой дороге,
Если путь ещё долог, если это - ещё не конец.
Мне бы капельку Веры - немножечко, чтоб укрепиться...
Мне бы капельку Силы - принять, одолеть, превозмочь...
Мне бы каплю Надежды - чтоб заново в Мире родиться...
Мне бы искорку Света - прожить эту длинную ночь.
Такая или нет — какая разница?
Другой не будет,
не сумею быть другой.
Не потому, что не смогу отважиться,
а потому, что стала я собой.
Какою быть — не спрашивай!
Не спрашивай!
Не притвориться, не сыграть теперь.
Я приоткрыла тайну жизни страшную,
и затворила за собою дверь.
Мой гроб некрашеным стоял —
всегда некрашеным.
Что проку красить то, что не живёт?
Вернусь однажды я —
к тебе вернусь однажды я,
когда Господь пшеницу соберёт.
