День Возвращения

1

Когда над горами стало уже смеркаться, в дверь заглянула уборщица.

— Олег Сергеич, домой пора! Чай поздно уже, да и мне надо прибраться.

Барышев покинул свой кабинет на втором этаже лабораторного здания, спустился по лестнице и вышел на свежий, пахнущий ранним снегом воздух. Снег пошел совсем недавно. До этого вечера почти два месяца стояла сухая морозная погода — сначала в конце осени, потом в начале зимы, в декабре. И только теперь, когда до Нового Года оставалось всего две недели, пасмурный вечер окрасился снежными красками, а земля стала похожей на только что загрунтованный белыми мазками холст — казалось, что какой-то неведомый художник приготовил ее к созданию огромной картины в холодной тональности. Снег не падал, а струился под жёлтыми фонарями тихо и медленно, мелкими хлопьями. Барышев шёл к своему дому не спеша, оставляя на тротуаре одинокий контрастный след. Такие вечера напоминали ему маленький городок под Петербургом, где очень часто и так же тихо шёл точно такой же декабрьский снег.

…Он любил вспоминать то давнее время. Вся школа, в которой он учился, отодвигала в сторону подготовку к урокам, контрольным, прочие учебные серьёзности и усиленно готовилась к главному вечеру года — Новогоднему Балу. Учителя математики, физики и химии жаловались директору, что никто ничего не учит, что вести уроки стало просто невозможно, но директор — пожилой историк смотрел на них добрыми усталыми глазами и тихо успокаивал:

— Полноте, ну что вы так волнуетесь? Для детей вся эта возня — тоже школа… Первый опыт самостоятельности, организации. Может быть, эти их концерты и танцы — главное, о чем они будут потом вспоминать. Будьте же снисходительны!

Обиженные жрецы храма точных наук чаще всего вздыхали и уходили, соглашаясь в душе с директором.

Предпраздничная лихорадка значила для Олега Барышева и его друзей даже больше, чем сам праздник, поскольку длилась намного дольше — и сколько при этом интересных затей, шуток, экспериментов, встреч!

Господи, как же давно все это было, и как же прав оказался старый директор школы! Память вцепилась именно в эти моменты школьной юности, и именно они остались самым лучшими и яркими воспоминаниями той поры…

Барышев жил один в большой двухкомнатной квартире, которая теперь стала его главным домом. Была еще квартира в Петербурге, в Гривцовом переулке, доставшаяся ему в наследство от умершей одинокой тетки, теперь там жила Алла — его жена. Они разъехались два года назад, виделись редко и всё больше и больше отдалялись друг от друга. Барышев часто вспоминал их первые годы, понимал, что и его жизнь стала теперь какой-то одномерной, лишённой теплоты. Он очень скучал, когда от тоски становилось совсем плохо, звонил Алле по телефону, и, хотя она всякий раз очень радовалась его голосу, телефонный разговор неизменно заканчивался одним и тем же вопросом: «Когда вернёшься?».

А вернуться он пока не мог…

Они познакомились на вечере в Горном институте, где Олег был студентом. Алла училась на романо-германском факультете университета и пришла с подругой, которую пригласил знакомый аспирант-геолог. Алле всегда нравились парни, похожие на отца — неторопливые, полнеющие и добродушные. Именно таким был Олег, и она выделила его среди других прочих сразу. Тонкая и подвижная, как стрекоза, с чёрными большими глазами, Алла была рядом с Барышевым невероятно контрастной во всех отношениях личностью. Может быть, именно это сблизило их окончательно, и уже на четвёртом курсе они отпраздновали свою свадьбу.

После учёбы Барышев получил распределение в Сойкино — маленький поселок в долине среди леса и скалистых, почти отвесных гор, где находилась База геофизиков. Здесь молодую чету ждала квартира, а его самого — вполне перспективная работа, которая могла довольно быстро привести к защите диссертации. Барышев с головой окунулся в исследования. Обладая солидными знаниями и незаурядными способностями, он быстро приобрёл репутацию авторитетного, весьма талантливого специалиста, и к концу второго года работы действительно стал кандидатом наук. Алла радовалась его успеху шумно и искренне, как ребёнок.

— Когда мы вернемся после этой ссылки, ты наверняка будешь работать на кафедре. Доцент Барышев — звучит!

— Лучше уж сразу — «профессор»! — отшучивался Олег, — Кстати, я пока не собираюсь отсюда никуда ехать. Есть одна запутанная проблема, и решить ее можно только здесь, на Базе.

— Ты так больше не шути, Олежек, ладно? — в голосе Аллы послышалась тревога, — ты же не один, есть ещё я…

Олег Сергеевич помнил этот разговор, закончившийся их первой ссорой, до мельчайших подробностей. Потом почти каждый вечер Алла пыталась доказывать своему мужу необходимость возвращения, и их размолвки стали всё более и более частыми. Уезжать Барышеву совсем не хотелось. Он прекрасно понимал, что такого профессионального роста и таких перспектив, как здесь, он не сможет найти нигде, что направление работы, которое он поддерживал, будет закрыто, и вернуться к нему, видимо, уже не удастся. Два первых года на Базе, конечно, принесли ему личный успех в виде защищённой кандидатской диссертации, но по существу, (и теперь это стало для него совершенно ясно) были только подготовкой к решению действительно крупной научной задачи.

Алла, видимо, обсуждала необходимость отъезда из Сойкино со своими подругами, и в поселке пошёл слух о скором выезде Барышевых в Ленинград. Через некоторое время начальник Базы, Валерий Трофимович Батурин, пригласил его к себе в кабинет.

— Что же это ты, Олег Сергеевич, собираешься ехать домой и молчишь? Сказал бы прямо, мы ведь твоих планов не знаем, — начальник задумался, потом заговорил снова: — Хотя мы тебя вроде бы совсем не обижали — и жилье дали сразу, вот и защитился без задержки. Скажу прямо — без тебя нам туговато придется…

— Я не совсем понимаю, почему вы решили, что я собираюсь уезжать, — ответил Барышев, — у меня пока что таких планов нет.

— Как же, как же, земля слухом полнится, у нас как в аквариуме — ничего не скроешь.

— Ну что ж, у моей жены такое желание действительно имеется, но это совсем не значит, что я хочу того же самого.

Батурин встал, вынул старый мельхиоровый портсигар, достал сигарету и закурил, глубоко и медленно вдохнув резкий табачный дым.

— Не знаю, не знаю, Олег… Честно говоря, семья — это наверно намного важнее, чем любые другие ценности. Если ты собираешься её… разрушить даже ради самой важной работы — это нехорошо, несерьёзно. Посмотри на меня — бобыль бобылём. Кому я в этой жизни нужен? Когда-то вот тоже решил, что моя работа здесь — это полный абсолют… Женщине у нас и правда не очень уютно — магазины за пятьдесят километров, театры — за триста, одни и те же лица. Женщина — она ведь по сути своей актриса до последней клеточки, ей нужно постоянно себя показывать и доказывать. А здесь — где, кому? Ты все же прислушайся к ней, к Аллочке…

— О чем речь? Тема не закончена, не решён по существу ни один вопрос, а вы говорите о каком-то отъезде. Надо завершить хотя бы первый этап — там видно будет. Если для Аллы оставаться невмоготу, пусть едет пока одна, а я еще поработаю здесь.

— Ну, смотри, надо все хорошо обдумать… Тебе, конечно, виднее.

— Да вы никак меня гоните? — шутливым тоном воскликнул Барышев.

— Что ты, что ты!! — замахал руками Валерий Трофимович. — Знаешь, я, признаться, чертовски рад. Хотя понимаю, это — радость эгоиста.

Через месяц после этой короткой беседы с Батуриным, в середине сентября, Алла уехала. Он провожал ее до самого поезда, сидел рядом с ней на скамеечке в пристанционном сквере, молча потягивая из бутылки тёплое пиво. Сентябрь в том году был жарким, почти как июль, и только к вечеру становилось прохладно, а чистое ночное небо как будто излучало холод, идущий от колких осенних звёзд. Поезд уходил поздно ночью, Алла и Олег сидели и почти не разговаривали — всё о чем можно было говорить, все взаимные упрёки, всё непонимание были друг другу уже высказаны. Когда до отправления поезда оставалось не больше десяти минут, Алла повернулась к мужу, крепко сжала его ладонь, он увидел, что её глаза полны слез.

— И что же дальше, Олег?

— Дальше будет видно, пока не знаю. Уезжать отсюда сейчас — это слишком большая для меня плата за городской комфорт. Да я тебе это говорил уже не один раз…

— Но ты ведь все равно вернешься, правда?

— Я на это надеюсь. Мне без тебя будет плохо, это я знаю точно.

Тепловоз выехал из кромешной темноты неожиданно, резко и коротко ударив по тишине сиреной. Стоянка была короткой, всего минутной. Барышев подсадил жену на высокую подножку и подал чемодан, поезд тронулся так же быстро, как и появился…

Через пять минут он снова сидел на той же самой скамейке, теперь уже в одиночестве, и где-то внутри него воцарилась пока ещё непонятная звенящая пустота. Он хорошо понимал, что со своим характером и своей профессией Алла не могла оставаться здесь слишком долго, ей просто негде было найти себе применение, было обидно растрачивать приобретённые в университете знания. Но он не предполагал тогда, два года назад, что его дело станет для него таким бесконечно необходимым, безмерно важным теперь… «Как обидно, как глупо, — думал он, — может быть, и правда, передать кому-нибудь все свои наработки, результаты и двинуть следом?».

И сразу же, как бывало уже не один раз, в нем начало подниматься неукротимое чувство протеста против этой предательской мысли. Все, что было уже сделано, пройдено, понято с таким трудом, чего невозможно было добиться в тишине уютного тёплого кабинета — всё это надо бросить в угоду… Чему? Можно ли быть удовлетворенным жизнью после такого шага? Барышев знал наверняка, что если сделает этот шаг, то будет сожалеть о нём до конца своих дней…

Он остался. Шло время, размеренно шла его работа, его имя стало уже достаточно известным, и можно было бы вернуться в Питер, но возвращаться насовсем он уже не хотел. Он успел прикипеть к здешним людям, к этим горам со скалистыми вершинами, к реке и соснам на её берегах — в общем, к тому, что составляло теперь весь его мир…

В спину Барышеву мягко ударил снежок, он оглянулся. Соседская девчонка засмеялась и отбежала в сторону.

— Все балуешься, Верка!

— Ага! — она снова бросила в него снежок, который прятала за спиной.

— Вот догоню, да нос и намылю! — так же со смехом воскликнул Барышев, зачерпнул рукавицей снег и быстро шагнул ей навстречу.

— Не догонишь, не догонишь!

Верка скорчила смешную рожицу и кинулась наутёк, а он выпрямился, отряхнулся, и снова направился к себе домой, но вдруг вспомнил, что надо зайти к Осинцеву. Витьку Осинцева (а теперь уже Виктора Романовича) он знал давно — еще со студенческих лет. Виктор заехал на Базу по своим делам и заодно завёз Барышеву книгу, которую Олег Сергеевич заказал в библиотеке Института. Осинцев остановился в гостиничной квартире, расположенной в соседнем подъезде, и уже поджидал его, поэтому Барышев решил посетить друга не заходя к себе домой.

2

— Ну здравствуй, здравствуй! — огромного роста и могучей комплекции Осинцев сгрёб Барышева в свои объятия и слегка приподнял над полом.

—Осторожнее, сломаешь, медведь ты этакий!

Барышев освободился из ручищ Виктора и почти обессилено сел на потрепанный стул.

— Рассказывай.

— Рассказывать можно о многом. Тебя что больше всего интересует?

— Во-первых, я уже много раз просил прислать мне кого-нибудь из молодых специалистов, и желательно не столичной закваски. Эти все равно сбегут.

— Ну что уж ты так, не все же одинаковые.

— Сам знаешь что, опыт у меня в этом смысле богатый…

— Да, да… извини.

Виктор опустил глаза и замолчал, потом снял очки и, постучав ими по тыльной стороне ладони, снова надел. Эту его привычку Барышев хорошо помнил и знал, что Осинцев постукивал так очками всегда, когда говорил что-нибудь невпопад, как будто наказывая себя за собственную невольную бестактность. Олег улыбнулся и сразу вспомнил время учёбы в институте: «Совсем не изменился Витька, всё такой же огромный и неловкий».

— Ну и? Что мы замолчали? Неужели нельзя найти какого-нибудь доброго парня- дипломника из краёв сибирских или архангельских, вроде тебя?

— Понимаешь, оказывается — проблема… Таких в ребят по нашей специальности сейчас проходит очень мало. При поступлении, сам знаешь, задачки на экзаменах сложные, мальчишкам из дальних краёв они не всегда по зубам. Вот и обходят их ребята «от репетиторов» из крупных центров. А после ВУЗа они здесь не очень задерживаются.

— Жаль. Сам знаешь –мое поле деятельности — поле новое, непаханое. Надо обучать специалистов, а в столицах на этом поле много не наработаешь.

— Директор пока решил направить к тебе одну аспирантку.

— Ну и удружили! — Барышев вскочил со стула. — Да вы что? У меня же тяжёлая мужицкая работа! Таскать приборы! Ходить внутри горы по штольням! Ну… не знаю…

Он снова сел, подперев голову руками.

— Решили проблему, ничего себе. Не хватало мне под боком губной помады и вязальных спиц…

Осинцев бросил на него какой-то незнакомый до этого взгляд и неожиданно резко оборвал:

— Кончай эти свои причитания, Олег! Ты же её совсем не знаешь. Она…Одно слово, труженица. Я даже завидую тебе, и сам бы не отказался от такого пополнения. И едет она сюда не от добра… Впрочем, рассказывать не буду, захочет — сама когда-нибудь расскажет. Короче, вопрос решен. И хватит дуться.

Виктор достал из большой кожаной сумки бутылку и потряс ею в воздухе:

— Гляди, настоящий «Адмирал»!

Олег встряхнул головой и опять улыбнулся от воспоминаний — «Адмиралом» они называли армянский коньяк «Арарат» с хитро выведенным на верхней этикетке (на «погоне») вензелем, который при исключительном внимании и наблюдательности читался как две буквы: «КВ».

— Помнишь, как мы его попробовали в первый раз?

— Ну как же, как же… — Барышев поднял глаза вверх, вспоминая осень перед третьим курсом, когда вся их компания вернулась из стройотряда. Солидные суммы наполнили худые студенческие карманы, и первой тратой заработанных денег был поход в небольшой ресторанчик на окраине города.

— Что, приятные волнующие воспоминания? — тихо и осторожно добавил Осинцев, — я до сих пор помню, какой фурор произвел ваш рок-н-рол.

Барышев, конечно же помнил этот замечательный вечер. После нескольких первых тостов все пошли танцевать, а он по-прежнему сидел за столиком. После школы Олег как-то охладел к таким развлечениям и на институтских вечерах выходил на паркет только под сильным «нажимом» Аллы — когда играла танцевальная музыка, Алла просто не могла усидеть, срывалась в круг и совершенно не понимала, почему ее Олежек столь равнодушен к общему веселью. «Из тебя вырастет напыщенный сноб, — говорила она, — и состаришься ты раньше положенного!» В ресторане для танцев была оборудована площадка, покрытая толстым плексигласом, подсвеченная снизу желтыми и красными лампами. И когда крошечный оркестрик заиграл старый рок-н-ролл, Алла решительно выволокла Барышева из-за стола. «Не притворяйся, я знаю, что ты это умеешь!». Их сразу увлек сильный и упругий ритм музыки, Олег почувствовал былую уверенность движений, его крепкие ладони надёжно удерживали Аллу, и она двигалась легко и смело, как будто почти не касаясь пола. Её ослепительно-белое короткое платье, окрашенное восходящими яркими оранжевыми лучами, казалось факелом живого огня… Вряд ли кто мог предполагать в полнеющем и, казалось, несколько инфантильном Барышеве такой заряд ловкости и энергии. Площадка в момент опустела, и они танцевали вдвоем под дружные хлопки всего зала. Их проводили настоящей овацией, а удивлению сокурсников, казалось, не было предела. Осинцев то и дело повторял: «Нет, вы подумайте, какой талант закопал?!». Барышев смущенно смотрел в стол, иногда поднимая свой взгляд на Аллу, которая весь вечер не сводила с него влюблённых восторженных глаз.

— Ладно, довольно о днях былых, наливай что ли, раз уж достал, а я заодно тебе кое-что покажу. — Барышев вынул из портфеля толстую тетрадку, — вот таблицы измерений за последние четыре месяца в двух соседних штольнях. Правда любопытно?

— Нет, сначала за встречу!

Они разошлись заполночь, когда "Адмирал" был окончательно разжалован в матросы. Барышев долго не мог заснуть, растревоженный воспоминаниями, а когда наконец сомкнул глаза, его и во сне долго не оставлял яркий факел — легкое платье Аллы на площадке, подсвеченной снизу жёлтыми и красными лампами…

Через три дня Осинцев уехал, а ещё через неделю после его отъезда Барышева снова вызвал к себе Батурин:

— Отложи дела и срочно подойди ко мне, тебе пополнение!

— Ну вот… дождался на свою голову.

Он спустился на этаж ниже и вошёл в кабинет начальника. Батурин с чашкой в руке сидел не за своим рабочим столом, а за маленьким чайным столиком в углу, там же расположилась женщина в плотном шерстяном свитере. Еще одно кресло было свободным, и Батурин жестом, не отнимая от губ чашку, пригласил Барышева сесть. Отхлебнув глоток, он поднял глаза на Олега Сергеевича.

— Чай на троих, хотя по обычаю на троих полагается не чай. Вот знакомься — Галина Петровна, работала в Дальневосточном отделении, специалист по приборам, знакома с геологией. В наши проблемы, правда, пока еще не вникала, но я думаю, что ты сам ее познакомишь со своей тематикой.

Барышев подошел ближе и протянул руку:

— Олег Сергеевич, очень приятно.

— Фролова. Имя-отчество Вы уже знаете.

Барышев сел в кресло и тоже налил себе из заварного чайничка. Батурин любил чай с мятой и чабрецом, поэтому воздух кабинета был пронизан ароматом настоянных трав и табачного дыма. Олег Сергеевич заговорил о предстоящей работе, одновременно разглядывая свою новую сотрудницу. Галине Петровне на вид было лет тридцать пять. Это была невысокая женщина с большими тёмно-карими, немного восточными глазами, окружёнными едва заметными морщинками, в коротких темных волосах проглядывала редкая ранняя седина. У нее был спокойный и уверенный взгляд надёжного и сильного человека. Олег Сергеевич почему-то представлял её иначе, и вот теперь, глядя в эти глубокие тёмные глаза, открытое и приветливое лицо, он как-то сразу успокоился. Несколько позже Барышев вдруг вспомнил, что именно такими спокойными глазами смотрела на него мать — и в детстве, и в те редкие месяцы, когда он приезжал к родителям в отпуск.

—… Ну вот, собственно пока и всё, что я хотел вам сказать. Остальное — подробности, детали, методики и прочее — по мере производственной необходимости, — закончил Барышев. — Не испугал?

— Да нет, ничего страшного — ответила Фролова — кое-что из тех приборов которые вы применяете, использовалось и у нас. О других я имею некоторое представление из литературы. Да и подземный стаж у меня уже есть.

— Вот и прекрасно! — Начальник встал из-за чайного столика, переместился за рабочий стол и приподнял стопку бумаг. — Здесь документы Галины Петровны, прошу ознакомиться с ними и заодно определить ей тему для диссертации. Кроме всего прочего она у нас числится в заочной аспирантуре, а тебе, Олег Сергеевич предлагается быть ее научным руководителем. Где разместишь?

— Думаю, в соседней, двести шестой — там совершенно свободное помещение, к тому же самое тёплое, — ответил Барышев и подумал: "Кажется это совсем не светская дамочка, наверно, с ней можно будет работать".

3

Февраль выдался ветреным и снежным. Сойкино дважды оказывалось отрезанным от остального мира сошедшими на дорогу лавинами, а снег всё шёл и шёл, как будто небо отдавало все прошлые долги за две предыдущие почти бесснежные и на редкость тёплые зимы. Барышев, иногда отрываясь от таблиц и графиков, глядел в окно на Медвежью гору, пронизанную в разных направлениях штольнями¹, где вот уже несколько лет подряд он проводил свои измерения. Это только непосвящённому человеку гора казалась абсолютно неподвижной — для Барышева она была живым существом, которое дышало, росло, двигалось, изменялось только ему ведомым образом. Весной стены штолен обвешивались десятками датчиков, геофонов², которые приносили удивительную информацию о жизни горных пластов. Теперь, когда входы в штольни были забиты многометровым слоем снега, шёл кропотливый анализ всех данных, полученных в прошедшем году, подготовка публикаций в научных изданиях, планировались новые измерения. Барышев поручил Фроловой проверку и подготовку приборов к новому полевому сезону, и она с головой ушла в эту работу. К удивлению Барышева, Галина Петровна редко обращалась к нему за советом или за помощью. Иногда он заходил в её лабораторию, спрашивал, нет ли каких проблем, но чаще всего его новая сотрудница никаких пожеланий или вопросов не высказывала. В помещении лежали бухты кабелей, груды датчиков, и все это Фролова тщательно пересматривала, проверяла, чистила и восстанавливала. Громоздкое хозяйство лаборатории имело уже солидный возраст, собственную историю и по большей части нуждалось в замене. Однажды, ближе к концу дня Галина Петровна постучалась в дверь кабинета Барышева.

— Можно, Олег Сергеевич?

— Да, да конечно. Слушаю Вас, садитесь.

— Олег Сергеевич, я в общем-то закончила всё, о чем вы меня просили, остались некоторые проверки, которые требуют участия лаборатории Госстандарта — часть приборов надо отвезти на поверку.

— Ну что ж, это не проблема, как только станет получше дорога, закажем машину, и съездите в областной центр, заодно и подышите городским воздухом, пройдётесь по магазинам.

— Спасибо. Но это совсем не главное. Назревают трудности, которые просто так не обойти.

— Какого рода?

— Дело в том, что наше техническое оснащение просуществует еще два, максимум три года — и все. Ресурс датчиков почти исчерпан, везде коррозия, некоторые восстановить не удалось. Вы ведь сами знаете — в штольнях вода, причем минерализованная. Многие кабели с дефектами, изоляция изношена. Тоже менять надо.

Барышев слушал Фролову молча. Возражать и оправдываться не было смысла. Техническое оснащение он действительно запустил, отдавая приоритет получению и обработке научных данных. Инженеры здесь надолго не приживались, поэтому приходилось либо заниматься "железом" самому, наспех, либо поручать его малоквалифицированным, временно работавшим здесь сотрудникам.

— Знаете, Галина Петровна, спорить с вами я не буду. Это даже очень хорошо, что вы прощупали все своими руками. Наша наука — не чисто теоретическая, приборами надо заниматься постоянно, а заниматься всегда было некому. Рад, что Вы появились здесь со своим опытом и старанием, — Барышев улыбнулся, — я ведь поначалу испугался, когда узнал, что ко мне хотят прислать женщину. Думал, что пришлют изнеженную городским бытом дамочку — неумеху, которая отбудет здесь короткий срок — и домой к маме. Рад, что ошибся. Вы, пожалуйста, составьте список того, что надо заменить и мы сделаем запрос в институт, нам помогут.

— Спасибо за комплимент, Олег Сергеевич, но списки для замены отдельных изделий или даже какой-то их части я составлять не буду.

— Не понимаю Вас…

— Я ведь пока говорила только о физическом износе оборудования. Но оно безнадёжно устарело по возможностям, по точности, имеет ли смысл заказывать его снова? — Фролова протянула Барышеву белую папку, — посмотрите, я здесь подобрала из последних каталогов и журналов информацию о новых приборах. Они точнее, надёжнее, легче…

— И намного дороже!..

— И что же? Да, дороже, но в сумме не дороже, чем горы железа и проводов, их установка и ежегодный ремонт!

Барышев взял папку и положил на стол.

— Хорошо, завтра вечером обязательно посмотрю. Даже сегодня посмотрю и обещаю быть конструктивным и невредным.

— Вы? Невредным? — Галина Петровна вдруг рассмеялась — да Вы ведь и не умеете вредничать!

— Не умею? Это почему… Когда надо… очень даже и умею.

— Не умеете, — спокойно и уверенно сказала Фролова, — вредничает только тот, кто любит прежде всего себя. А вы — только свою науку, я же вижу… Признайтесь, по выходным журналы и книги изучаете?

— Ну…в общем да, — безнадежно признался Барышев.

— Вот видите!

— Нет, я иногда и художественную литературу тоже…

— А я вот в свободное время на рыбалку хожу — обожаю ловить рыбу.

— Вы?! Ловить рыбу? Ни за что не поверю!

— Ну да, конечно, женщина и рыбалка — совершенно невозможно. А вот когда я жила на Дальнем Востоке, мы каждое воскресенье ходили на озеро с удочками. И прямо скажу, в рыбацком деле сильный пол мне всегда проигрывал — не та у вашего брата интуиция.

— Ну что ж, ловлю на слове, будет тепло — покажете свою сноровку. Здесь рядом тоже хорошее озерцо есть, только не знаю уж, водится ли там что-то кроме лягушек. А как это вы пристрастились к такому неженскому хобби?

— Когда-нибудь расскажу… Это давняя история.

Галина Петровна поднялась со стула, и Барышеву показалось, что на ее лицо легла тень.

— До свидания Олег Сергеевич! Да, там в папке есть лист с перечнем для закупки и технико-экономическое обоснование.

—И это тоже? Удивлён… приятно удивлён! Спасибо, доброго отдыха… Галина Петровна, но ещё хоть сезон на том, что есть, протянем?

— Несомненно, за это я ручаюсь.

Фролова вышла, а Олег Сергеевич раскрыл белую папку и молча погрузился в чтение.

Уже с первых страниц он понял, что многое из того, что знала Фролова, было ему неизвестно. Он вчитывался в таблицы технических данных и испытывал чувство неловкости за свою недостаточную осведомленность — это прямо касалось его профессии и квалификации.

Барышев снял со шкафа большой лист со схемой штолен и развернул на столе. Если бы в его распоряжении была хотя бы часть тех новинок, о которых говорилось во фроловской папке! Он забыл о времени, он уже мысленно располагал новые приборы в различных комбинациях, пытался предугадать, точности измерений, результаты, которые можно было бы получить, и увлекся настолько, что не заметил, как наступила глубокая ночь. "Ай да Галина, ай да умница, — думал он. — Хорошо бы и правда попытаться всё это оборудование доставить сюда, можно изменить весь принцип нашей работы… Да, всё-таки в людях я пока разбираюсь неважно. Верхогляд!"

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Штольня — горизонтальная или слабонаклонная подземная выработка с выходом на поверхность.
2. Геофон — прибор для регистрации акустических волн в горных пластах

4

Весна началась неуютными сырыми циклонами, которые то и дело прорывались с северной стороны долины, но в середине апреля резко и быстро потеплело. Солнце рассыпало у южных подножий горных склонов жёлтые островки мать-и-мачехи, ветреницы и золотистого солнцецвета, а поляны в долине реки окрасились синим цветом пролесков. Лес стремительно покрывался молодыми листьями, поднимая всё выше и выше в горы зелёные одежды буков, осин и берёз, а запоздавшие весенние снегопады сменились дождями и радугами. Дорога к штольне окончательно освободилась, и Барышев вместе с Фроловой и бригадой монтажников наконец-то выехали на первую в новом сезоне разведку. Маленький грузовичок-вездеход медленно двигался по петляющей среди деревьев ленте гравия, хрипел старым мотором, иногда буксуя на глинистых местах. Галина Петровна оглядывала открывающиеся временами горы, привычно цепляясь на ухабах за борт кузова, а когда машина выползла на открытое пространство, тихо произнесла:

— Ну вот, как будто и не уезжала из Приморья — почти тот же Сихотэ-Алинь…Сразу и не поймёшь, в чём разница.

— Может быть немного теплее? — спросил Барышев.

— Трудно сказать… Зима, конечно, здесь не столь суровая, как там, весна почти такая же. И пахнет совсем похоже. Знаете, тепло — это понятие многозначное. Тепло там, где дом, друзья, и погода здесь совсем ни при чём…

— Будем надеяться, Галина Петровна, что всё это будет у вас и здесь.

— Не знаю, не знаю. Может быть…

Фролова замолчала, хотела сказать что-то ещё, но в этот момент водитель остановил вездеход и, высунувшись из окна кабины, крикнул:

— Прибыли! Что, не узнали место? Дальше я не проеду, топайте сами.

В крутой, почти отвесной скале виднелась каменная арка, прикрытая высокими металлическими решётчатыми воротами с большим навесным замком — вход в штольню. Барышев неспешно подошёл к ней по длинному языку снежника, надутого зимними ветрами, порылся в рюкзаке, достал связку ключей и снял замок. Однако проникнуть в штольню было невозможно — надо было убрать слежавшийся твёрдый пласт снега, плотно подпиравшего ворота. Бригадир монтажников, рослый и молодцеватый Вася Загоруйко, с рыжеватой, немного лысеющей головой, сбросив ватник и шапку, ловко орудовал увесистой киркой, отбивая от снежника тяжёлые куски, похожие на льдины, рабочие лопатами отбрасывали их в сторону, подальше от решётки, и уже через час ворота удалось приоткрыть настолько, чтобы свободно пройти внутрь.

— Пока хватит. — Вася опустил кирку. — Через месяц всё это растает, и будем ездить туда на тракторе.

Подошедшая Галина Петровна подала Барышеву фонарь и каску.

— Пусть бригада возьмёт своё оборудование, а мы пока войдем и осмотримся, — Барышев надел каску, закрепил на ней лампочку, перебросил через плечо лямку аккумулятора, и они с Фроловой вошли в штольню. Из глубины каменного подземелья тянуло сыростью и холодом, на стенах и своде висели тяжёлые капли воды, которые то в одном, то в другом месте срывались вниз, со звоном ударяясь о камень. От этого звона по всему тоннелю прокатывалось такое же звенящее эхо, и все эти звуки сливались в какую-то странную музыку — как будто внутри горы непрестанно играл гигантский ксилофон. Вскоре подошла бригада Загоруйко, и вся группа двинулась вглубь тоннеля. Барышев вынул схему прокладки линий связи, сразу же отыскал соединительный шкаф. Он открыл дверцу, осветил его внутренность фонариком и подозвал Галину Петровну.

— Вот отсюда и будем вести все наши кабели к приборам. В другую сторону от этого шкафа линии идут в посёлок, на Базу.

— Смотрите, разъёмы и клеммы окислились, — Фролова показала на соединительные устройства, — придётся чистить.

— Удивляться нечему, — согласился Барышев, — здесь агрессивная среда, есть соли металлов. Вот вода капает, а в ней изрядный процент серы. По существу — серная кислота, правда, очень небольшой концентрации, но металл просто съедает. И на кабели действует, и на контакты. Что ж поделаешь?

— А я вам уже говорила, что делать. Новую аппаратуру заказывать, без всяких таких проводов и контактов.

— Вопрос времени и денег. Я вам обещаю, мы это всё сделаем, но не в этом году. Сейчас давайте отметим, где что будем устанавливать.

— А что, стационарного освещения здесь нет?

— Ну почему же? Вот электрики проверят своё хозяйство и через недельку включат. А пока придётся обойтись "шахтёрками"³.

Они двинулись дальше по штольне, останавливаясь там, где предстояло размещать аппаратуру и делая отметки мелом на стенках тоннеля, вслед за ними шли монтажники и проверяли наличие и исправность крепёжных скоб и монтажных полок. Когда было пройдено и проверено около пяти километров, оказалось, что минуло три с половиной часа. Штольня упёрлась в глухую стенку, и от этого места влево и вправо уходили ещё два ответвления. Здесь же стояли заботливо оставленные когда-то проходчиками грубо но прочно сколоченная скамья и коротко опиленный толстый сосновый чурбак, видимо, заменявший стол.

Вася Загоруйко остановился, снял с плеча рюкзак.

— Привал, а то что-то прохладно, чайку попить надо.

— Что-то ноги стали зябнуть, не пора ли нам… — многозначительно протянул басом один из монтажников.

— Я те дерябну! — перебил его Вася. — Чтоб под землёй и мысли не было! Вот выйдем наверх, тогда вместе в парилку и… как полагается.

Бригадир достал большой термос и несколько кружек.

— Начнём с моего, у меня чай с боярышником. Есть хлеб с салом. Кто желает, налетай!

— Очень рекомендую, — сказал Барышев, обернувшись к Галине Петровне, чай у него знатный, я не раз пробовал. Налей нам, Василь Николаич!

Вася поставил на скамейку две кружки, разлил в них дымящийся чай, разложил хлеб, сало и кусочки домашней колбасы.

— Ешьте на здоровье, Галина Петровна. Олег Сергеич и сам знает, а я вам по опыту своему скажу — лучше напитка для работы внутри этой горы вы не найдёте. И сало у нас знатное — жена моя делает, а ей секрет от бабки достался. И секрет этот никто не знает.

— Хвастай, да имей меру, бригадир! — отозвался из темноты глухой и хрипловатый голос. — Я сам этим ремеслом подольше твоей Полины занимаюсь.

Пожилой монтажник дядя Миша подвинулся поближе к скамье и выложил пакет со своими припасами.

— Вот, попробуйте у меня — с чесноком, перцем и тёртым орехом. Такого точно нигде не сыщете!

Галина Петровна удивлённо смотрела на растущую перед ней груду снеди и наконец засмеялась:

— Ну что вы, ребята, всего этого я даже попробовать не смогу, многовато будет! Давайте, я возьму чай у Васи, сало у дяди Миши, а остальное ешьте сами. Я смотрю, народ вы запасливый, даже если нас тут завалит — ничего, продержимся до подмоги.

Неожиданно для Фроловой все разом замолчали, и в наступившей тишине снова стали слышны звонкие удары капель. Фролова подняла глаза и удивлённо спросила:

— А… что случилось? Я что-то не так сказала?

— Под землёй об этом шутить негоже… Дурная примета. Шубин — это господин серьёзный, шуток не любит, — ответил Загоруйко.

— Ну… извините, ради Бога. И этот…Шубин пусть уж извинит меня, этакую легкомысленную даму. — Фролова задумалась на секунду что-то вспоминая, а потом, улыбнувшись, добавила: — Я вспомнила, Шубин — это такой Подземный Дух, так его, кажется, называли в старину шахтёры.

Над импровизированным обеденным столом пронёсся вздох облегчения.

— Ну, раз вспомнили, значит, Он простит! — весело произнёс дядя Миша. — А про Шубина пусть вам бригадир расскажет, он с ним лично встречался.

— А что, рассказывать под землёй про него можно? — удивилась Галина Петровна.

— Именно под землёй, он это любит, если, конечно, с уважением. — Загоруйко отхлебнул из кружки и продолжал: — Вообще-то я про это уже рассказывал и не один раз, но для вас, Галина Петровна, повторю. Я в армии служил в авиации, на аэродроме, потом остался на сверхсрочную. Был старшиной, хозяйствовал на складе. А в авиации есть такая коварнейшая западня для мужиков, называется анти-обледенительная система, если же по-простому, так это двадцатилитровые баки со спиртом, которые стоят на каждом самолёте. Как только где-то на высоте самолёт начинает покрываться льдом, этот самый спирт льётся на крылья, стёкла кабины и что-то там ещё. Вот я эти баки и заправлял — сами понимаете… Не знаю, как там в облаках, но у меня в жизни точно пошло сплошное обледенение. Лет через пять понял я, что надо со службы уходить, иначе и до белой горячки недалеко. Уволился, вернулся в свой родной Донбасс и пошёл на шахту, крепильщиком. Думал — брошу это негодное увлечение, да не тут-то было! Хлопцы там тоже выпить мастера, меня быстро приобщили к своему кругу, и всё опять пошло по-прежнему. Дело кончилось тем, что встал вопрос о моём увольнении за пьянку. Пришёл я с обходным бегунком к главному инженеру, тот посмотрел на меня и говорит: "Садись, Василь, и рассказывай, как ты до жизни такой дошёл ". Я ему всё, как на духу, и выложил. Встал он из-за стола, посмотрел в окно на террикон и сказал: "Это ты с Шубиным ещё не встречался. Ничего, я попрошу его, он тебя в момент вылечит. Поработай ещё пару недель, жалко тебя увольнять — парень ты крепкий и, говорят, работаешь неплохо". Ну, кто есть Шубин, я уже знал, посмеялся и говорю: "Не получится у вашего Шубина, да и не верю я в эти сказки". Ничего мне тогда не ответил главный инженер, испуганно обернулся и показал рукой на дверь. А через неделю после доброй гулянки спустился я в шахту и пронёс в термосе контрабандой поллитра самогонки — так плохо мне было, что решил там, на месте, поправить здоровье. Нашёл закуток, выпил из термоса и, надо же, заснул! Просыпаюсь — вокруг темно, ни рукой, ни ногой двинуть не могу. Подумалось — умер с перепоя. И так я от страха закричал, что сразу протрезвел, но понял, что пока жив. А из темноты — чей-то голос, низкий такой, замогильный: "Ну что, Вася, легче тебе стало?". Я ему говорю: "Ты кто такой будешь?". А он мне в ответ: "Я — Шубин". У меня внутри всё похолодело, а он опять спрашивает: "Так что, Вася, освободить тебя, или так оставить?". "Освободи, — говорю, — что хочешь проси, только освободи и выведи отсюда!". "Поклянись, что не будешь больше пить в моих владениях!". Я ему: "Клянусь! В рот капли не возьму больше!". "Смотри, — говорит он, — нарушишь клятву — вмиг завалю породой, да так что и через месяц не найдут. Ладно, минут через пять сюда придёт твоя бригада и тебя вызволит". Стало тихо, и опять жутко, но скоро — точно — показались в темноте фонарики, и ко мне подошли наши ребята.

Я им кричу: "Родненькие, спасите!", но они не двигаются, молча на меня смотрят, а потом один спрашивает: "Вася, а кто тебя к настилу гвоздями прибил?". Оказывается, мою робу кто-то прибил гвоздями к деревянному щиту, да так густо, что я не мог двинуть ни рукой, ни ногой. "Шубин, — говорю, — прибил, он только что со мной здесь разговаривал!"… Покачали они головами, переглянулись — вот, мол, до чего пьянка доводит, меня конечно, освободили. Но, поверьте, больше в эту шахту я спускаться не мог… Не мог даже заставить себя подойти к лифту! Так вот и уволился сам. И все свои питейные дела резко затормозил, а с тех пор под землёй — ни капли хмельного! Так что спасибо ему, Шубину, за моё выздоровление! Потом вот сюда перебрался, обзавёлся супругой, детишками …

Загоруйко замолчал, Галина Петровна с трудом удерживала себя от смеха, но лица монтажников были серьёзны. Барышев встал и сказал:

— Ладно, отдохнули — и хорошо. Надо пройти ещё два эти "аппендикса" — и наверх.

Они вышли из штольни, когда горы уже покрылись густой сиреневой дымкой вечера. После горного подземелья свежий воздух немного пьянил и кружил голову. Олег Сергеевич посмотрел вверх и увидел прямо над собой разгоравшееся созвездие Близнецов.

— Вот и открыли новый полевой сезон, Галина Петровна, с почином вас!

5

В хлопотах и подготовке к измерениям незаметно пролетели апрель и половина мая. Уже были проложены километры кабелей, установлены датчики, приборы контроля и передачи информации, уже не надо было включать переносные лампы — в штольне работало стационарное освещение, а с Базой можно было переговариваться по телефону. Уже ожила станция сбора данных, вращая свои огромные бобины магнитных лент, на которые записывались все колебания, движения, удары и звуки внутри горы. Это многочисленное оборудование проходило проверки, калибровки и прочие малопонятные для непосвящённого человека операции, постепенно приходя в состояние слаженности оркестра, и Барышев почти дирижёрски ощущал всё более и более эту слаженность. Наконец, настал день, когда он торжественно собрал своих сотрудников и объявил о начале измерений.

— Полевой сезон мы открыли месяц назад, теперь начинаем исследования. Ну, значит так… Галина Петровна, на вас — контроль работы аппаратурного комплекса и по мере возможности — частичный анализ данных, в пределах вашей темы. Вам, Игорь Семёныч, — Барышев обернулся к инженеру Никишину, — я поручаю станцию сбора. Очень прошу внимательно следить за расходом лент, тщательно их нумеровать и записывать время замены.

— Дело привычное, — отозвался Никишин, — снабженцы, правда привезли пока только ползапаса. Вы им напомните.

— Напомню. Ну а вам, Вадим и Павлик, — обратился он к двум молодым техникам, — вместе с Игорем Семёнычем ночные смены через двое суток на третьи. Если сработает аварийка или случится какое другое ЧП — сразу вызывайте. Вопросы есть?

Вопросов не было.

Для человека подвижного и энергичного худшее состояние — это монотонность и неизменность всего окружающего. Именно монотонность — наиболее точное определение первых дней измерений, когда вся аппаратура ещё работает без сбоев, когда ещё не проявилось ни одной неисправности, когда в лаборатории устанавливается ровное спокойствие, заполненное лёгким гудением вентиляторов и мерцанием индикаторных ламп. Барышев был по натуре человеком спокойным, поэтому любил эти первые дни накопления информации. Когда была записана первая бобина, он сразу же приступил к просмотру данных, и это занятие занимало всё его свободное время. Оказалось, что зимние хлопоты Фроловой не прошли даром, технических проблем практически не было, и Олег Сергеевич уже стал подумывать о том, чтобы где-нибудь в июне съездить, хотя бы ненадолго, в Ленинград — он был абсолютно уверен, что оставленная им команда вполне справится со всеми задачами и возможными трудностями. В начале июня зарядили нудные дожди, характерные для начала горного лета, Барышев ложился спать рано, но каждый день поднимался чуть свет и сразу же спешил в лабораторию, чтобы застать ночного дежурного техника и осведомиться о результатах работы. В то утро он так же рано пришёл на станцию сбора данных. К его удивлению, бобины магнитных лент не вращались, как обычно, а Павлик, молча склонившись над индикаторной панелью, что-то записывал в рабочий журнал. Когда Барышев подошёл к нему, он поднял голову и показал на индикаторы:

— Вот, Олег Сергеевич, по трём каналам — полный ноль, никакой информации…

— Давно это случилось?

— Минут двадцать назад, я уж не стал вам звонить, знал, что всё равно с минуты на минуту появитесь.

— Ну и правильно. Давай посмотрим, где это.

Он развернул на столе большой лист со схемой. Три злополучных канала, как ни странно, относились к совершенно разным датчикам, но эти приборы находились практически в одном месте. Барышев подвинул к себе телефон и набрал номер.

— Галина Петровна? Доброе утро, надеюсь не разбудил… Разбудил всё-таки? Ну, извините. Тут у нас неприятность, если можно, подойдите побыстрее… Хорошо, жду.

Когда появилась Фролова, она сразу же подошла к развёрнутой схеме:

— Доброе утро. Что стряслось?

— Доброе-то оно доброе… Вот посмотрите, Галина Петровна, от этого места по всем каналам — одни нули, даже шумовых помех нет. Причём это каналы абсолютно разных устройств. Как вы думаете, что может быть?

— А давайте прокрутим ленту назад и тогда можно будет предположить что-то похожее на правду.

Павлик и уже подошедший ему на смену Вадим сняли громоздкие бобины и установили их на столь же внушительный по размерам магнитограф. Барышев отмотал ленту на несколько метров назад и включил индикатор. На его экране электронный луч монотонно рисовал сразу несколько шумовых дорожек, на которых изредка появлялись и исчезали импульсы сигналов, но внезапно три дорожки выпрямились, превратившись в ровные линии.

— Достаточно, — сказала Фролова, — со стопроцентной уверенностью утверждать не могу, но похоже, что на всей этой связке датчиков пропало электропитание. Если я правильно помню, они были установлены на одной панели… Может быть, она просто отвалилась от стенки штольни? Надо смотреть.

— Тогда сегодня же и пойдём, я сейчас закажу машину. А может быть, тракторёнка заказать, чтобы долго не ходить?

— Стоит ли? Эти датчики мы прицепили, как следует из схемы, где-то метров триста от входа, они лёгкие, вдвоём донесём без труда. Вернёмся, проверим, если надо — отремонтируем, а завтра возьмём ребят Загоруйко и поставим на место.

— Хорошо, согласен. Значит — через пару часов выезжаем.

В лабораторию влетел запыхавшийся от быстрой ходьбы Никишин.

— Что-то со станцией?

— Что-то в штольне, — успокоил его Павлик.

— Игорь Семёныч, остаётесь на хозяйстве, а мы — в гору.

— Не забудьте взять фонари, каски и НЗ, — Никишин указал рукой на шкаф.

— Да мы всего-то на пару часов, — возразил Барышев.

— Хоть на пару минут, есть правила безопасности. И распишитесь вот здесь, что комплект взяли и об этих самых правилах предупреждены.

Игорь Семёныч подал Фроловой и Барышеву журнал, два небольших пакета, завёрнутые в толстый полиэтилен, и авторучку.

— Расписывайтесь. Мало ли что…

В штольне, как и ранней весной, звенела капель. Барышев поднял ручку рубильника, сразу же стало светло и почти уютно. Фролова шла впереди внимательно рассматривая правую сторону тоннеля и скоро остановилась.

— Ну вот, смотрите, Олег Сергеевич, разгадка под ногами.

Перед ними лежал почти полуметровый камень, расколовшийся на несколько частей, среди которых была видна согнутая от удара монтажная панель с приборами. Соединительный кабель был оборван и свисал со стены. Барышев наклонился, потом поднял голову и, включив переносную лампочку, осветил стену.

— Здесь была трещина. Когда монтировали панель, она от работы перфоратора пошла дальше, и вот — результат. Как там датчики, сильно пострадали?

— Один, кажется, придётся заменить, у остальных помяты защитные колпаки, но это не страшно. Крепёжный узел тоже надо делать заново.

— Давайте, я понесу, — Барышев взял искорёженную панель из рук Галины Петровны, — можно двигаться на выход, водитель ждёт. Мне сказали, что у него ещё один рейс — в райцентр.

Они не спеша двинулись к выходу.

Тяжёлый низкий гул прокатился по штольне внезапно, затем, нарастая, перешёл в грохот. Раздался резкий удар, всё вокруг задрожало, сверху посыпались камни, Барышеву показалось, что пол штольни ушёл из-под ног, он упал и покатился к стене. Свет погас, а через одну-две секунды новый удар ещё раз потряс гору. Барышев уже почти оглох от этого ужасающего грохота, он скорее чувствовал, чем слышал, что свод штольни рушился и в глубине тоннеля, и в той стороне, где был выход на поверхность. Потом грохот стал затихать и скоро установилась тишина, которая изредка прерывалась стуком ещё падавших кое-где со свода штольни камней. "Что с Фроловой?" — подумал он и попытался подняться на ноги, но это удалось не сразу. Прошло несколько мгновений, и он увидел, что почти рядом включилась лампочка. "Жива…" — Барышев с усилием поднялся, встав на колени, потом выпрямился и также включил свою лампочку. Фролова сидела на каменном полу, неудобно подогнув левую ногу.

— Не повредились, Галина Петровна?

— Если и повредилась, то не очень серьёзно. Вот, пытаюсь встать, но не получается — наверно, сильный ушиб ноги, камнем стукнуло. Но перелома вроде бы нет. Помогите подняться, Олег Сергеевич!

Барышев взял её протянутую руку и сильно потянул вверх, Фролова встала на ноги, но тут же застонала и села на упавшую каменную глыбу.

— Дышать тяжело… На вдохе немного болит справа.

— Плохо дело, кажется, у вас сломано ребро. Вы, Галина Петровна, посидите здесь, а я попытаюсь пройти к выходу и посмотреть, нельзя ли пробраться наверх самостоятельно.

Олег Сергеевич поднялся и двинулся, обходя глыбы упавшей породы, но почти сразу вернулся.

— Так, Галина Петровна, давайте оценим обстановку. Как вы уже поняли, нам не совсем повезло — попали в землетрясение.

— Если бы просмотрели записи повнимательнее, могли бы это предвидеть, там наверняка зафиксированы предвестники — какие-то подвижки, удары. От них, наверно, панель и рухнула…

— Может быть. И вас, и меня тогда интересовало совсем другое, поэтому на всё это мы не обращали внимания. Обстановка, однако, неважная, скрывать не буду. Вход в штольню завален, уже в двух метрах от нас сплошной обвал, до самого свода, а насколько далеко — неизвестно. И нас бы завалило, но отчасти повезло — в этом месте прямо над нами установлен дополнительный тюбинг⁴, не знаю уж зачем. Самостоятельно нам не пробиться, но я уверен, что нас откопают. Задача наша — ждать, беречь силы и поменьше двигаться. Будем экономить аккумуляторы, воду, НЗ, всё, что можно. И постарайтесь заснуть. — Барышев посмотрел на часы, — сейчас около двух часов дня. Подвигайтесь поближе и гасите свет.

Они выключили лампочки.

— Вот сейчас бы тот чай и те запасы, что были у загоруйкиных хлопцев… Зря я тогда смеялась над его байкой про Шубина, он мне и отомстил.

— А вы смеялись?

— Смеялась. Потихоньку, конечно.

6

После подземных толчков всё население Сойкино выскочило на улицу. Люди были отчасти сильно напуганы, отчасти озабочены последствиями. Кто-то побежал из лабораторного корпуса домой, кто-то осматривал стены зданий снаружи, пытаясь отыскать в них трещины, женщины кинулись в детсад забирать детей. К счастью, видимых разрушений не было, поскольку посёлок был застроен трёхэтажными домами, сработанными с учётом возможности таких явлений. Электричество отключилось автоматически, когда неподалёку от посёлка рухнули две опоры ЛЭП. Батурин попытался немедленно сообщить о происшествии в Институт, но междугородней связи не было. Селектор, к счастью, работал, и он назначил совещание на три часа дня. Руководители служб и лабораторий собрались в небольшом конференц-зале, и когда Валерий Трофимович обвёл взглядом всех присутствующих, он сразу же заметил, что среди них нет Барышева.

— Где Олег Сергеевич?

Вместо Барышева поднялся Никишин и сообщил, что Олег Сергеевич вместе с Фроловой выехали в штольню, но ещё не вернулись.

— Немедленно разыщите их, не дай Бог, они не успели выйти наружу!

В эту минуту в зал почти влетел водитель грузовика, в грязных сапогах, красный от бега и задыхаясь выкрикнул:

— Там, в тоннеле… завалило!..

Он бессильно свалился на свободный стул, в зале стало тихо.

— Ну,.. говори, — тихо почти шёпотом произнёс Батурин.

— Я ждал их на машине у входа. А когда тряхнуло, грузовичок мой сразу свалился набок — он на косогоре стоял. Я — бегом в штольню, пробежал метров двести, везде камни глыбами валяются, темно, только немного прямой свет со входа достаёт, а потом в сплошную стену камня упёрся. Их, значит, не встретил, там они… внутри. Живы, нет — не знаю.

— Вот это уже самое настоящее ЧП! Никишин, куда и зачем они пошли?

— Утром вышли из строя сразу три датчика, они и поехали проверить, в чём дело.

— Далеко?

— Метров триста от ворот будет.

— Хорошо, если обвал не очень длинный. В общем, так, коллеги, будем искать. Я позвоню горноспасателям, а всем, кто может держать в руках кирку и лопату — быть через пару часов здесь. Чувствую, работа предстоит нескорая, возьмите с собой всё, что надо — еду, тёплую одежду, фонари. Энергетик здесь? Вам надлежит обеспечить на месте поисковых работ освещение, хотя бы по временной схеме.

Из заднего ряда поднялся Равиль Галибин, комендант Базы.

— Что у тебя, Равиль, что-то важное?

— Важное, конечно. Давайте оставим здесь хотя бы двух-трёх электриков и еще несколько рабочих. Такой удар для посёлка — не шутка. Надо всё внимательно осмотреть и проверить.

— Да. Конечно. Надо. Но там в штольне люди, наши товарищи, коллеги. Я не прощу себе, если они погибнут от нашей медлительности. Ну хорошо, оставьте двух электриков и договоритесь с домовым комитетом — там женщины активные, они всё поймут и с осмотром вам помогут. Всё! Оба гусеничных вездехода через два часа должны быть готовы!

К назначенному часу на площадке у лабораторного здания собралось уже более пятидесяти человек, но люди продолжали подходить. В полном составе вышла бригада монтажников Загоруйко, рабочие из мастерских, почти весь мужской состав из лабораторий. Батурин, оценив обстановку, принял решение разбить людей на группы и организовать работу в две смены. Первые добровольцы вскоре выехали к штольне и уже через час были у входа в тоннель. Первое, что они увидели — это перевёрнутый набок грузовичок. Его тут же дружно подняли на колёса, и пока люди выгружались из вездеходов, водители попытались его завести, чтобы использовать при случае для оперативных поездок. Это удалось не сразу, но всё-таки удалось. До захода солнца оставалось ещё несколько часов, поэтому Загоруйко предложил расчистить путь настолько, чтобы в тоннель мог проехать небольшой бульдозер — это могло бы и облегчить и ускорить разбор завала. Батурин согласился и сам взялся за лом. Люди работали быстро и почти молча. Перерыв на обед был коротким, а когда солнце соскользнуло к закату, оказалось, что расчистить удалось всего несколько около трёх метров. Загоруйко подошёл к начальнику и взял его за плечо.

— Оставили бы вы этот лом. Нам от вас сейчас совсем не то надо.

— Я должен быть здесь, с вами.

— А нам надо, чтобы вы были в своём кабинете и отдавали команды быстро делать всё, что нужно для нашей работы. Нам надо, чтобы восстановили телефон. Надо, чтобы подогнали бульдозер уже сейчас, чтобы ночью он светил здесь хотя бы фарами, пока не восстановят опоры ЛЭП и не подключат переносные прожекторы. Спускайтесь, очень вас прошу, а я здесь покомандую.

Батурин отставил лом, закурил, жадно втягивая дым сигареты.

— Ты, конечно, прав, Василь Николаевич. Но как подумаю, что Олег там, в этом завале… Я же его со студенческой практики помню. Спокойный такой всегда был, надёжный.

— Ну, был — это вы рановато говорите. Надо надеяться. Пока не найдём, будем считать, что он есть. И он, и Галина Петровна. Езжайте, и гоните сюда бульдозер. А мы продолжим.

Когда Батурин вернулся в Сойкино, посёлок уже накрыла вечерняя тень. Было непривычно тихо, за окнами не звучали ни детские голоса, ни удары мяча на площадке, где мальчишки обычно играли в это время в футбол. Тишина угнетала и настораживала его. Он поднял трубку прямого телефона районной АТС и, к своей радости, услышал длинный гудок. Связь работала. Прежде всего он позвонил в отряд горноспасателей. Ему ответил знакомый басистый голос.

— Привет, полковник, как дела?

— Здорово, начальник. Только давай покороче и по делу — у меня сегодня не самый простой день в жизни. Сам понимаешь.

— Понимаю. Тут у нас двух сотрудников завалило — они, как назло, во время толчков оказались в штольне. Чем можешь помочь?

— Возможностей у меня не так много. Стихия много чего злого наворочала — кое-где разрушились дома, несколько пожаров, много аварий на электросетях. Есть и жертвы. Все люди заняты, и когда освободятся — не знаю… Завал-то большой?

— Боюсь, что очень большой. Метров пятьдесят точно будет, и всё твёрдый камень. Мне от тебя много не надо. Я чувствую, что без твоих взрывников и взрывчатки нам не обойтись.

— А не боишься, что взрывами мы спровоцируем новые обвалы, что тогда?

— Нет у меня другого выхода, полковник. Я надеюсь, что они живы, а если так, надо чтобы дождались нас живыми. Ели будем рвать понемножку, может, обойдётся?

— Давай так, я тебе завтра дам двоих спецов, попробуйте порохом, помягче будет. Порох тоже выдам. Присылай машину часам к десяти.

— Добро, спасибо.

— Пока не за что.

Быстро сгущались сумерки, надо было ещё обязательно связаться с энергетиком и начальником гаража, ещё раз встретиться с Галибиным. Он не стал больше звонить, вызвал их по селектору, зная, что все наверняка на местах и ждут его распоряжений. Они вошли в кабинет без стука и через считанные минуты.

— Только что передали — первый толчок был в пять баллов, второй — около четырёх. Вроде и немного, но бед наделали. Фёдор Михайлович, — обратился он к начальнику гаража, — открывай свой блокнот и записывай. Так. Немедленно надо отправить к штольне самый маленький бульдозер. Света там нет, а уже темновато. Заправь его под пробку, пусть освещает фарами место работы и заодно подгребает, где сможет.

— Отправлю "Беларусь", у него вместо ножа хороший ковшик, может и грести, и вывозить.

— Давай, и побыстрее. Но это не всё. Завтра к десяти утра обеспечь грузовик к горноспасателям. Заберёшь двух спецов и порох. В кузов на всякий случай опилок насыпь. Ты не волнуйся, это всё у них в спецконтейнерах, неопасно. Ну, командуй.

— Есть вопрос. Бульдозеристу за сверхурочные добавку обещать?

— Что, опять Кивилёв условия ставит? Ловит, так сказать, момент? А другого никого нет?

— Есть один парнишка, только из ПТУ… Но ведь там горная дорога, ночь, опыта у него практически нет. И в штольне сложно.

— Вот что, ты отправь их обоих. С Кивилёвым я сам разберусь, ночные оплатим, конечно, а к новичку присмотрись, может он вполне подойдёт. Теперь с вами, Дмитрий Никитич, — Батурин повернулся к энергетику. — Когда дадут электричество?

— Трудно сказать. Опоры обещают поднять завтра к вечеру, ну ещё подвеска проводов — это ещё какое-то время. Если успеют послезавтра часам к трём, будет хорошо.

— Долгонько… Вы только времени не теряйте, готовьте прожектора, проверьте кабель хотя бы до входа, как только нас подключат к сети, сразу же дайте свет. И ещё. Загоруйко там за старшего, просит телефон. Связи с ним сейчас нет, можете подключить?

— Телефон сегодня подключить не успеем, только завтра. Знаете, у меня есть две шахтные радиостанции. Не очень мощные, но до штольни по прямой недалеко, достанут. Пока бульдозер не уехал, я могу передать одну из них бригадиру. Он эту штуку знает, в прошлом году с ней работал. А вторую поставлю прямо у вас в кабинете.

— Вот за это вам спасибо, дорогой! Но телефон завтра всё равно поставьте. Я постараюсь со взрывниками подняться на пару часов, посмотрю, как идут дела. А ты, Равиль, что скажешь?

— Я ожидал худшего. В квартирах, конечно, хаос, битые тарелки, шкафы на полу, люстры вдребезги, но в целом разрушений почти нет. В двух домах — по стенам трещины, надо будет как-то поправить. Лопнул водовод от резервуара, воды нет, хорошо, что рядом горная речка, пока выручит. Главное — тяжело пострадавших тоже нет, это чудо какое-то! Есть сильные ушибы, порезы, один мальчишка в детском саду упал и нос расквасил. Женщины, конечно все в слезах — посуда, хрусталь, мебель… Нажито трудом, понять можно. На въезде в посёлок, на дороге небольшой обвал, дорожники обещали к утру убрать. За лето, я думаю, все огрехи вылезут, и мы их тоже уберём. Только бы не повторилось…

— По сейсмическим прогнозам здесь такое бывает только раз в тридцать лет. Хотя… кто его знает? Это ведь всего лишь прогноз. Производная вероятности.

…Когда Батурин остался в кабинете один, он подошёл к окну и открыл форточку. Уже окончательно стемнело, и посёлок выглядел каким-то непривычно тусклым — лишь в некоторых окнах пробивались огоньки от когда-то припасённых хозяевами и зажжённых теперь свечек. Наружные фонари не горели. "Прав был Загоруйко, надо было раньше спуститься и посмотреть всё самому вместе с Галибиным. От меня там, в штольне, пользы было не так уж много… Здесь — тоже живые люди, и надеяться им сейчас, кроме меня, не на кого…".

Вошёл вахтёр и поставил на стол небольшую рацию.

— Вот, просили передать.

Батурин щёлкнул тумблером, едва слышное шипение заполнило комнату. Он задремал в кресле, но скоро его разбудил громкий голос Загоруйко :

— Ало, База, как слышите?

— Слышу очень хорошо, как у вас дела?

— Бульдозер прибыл, развели костёр, греемся. Здесь прохладно.

— Не голодные?

— Нет, с этим проблем не замечается.

— Долго ещё будете работать?

— Примерно до полуночи. Потом отоспимся, а утром — опять за дело. Спасибо

за рацию.

— Ну, я на связи, если что, вызывайте.

Батурин откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

"Как там Олег и Фролова, живы ли?.."

7

Барышев проснулся так же неожиданно, как и заснул. Он снял лампочку с каски, включил её и посмотрел на часы. Рядом сразу же послышался негромкий голос Фроловой:

— Давно мы уже здесь?

— Судя по всему, прошло не менее восьми часов, — ответил он. — Как вы себя чувствуете, Галина Петровна?

— В целом сносно, нога потихоньку проходит. А вот дышать по-прежнему немного больно…

"Точно перелом ребра", — подумал Барышев. — Вы старайтесь не нажимать на правый бок. Я понимаю, на одном боку тоже долго не пролежишь, но вы всё-таки постарайтесь.

— Я стараюсь… Надеюсь, нас всё-таки скоро откопают. Интересно, как там в посёлке?

— В том, что нас выручат, я даже не сомневаюсь, вопрос только, когда. Там, наверху, уже наверняка идут работы.

— Задали мы им лишние хлопоты… Я вообще невезучая, вот из-за этого моего невезения и вы пострадали.

— Пострадали мы оба, и не из-за невезения, а по причине землетрясения, которое предсказывать, как известно, пока никто не умеет. И не надо об этом думать. Нам с вами надо расслабиться и ждать, я уже говорил об этом. Кстати, благодаря Никишину у нас есть НЗ. Вода здесь тоже имеется, конечно, не очень полезная для употребления, но если недолго, пить можно. Я сейчас посмотрю, где тут капает посильнее, и подставлю каску.

Барышев осветил небольшое пространство вокруг себя и действительно увидел, что из трещины на одной из стен сочится очень тонкая струйка. Он оторвал от искорёженной панели кусок провода и воткнул его в трещину так, чтобы вода сбегала по этому отрезку прямо вниз. Подставив свою каску, он сразу услышал частые глухие удары капель о пластик.

— Ну вот, будем собирать горный нарзан. Давайте теперь посмотрим, что там в пакетах.

Барышев достал из рюкзака нож, вскрыл полиэтилен а затем и картонную коробку.

— И что там нам Бог послал? — с усмешкой спросила Фролова.

— Как обычно в таких случаях — галеты, паштеты, джем. Да, вот ещё, горький шоколад. Говорят — очень питательно.

— Значит, голод нам пока не грозит. Предлагаю съесть по две галеты с джемом, а через восемь часов — что-нибудь ещё.

— Лучше через шесть, я не люблю, когда сосёт под ложечкой.

— Да вы гурман, Олег Сергеевич! Ладно, пусть через шесть, но вы уж терпите, надо растягивать запас подольше,… всё может быть. Тоскливо здесь, однако, и занять себя совершенно нечем — темно. И дремать всё время не получится.

— Давайте запьём наш ужин пещерным напитком, а потом выключим свет, и вы расскажете мне, наконец, как пристрастились к рыбной ловле. Вы обещали. Возьмите воду.

Вода оказалась действительно немного кисловатой, с металлическим привкусом — Фролова сделала всего два-три глотка и вернула каску Барышеву: — Это совсем не "Славяновская", но пить можно.

Барышев, отпив из каски, возвратил её на место, под падающие капельки, и выключил фонарик.

— Я после горного факультета в институте поехала по распределению в Приморье, — тихо заговорила Галина Петровна, — работала там на полиметаллическом комбинате. Рудник очень большой, много автоматики, систем связи, приборов — как раз по моей специальности. Только вот с досугом там были большие проблемы — кино, танцы и больше ничего. Библиотека очень маленькая, по телевиденью — всего одна программа, да и та проходила с помехами. Надя, моя подруга-сибирячка, как-то предложила мне пойти с ней на рыбалку, рядом находилось очень красивое глубокое озеро. Дома она рыбачила на Енисее вместе с отцом, а для меня это всё было в новинку — я в жизни до этого не держала в руках удочек! Поначалу и мне, и Наде явно не везло. Озеро — это всё-таки не сибирская река, другая рыба, другая вода, другие берега — в общем, всё другое… Не получалось у нас, мы даже решили это дело забросить. Но однажды вечером — это было, как сейчас помню, в июне — мимо нас проходил по берегу офицер-лётчик, тоже с удочками — там недалеко располагался вертолётный полк. Остановился он, посмотрел на нас, постоял, а потом и говорит: "Ничего у вас, милые красавицы, здесь не поймается". Надя тут же вспылила: "Идите себе, не мешайте, не вам меня учить!" А лётчик так спокойно ей и отвечает: "Да вы не обижайтесь, я вам точно говорю, клёва здесь не будет, я знаю". И засмеялся. Я в это время как раз о чём-то задумалась, смотрела на поплавок, а когда услышала этот смех, повернулась. Смотрю — стоит парень, лицо такое доброе, весёлое, фуражка на затылке, волосы из-под козырька вьются… Очень он мне понравился, сразу. Я, правда, виду не подала, встала и спрашиваю: "А почему, собственно, что не так?" — "А потому, — говорит он, — что вам надо отойти вправо, вон под то дерево. Кстати, можно взглянуть на ваши снасти?". Подала я ему свою удочку, он осмотрел её и снова смеётся: "Вы поднимите поплавок повыше, наживка здесь должна почти касаться дна". Поправил поплавок, насадил на крючок какую-то свою приманку, закинул его в воду, и точно — почти сразу клюнуло. Лётчик тут же ловко подсёк и выдернул увесистого карася. Я его спрашиваю: "Вы что, шаман?" — "Я, — говорит, — Алексей Фролов". Он тут же поделился с нами своей наживкой, сел неподалёку и мы до сумерек надёргали целое ведро. Ужин у нас, конечно, был общий из пойманной рыбы, Надя её отменно приготовила. За столом Алексей всё рассказывал и рассказывал о рыбалке, о повадках здешних рыб, о том, когда какая ловится, и знаете, это было так интересно!.. Потом мы с Надей вернулись в общежитие, а она и говорит: "Всё, я с тобой на рыбалку больше не хожу! Этот пилот весь вечер глазел только на тебя, думаю, что мне рядом с вами делать нечего, — потом засмеялась, и добавила, — да ты не думай, что я ревную, я за тебя, правда, очень рада!" Следующим вечером мы с ним пошли на озеро уже вдвоём. Так Алексей и пристрастил меня к рыбалке. Через пару месяцев я настолько наловчилась, что мне стали завидовать многие мужчины с солидным рыбацким стажем. Сама не знаю, почему, но, наверно я интуитивно лучше чувствовала, где, что и как ловить. …Его наука. В конце сентября полк Алексея улетел куда-то на учения, а когда учения закончились, он вернулся с огромным букетом полевых цветов, сразу же пришёл ко мне в общежитие, положил цветы у моих ног и говорит: "Ты не против, если я тебя отсюда унесу?". И унёс, прямо на руках, я и сказать ничего не успела. …Самое счастливое время тогда было. Мы, как поженились, комнатка у нас в гарнизоне была совсем маленькая, мебели в ней — кровать да стол, кухня — одна общая на весь дом, а я и не замечала всех этих неудобств — всё было нипочём.

Как Алексей летал, я, признаться, не видела, но его друзья говорили, что здорово. Плохо было, когда он улетал надолго, особенно, если где-нибудь случались наводнения или лесные пожары, я за него всегда очень боялась, парень он был вообще-то, как говорят, рисковый. Почти через год после нашей свадьбы на севере края, как обычно в это время, загорелась тайга — начало осени в этих районах — самый сухой сезон. Несколько экипажей переместились туда, в их числе и экипаж Алёши… Из этой командировки он не вернулся.

Мне потом рассказывали, что они вывозили людей из таёжных посёлков, и, после того, как вывезли почти всех, вспомнили о заимке в тайге, кто-то сказал, что лесник уехал туда вместе с детьми. Надо было проверить, так ли это, и если так, то эвакуировать их немедленно. Когда Алексей подлетел к этому месту, всё вокруг уже полыхало, площадка перед домом была маленькая, зайти на неё было очень сложно, но он всё-таки попытался это сделать. К несчастью, прямо под машиной вспыхнул валежник, порывом горячего воздуха её отбросило в сторону, накренило, винт зацепился за верхушку кедра, и вертолёт рухнул прямо в пламя… Потом, как оказалось на этой заимке никого не было. Так вот и сгорел мой Алёша, вместе с экипажем и с машиной. После пожара искали, не осталось ли хоть что-нибудь, но так ничего и не нашли — один пепел и оплавленный металл. Кончилось наше счастье…

Галина Петровна несколько мгновений молчала, потом добавила:

—Уже несколько лет как я его потеряла, а всё кажется, что он живой. Вот прилетит, придёт домой и, как всегда положит к ногам большой букет цветов. Какое же всё-таки это счастье — быть вместе! За это время не раз была возможность жизнь устроить, а я своего Алёшу никак забыть не могу. Не могу… Такая судьба. Я ведь и уехала оттуда потому, что просто умирала от злой тоски. Была бы хоть его могила — но и этого нет.

В штольне опять стало тихо, и лишь капли, как гулкий метроном, по-прежнему отсчитывали бесконечное время.

Барышев сомкнул веки, и перед глазами появилось улыбающееся лицо Аллы. Первые годы их жизни в Сойкино тоже были очень счастливыми. Новая жизнь, новая работа, новые знакомые, искренняя и простая дружба. Теперь каждый вместе прожитый день представлялся ему ничем неизмеримой ценностью, а каждая её улыбка, каждое её слово, каждый взгляд — частицами этого счастья, одного на двоих. Что же произошло? Правильно ли он поступил, когда решил отпустить её одну в Петербург, и почему она всё-таки решилась на это? Он вдруг подумал, что его отказ найти какой-то компромисс, какой-то другой выход из сложившейся ситуации — это проявление эгоизма, уверенность в том, что именно его, Барышева, дело — самое важное и требует уступок и жертв ото всех окружающих и близких. Но ведь Алла так же, как и он, готовила себя к творческой жизни. А чем она могла себя занять здесь, в Сойкино? Всё, на что Алла могла рассчитывать на Базе — это рутинная работа в библиотеке и редкие переводы научных статей, опять же для него, Олега Сергеевича… Он должен был всё это понять, но, кажется, был занят только своими проблемами, своей научной карьерой, всем тем, что теперь казалось ему мелким и совершенно неважным. "Какое же это счастье — быть вместе", — вспомнил он слова Фроловой. "Её Алексей давно погиб, но она по-прежнему помнит его и любит. А я так просто и добровольно отказался от этого счастья, от близости с любимой женщиной — как глупо и необъяснимо!" Барышев почувствовал от этих мыслей стыд и неловкость, жгучую вину перед женой…

"Надо, надо всё изменить, только бы выбраться отсюда, из этого тёмного подземелья… Она ведь умница, она всё поймёт и конечно простит мою небрежность…

Только бы увидеть её хотя бы ещё раз…

Я ведь тоже часто приносил ей цветы, совсем как тот лётчик Галине, только вот забыл, какие она больше всего любила… кажется, лилии…

…Какая ужасная темнота и как невыносим этот гулкий метроном подземной капели!"

ПРИМЕЧАНИЯ:

3. В данном случае — переносная  шахтёрская лампочка с аккумулятором
4. Тюбинг — арочная конструкция из бетона или чугуна для укрепления свода тоннелей и подземных помещений

8

…Шли уже четвёртые сутки после землетрясения. Уже работали прожекторы, уже дымила рядом со штольней полевая кухня, которую одолжили спасатели, уже была восстановлена телефонная линия. Две бригады, сменяя друг друга, почти круглосуточно вгрызались отбойными молотками и перфораторами в камни обвала, но продвижение вглубь штольни шло медленно, добраться до Барышева и Фроловой пока не удавалось. Привезённый взрывниками порох закончился — его хватило лишь на то, чтобы раздробить несколько самых крупных глыб. За всё это время удалось очистить не более двадцати с небольшим метров. Ближе к полудню бригадир Загоруйко спустился в посёлок и зашёл к начальнику Базы.

— Здорово, Василь Николаевич! Как я понимаю, просто так ты бы не приехал. Выкладывай, что у тебя?

— Я вот что хотел сказать, Трофимыч. Мы такими темпами их найдём в лучшем случае через полмесяца, не раньше, они столько не протянут.

— Всё равно, надо искать. Я надеюсь, ты не предлагаешь прекратить работу?

— Нет, вот это я как раз не предлагаю. Есть другой способ до них добраться.

— Говори.

— Понимаешь, если они живы, то скорее всего остались в какой-нибудь полости. Там в некоторых местах свод закреплён тюбингами — порода трещиноватая. Надеюсь, Галина и Олег как раз под каким-нибудь тюбингом и находятся. Иначе — наверняка погибли.

— Допустим. Но что же из этого?

— Вот я и думаю — надо поискать их прежде всего под тюбингами. Расстояние до ближайшего по чертежам примерно такое же, как до того места, куда они отправились. Я предлагаю не очищать завал до самого свода, достаточно откопать проход шириной метра полтора.

— А если этот ваш проход рухнет? Ещё и вас заживо и похоронит.

— Не рухнет, я всё-таки в Донбассе крепильщиком был не один год. Пусть нам напилят ровненького соснового кругляка, вот размеры. И досок подвезут, лучше сороковку.

Загоруйко протянул листок с карандашным рисунком. Батурин быстро взглянул на эскиз, потом поднял глаза на бригадира.

— Ну, допустим. А сколько вам понадобится времени, чтобы пройти до первого тюбинга?

— Самое большее — пару дней.

— На таком расстоянии экономия времени не столь уж велика. Считаешь, что имеет смысл?

— Сейчас уже каждый час имеет смысл. У них с собой почти не было еды, в штольне холодно. Так что принимай решение.

— Считай, что уже принял. Завтра утром постараемся всё доставить — и начинай. Может, кто-то из людей нужен?

— Нет, обойдусь своими. Да, вот ещё что. Камень из прохода придётся как-то выбирать, пусть в мастерских соорудят какую-нибудь низенькую тележку. Попроси, чтобы успели, это не так сложно. Впереди полдня и целая ночь.

— Хорошо, обязательно успеем. Кстати, как будешь выдерживать направление?

— Вдоль стенки штольни пойдём. Ну, бывай, начальник!

Загоруйко вышел. Батурин поднял трубку телефона и набрал номер питерской квартиры Барышева. Зазвучали длинные гудки, которые вскоре прервались и включился автоответчик: "…оставьте сообщение после длинного сигнала!" — голос Аллы, записанный на плёнку звучал спокойно и уверенно

— Алла, это говорит Батурин. С Олегом произошло несчастье, его завалило в штольне во время землетрясения. Мы его ищем уже трое суток, но пока не нашли, надеемся, что он жив. Если можешь, приезжай. Известие, конечно, не из лучших, но я должен тебе это сообщить.

Утром следующего дня Батурин решил снова подняться к заваленной штольне. Только что закончилась работа ночной смены. Спасатели-добровольцы завтракали, расположившись вокруг костра. Жена Загоруйко Полина и две девушки из поселковой столовой хлопотали у полевой кухни, ещё двое ребят — десятиклассников кололи дрова. Всего возле входа в штольню находилось около двадцати человек, но казалось, что здесь работает чуть ли не половина посёлка. Сам Загоруйко также сидел у огня с дымящейся кружкой в руках и что-то объяснял своим товарищам по бригаде.

— Всем доброе утро! — Батурин подошёл к Полине спросил: — Завтраком угостите?

— Милости просим, Валерий Трофимович! — Полина наполнила алюминиевую миску кашей и подала ему вместе с ложкой и хлебом.

— Полина, а скажи-ка мне, твой благоверный хоть раз приезжал домой выспаться? Не боишься, что свалится от усталости? Он, кажется уже четверо суток без отдыха.

— Да ничего, вы не волнуйтесь, он мужик крепкий, я за ним и его ребятами присматриваю. А отдыхают они вон там, — она показала рукой на большой шалаш из реек, покрытых брезентом и полиэтиленовой плёнкой.

— Нельзя нам сейчас отсюда съезжать, Трофимыч, — устало добавил подошедший к ним бригадир, — я здесь теперь вроде командира, кто-то должен за всем следить и всё держать в руках. И потом, кто лучше нашей бригады знает это подземелье?.. Вот то-то и оно. Мы здесь постоянно, остальные меняются, как ты и приказал.

— Ладно, ладно, через пару часов тебе подвезут то, что вчера просил — доски, кругляк, и тележку. Даже две тележки. Всю ночь в мастерских работали. — Батурин бросил взгляд на сидящего у костра бульдозериста Кивилёва. — Как он, не егозит?

— Знаете, как подменили Кивиля. Пашет, ни слова о сверхурочных. Денежки он, конечно, любит, это всем известно. Я ему после первой ночной смены намекнул было, чтобы не беспокоился, заплатят, мол, за переработку, так он на меня так рыкнул! "Не срами, говорит, меня, я не боров бессовестный, чтобы на чужой беде карман набивать, как потом людям в глаза смотреть?"… Стало быть, мы о нём думали хуже, чем он есть, мне так даже стыдно стало.

— Беда всегда сближает, Василь Николаевич. Вот ведь, иногда ругаемся, ссоримся, обижаемся друг на друга, а как общее несчастье свалится, оказывается, давно мы — одна семья.

— Да ты не горюй, начальник, мы Олега с Галиной откопаем, потом через полгодика всё устаканится, и снова Кивиль будет считать каждый рублик.

— Ну,.. как знать, может быть, он и прав? Может быть, это нам надо быть внимательнее к чужому труду, а?

— Каждый шаг не оплатишь, всего не учтёшь.

— Вот и плохо это, давно надо бы научиться. Но это всё — философия. Ты пока с бригадой отдохни, а после полудня начинай по своему плану. Новая смена пусть продолжает в прежнем режиме. Сколько-то да отроют. Договорились?

— Не беспокойся, Трофимыч, мы постараемся осторожно. Ты ешь кашу-то, остынет.

Весь день Батурин провёл на территории базы. Приехавшие из райцентра электрики проверяли своё хозяйство — подстанцию, кабели, мачты ЛЭП, Галибин занимался поисками места прорыва водовода, инженеры и техники, не занятые на спасательных работах, осматривали оборудование лабораторий. Следить за ходом работ не было никакой нужды — люди делали своё дело сосредоточенно и внимательно, лишь изредка забегая в диспетчерскую — узнать, нет ли новостей с горы. К вечеру Батурин вернулся в кабинет и попросил соединить его с кем-нибудь из бригады Загоруйко.

— С кем говорю? — спросил он, когда услышал глуховатый голос в телефонной трубке.

— Не узнаёшь старика, Валерий Трофимыч?

— Ты, что ли, дядя Миша?

— Он самый. А Василия нет, он в штольне.

— Понимаю… А далеко продвинулись?

— Они тут недавно отдыхали, говорили, что метров восемь, не меньше. Сейчас им на пути опять здоровенный камень встретился, так они его там дробят…

— Неплохо. Как выйдут, пусть Вася мне позвонит.

В этот момент дверь открылась, и в кабинет вошёл Осинцев.

— Ну, наконец-то, Виктор Романыч! Как же я тебя долго ждал! Какие новости?

— Здравствуй, Трофимыч! Вижу, что ты на боевом посту, рад, что держишь ситуацию под контролем. А запоздал, потому что ехать к тебе с пустыми руками бессмысленно, а по вашим горским обычаям и неприлично. Новости неплохие. Конечно, сезон этого года, можно сказать, рухнул, причём в прямом смысле, но финансирование на восстановление штолен и даже на модернизацию Базы мы отстояли. Пришлось побороться в Министерстве, и в итоге получилось. Но не это главное. Ты скажи, есть ли надежда спасти Олега и Галю?

— Надежда пока есть. Вот, получил сообщение, что в целом продвинулись на двадцать восемь метров в завал… Загоруйко считает, что они где-то недалеко, главное, чтобы под камни не попали. Не дай Бог попали под камнепад, тогда… ну, ты сам понимаешь…

Осинцев сел, опершись локтями на колени, закрыл лицо и, глубоко вздохнув, заговорил, как будто сам с собой:

— Если Олег погибнет, это будет непоправимая потеря. Специалистов в его области исследований больше нет, во всей стране нет. А для меня — потеря вдвойне. Он ведь мне как брат был, дружили с первого курса. Да… Не повезло так не повезло. Знаешь, я начинаю думать, что невезение — штука заразная. Ну, какая невезучая Галина Петровна, мы знаем, она мне рассказывала свою историю, ты тоже, наверно, слышал.

— Слышал, знаю.

— Так вот — стоило ей приступить к работе с Барышевым, тут же не повезло двоим. Поневоле суеверным будешь!

— Будем считать, что гипотеза твоя верна, если не найдём их живыми, а пока…

— Аллочке звонил?

— Звонить-то звонил, но отвечает только сам телефон. Наверно, где-то в отъезде, иначе бы она отозвалась немедленно.

— А что, Трофимыч, твой знаменитый чай на травах у тебя ещё есть? И бутерброд бы не помешал, с утра — ни маковой росинки во рту.

— Чай заварю, а из бутербродов только печенье. Какие планы?

— Приехал к тебе на помощь, оценить обстановку, собрать подробную информацию. Во всяком случае, пока не прояснится ситуация с Олегом, не уеду.

— Ну что же, я так и понял. Спасибо, что прибыл, и мне подмога, и душе моей опора. Когда друг жив, есть он рядом, нет его рядом, а всё знаешь, что он есть, существует. Великое это дело, когда друг есть…

9

Барышев перестал ощущать течение времени. В первые сутки подземного плена оно текло неимоверно медленно, но темнота и монотонное падение капель воды как будто перенесли его в какое-то другое измерение. Иногда он впадал в забытьё, и тогда перед ним проплывали картины далёкого детства, студенческой юности, но чаще всего из темноты появлялось лицо Аллы, которая тревожным взглядом смотрела на него, и как будто спрашивала: "Олежек, ну что с тобой?". Надежды быть найденным у него уже не было, но, как ни странно, не было и страха. Иногда он слышал негромкие стоны Галины Петровны, и тогда включал лампочку. Она прислонилась к плоской поверхности большого камня и как будто спала, по заметной гримасе боли на её лице было видно, что ей становится всё хуже и хуже. Они почти всё время молчали и обменивались короткими фразами лишь тогда, когда надо было что-то съесть. На третьи сутки еда закончилась, и теперь лишь изредка Барышев зажигал свет и пил небольшими глотками воду из каски. В такие моменты Фролова открывала глаза и просила дать воды и ей.

В этот раз он очнулся оттого, что ему послышались доносящиеся откуда-то звуки ударов. Барышев быстро открыл глаза.

— Галина Петровна! Галина Петровна! — он осторожно тронул её за плечо, но ответа не услышал. Включив фонарик, Барышев увидел, что Фролова лежит не открывая глаз. Дыхание её было тяжелым, иногда оно прерывалось громким стоном. "Без сознания,.. — подумал Олег Сергеевич, — и помочь то нечем". Он пытался приподнять её, и она, издав громкий стон, подняла веки.

— Плохо дело, Олег, очень плохо, — едва слышно сказала она, — очень сильные боли. Если не найдут в ближайшие сутки, наверно не продержусь.

— Галина Петровна, прислушайтесь, возможно, мне показалось, но со стороны входа доходят какие-то звуки.

Фролова затихла, и неожиданно откуда-то из каменной глубины явно донеслась глухая дробь.

— Похоже на перфоратор, — Галина Петровна попыталась приподняться на локте, но сразу же снова застонала и опустилась на камень, — вот видите, Олег Сергеевич, вы были правы, нас ищут. Знаете, у меня в сумке есть геологический молоток, возьмите его и постучите посильнее по тюбингу. Как только станет тихо, сразу стучите.

— Что стучать-то?

— А то же, что и все, кому нужно спастись. Стучите "SOS". Три удара быстро, три медленно.

Дробь перфоратора затихла так же неожиданно, как и возникла, и Барышев сразу же яростно ударил несколько раз молотком по мокрому тюбингу, почти оглохнув от грохота массивного чугуна. Прошло несколько мгновений, и в ответ донеслось четыре коротких стука. Он почувствовал, как слёзы сами собой набегают на глаза, повернулся к Фроловой и почти выкрикнул:

— Нас услышали! Теперь они знают, что мы живы! — Барышев увидел, что Галина Петровна попробовала улыбнуться, — Теперь нас точно найдут!

— Обязательно найдут, только всё-таки постучите "SOS" …

Он снова взялся за молоток, и теперь уже осмысленно и дважды методично повторил одно и то же — три удара быстро, три с перерывами.

Менее чем через минуту после этого снаружи снова послышались удары — сначала четыре, потом два, потом один.

— Вы не знаете, что это означает, — спросил он.

— Я, к сожалению, морзянку не знаю, думаю они тоже. Просто они сообщили, что поняли нас. Я думаю, что надо ответить, точно так же повторив их сигналы… Вы извините, Олег, мне очень трудно говорить. Вы уж дальше сами…

Барышев повторил стук точно так же, как услышал его минуту назад.

Им овладело какое-то удивительное спокойствие, он сел на камень, прислонившись к стенке штольни, выключил лапочку. Сон пришёл почти сразу.

Услышав стук изнутри штольни, Загоруйко, бросил перфоратор и пулей выскочил из прохода. Находившиеся у штольни люди встревоженно бросились к нему.

— Что стряслось?

— Обвал?

— Где остальные?

Василий остановился, поднял обе руки, и громко крикнул:

— Ти-хо!! — потом сделал паузу и, улыбаясь, произнёс: — Они живы, выстукивают "SOS"!

Радостные крики сразу же заглушили его слова, а бригадир подошёл к рации и вызвал Батурина:

— Алло, База!

— Слушаю, — ответил из динамика голос начальника Базы. — Что там у тебя, Василь Николаевич? Что случилось?

— Они живы, Трофимыч, понимаешь, живы! Мы только что с ними перестукивались!

На несколько секунд рация замолчала, потом снова зазвучал немного охрипший от волнения голос Батурина:

— Немедленно еду к вам!

— Пока не стоит, нам надо пройти ещё метров десять-двенадцать, но сейчас это будет побыстрее — камни намного мельче, дробить ничего не придётся. До утра можете посидеть у себя.

— Усидишь с вами! Еду!

Загоруйко положил микрофон.

— Сейчас здесь, точно, будет весь посёлок! — громко проворчал он, отошёл от рации и направился в штольню.

Батурин подъехал вместе с Осинцевым и сразу же подошёл к костру.

— Привет, ребята! Ну что, когда планируете пробиться? Что скажешь, дядя Миша?

— Надеемся, к утру, Валерий Трофимыч.

Батурин обернулся к Осинцеву.

— Виктор Романыч, очень тебя прошу, свяжись с дежурным диспетчером, подними начальника гаража и скажи ему, чтобы к шести утра здесь дежурил УАЗик с носилками и врачом, возможно, понадобится помощь. Телефон там, под тентом. А я подойду к кашеварам.

Осинцев направился к брезентовому шалашу, а Батурин — к полевой кухне.

— Что на ужин, красавицы? Где Полина?

— Полина отдыхает, — ответила девушка, стоявшая на высокой ступеньке и мешавшая большим половником содержимое котла, — А что надо?

— Надо ее разбудить. Есть проблема, которую решить может только она. Что на ужин?

— Рис с консервами, — ответила вторая девушка и побежала к шалашу.

Через несколько минут появилась и Полина.

— Вечер добрый, Полина!

— Сегодня и правда добрый! Слышали новость? Живы наши!

— Слышал, потому и здесь. Ты вот что сделай, дорогая, возьми мою машину, и пусть шофёр свезёт тебя вниз, в Сойкино. Ты лучше меня знаешь, кто там держит кур, знаю, что многие. Сейчас Олега с Галиной выведут или вынесут — неизвестно в каком они состоянии — но их надо сразу же накормить крепким тёплым бульоном. Они почти пять суток практически не ели, рисовую кашу им давать нельзя. Попроси там, чтобы подарили нам две-три курицы. Сразу же возвращайся и начинай готовить.

— Да зачем же просить-то, Валерий Трофимович? У меня и самой куры есть, из них и выберу пожирнее.

— Вот и ладно. Езжай.

Он открыл дверку кабины, помог Полине подняться и махнул рукой водителю. Машина тронулась, её огни почти сразу же исчезли за выступом скалы.

К Батурину подошёл Осинцев.

— Я говорил с Фёдором Михалычем, он обещал всё сделать.

— Очень хорошо. Будем ждать.

10

На этот раз Барышева разбудили удары кирки, скребущие звуки лопат и скрип колёс стали настолько громкими, что он открыл глаза и попытался включить свет. Лампочка загорелась, но стала быстро гаснуть — видимо батарея окончательно разрядилась. Рядом послышался голос Фроловой:

— Возьмите мою, Олег Сергеевич. Я уже давно не сплю, а вы крепко вздремнули. И всё имя своей жены повторяли. Ничего, скоро увидитесь. У меня, кажется, поднялась температура. Но это уже не страшно — наши где-то близко.

Барышев включил лампу Фроловой и направил свет в сторону выхода. Луч упёрся в каменную груду, с которой скатывались мелкие камни. Звуки усиливались, стали пробиваться голоса. Один из камней у завала стал двигаться у него на глазах, съехал в сторону, и из отверстия сначала показалась рука, а потом ударил встречный свет мощного переносного светильника. Послышался знакомый зычный голос Загоруйко:

— Олег Сергеевич, где вы там, живы?

— Здесь мы, здесь, живы! — выкрикнул Барышев и добавил, скорее для себя самого, чем в шутку, — …кажется.

— А как там наша Галина Петровна? С ней всё в порядке?

— И я жива, не волнуйтесь, спасибо вам, родные мои. На счёт здоровья не уверена, но, как говорили когда-то, "в здравом уме".

Барышев наклонился к отверстию и вполголоса произнёс:

— Василий Николаич, вы постарайтесь побыстрее, у нее, кажется, перелом ребра и высокая температура.

— Потерпите ещё полчасика и мы вас вытащим!

Проём в завале постепенно увеличиваться, и скоро в нём можно было различить мелькающие силуэты людей. Когда же отверстие достигло метровой ширины, Василий протиснулся и бросился к Барышеву, крепко обняв его за плечи.

—…Олег Сергеевич, Олег Сергеевич, Боже мой, какие же вы молодцы, что продержались! Галина Петровна!..

— Василь Николаевич, очень прошу меня не обнимать, даже от избытка радости. Я и встать-то не могу, и даже пошевелиться, всё болит от малейшего движения. Злой он, этот ваш Шубин!

— Не надо было смеяться над ним.

— Ох и глазастый вы, Василий Николаевич, заметили-таки.

Загоруйко подошёл к проёму и крикнул:

— Мужики, быстро двое сюда, трое принимайте со своей стороны!

Двое монтажников пролезли в отверстие, вместе с Василием осторожно подняли Фролову и передали её наружу через проделанный лаз.

— А теперь вы, Олег Сергеевич, хватит томиться в неволе!

Барышев только теперь почувствовал, как ослабел. Он с трудом пробрался через камни на другую сторону, где его подхватили крепкие руки.

Когда он вышел, глазам сразу же стало больно от яркого рассветного неба, голова закружилась от весеннего утреннего воздуха, в котором не переставало греметь "Ура" вперемежку с радостными выкриками. Казалось, что к штольне встречать спасённых поднялась едва ли не вся База. Барышев не видел, кто поднёс ему чашку с тёплым пахучим бульоном, которую он выпил почти залпом, он не различал людей — ни Осинцева, ни Батурина, ни других, всё окружающее слилось в сплошную мозаику, радостных лиц. Он почувствовал, что теряет сознание. Как он оказался на носилках, а потом в машине, Олег Сергеевич уже не помнил…

11

Самолёт ровно гудел тремя турбинами между зелёной землёй и тёмно-фиолетовым небом. Олег Сергеевич глядел в иллюминатор и вспоминал три последних дня, которые провёл сначала в районной больнице, а потом в Сойкино.

Первое, что он увидел после того, как пришёл в сознание, были большие, склонившиеся над ним глаза. Глаза сразу же отодвинулись — человек в белом халате отошёл от кровати и открыл форточку.

— Долго же вы спали, дорогой, неужели в штольне не выспались? — шутливо просил он.

— Там было жёстко и холодно, — в тон ему ответил Барышев.

— То-то, спать надо дома. А в общем, вы молодцом — повреждений нет, устали, конечно, истощение… но это пустяки. Пару дней мы на вас тут посмотрим, покормим, поколем, а потом и отпустим.

— Мне надо срочно лететь…

— Понимаю, но ещё раз прошу потерпеть пару дней. Для вашей же пользы.

— Как Галина Петровна, что с ней?..

Врач слегка нахмурил брови.

— Как говорят в официальных сводках, жизнь вне опасности. Но вообще-то её состояние существенно хуже, чем ваше. Сломано два ребра, воспаление началось, словом, придётся ей здесь полечиться подольше — около месяца. Вовремя вас вытащили, очень вовремя. Так-то вот. Если сможете встать, разрешаю её проведать.

— Что за вопрос, конечно, смогу.

Барышев поднялся, сел на кровати, потом попытался встать на ноги, но сразу же покачнулся и едва не упал. Врач ловко подхватил его, и головокружение сразу же прошло. Он надел халат, вышел вместе с доктором в больничный коридор, длинный и теперь, после нескольких дней, проведённых в подземелье, непривычно светлый. Палата Фроловой была совсем недалеко, они постучались и вошли. Фролова повернула голову от окна и радостно улыбнулась, увидев Барышева в дверях.

— Ну, здравствуйте. Олег Сергеевич, вот вы уже и на ногах!

— И вам доброго здоровья, Галина Петровна! Я надеюсь, вы поправитесь, и мы с вами опять продолжим работу. Или испугались?

— Вот ещё, "испугалась", с чего вы взяли? Ну… маленькое приключение, которое благополучно закончилось.

— Поражаюсь нашим женщинам, — заметил врач, — могут испугаться маленькой мышки, но горный обвал им нипочём.

— Вы не понимаете разницы, доктор, между прочим, камни — они всего лишь камни, а мыши живые и намного противнее.

Врач пожал плечами и вышел. Барышев присел на стоявший у кровати стул.

— Вы, Галина Петровна, не волнуйтесь, лечитесь: нам предстоит некоторый перерыв. К следующему году Базу восстановят, завезут новые приборы, вот тогда и будет уйма работы, а пока мы с вами там не нужны. Поправитесь — обязательно поезжайте на отдых! А я через пару дней — в Петербург.

— Соскучились по Аллочке?

Барышев на минуту замолчал, потом, не поднимая глаз тихо ответил.

— Я, знаете, запомнил ваши слова — это большое счастье всегда быть рядом с любимым человеком. Я до нашего пещерного заточения как-то не понимал, да и не задумывался над этим. Теперь для меня всё стало другим… Но я вернусь, непременно, вы не сомневайтесь.

— Возвращайтесь вместе.

Галина Петровна повернула голову к окну, и в этот момент в дверь палаты снова постучали.

Вошла медсестра и спросила:

— Можно? К вам уйма гостей!

Она отошла в сторону, и сразу же стало шумно — первым вошёл Батурин, за ним Загоруйко с Полиной и Осинцев, который буквально подлетел к Барышеву, поднял его со стула, и молча сжал крепкими руками.

— Жив, чёрт… жив!..

Батурин оглядел всех, находившихся рядом и попросил тишины.

— Ну, мои дорогие, красивых фраз говорить не буду, не буду рассказывать, как за вас все мы переживали и боролись. Вы снова с нами — это самое главное, остальное поправимо. Хорошо бы по такому случаю и пропустить по рюмочке, но здесь больница, не полагается. Вот как поправитесь, выйдете отсюда, тогда и накроем стол и поднимем тосты.

— И не забудьте за благополучие Шубина! — серьёзно произнёс Василий, пристально глядя на Фролову. Её лицо сразу нахмурилось.

— Это ещё кто такой? — удивился Батурин.

— Очень серьёзный мужик, Валерий Трофимыч, я как-нибудь про него расскажу… потом.

— Ну хорошо, раз серьёзный, можно и за него. А теперь давайте одарим спасённых и оставим их в покое.

На прикроватную тумбочку водрузили букет жасмина, многочисленные кульки со снедью, но Фролова запротестовала :

— Не всё же мне, половину — в палату Олега Сергеевича!

Барышев, повернувшись к Осинцеву, согласно кивнул:

— И то правда, проводи меня, Витя, а то свалюсь, ещё слегка покачивает.

— Я с вами. До встречи, Галина! — Батурин вышел вслед за ними и подхватил Барышева за локоть.

В палате Олег Сергеевич прилёг на кровать, Виктор и Батурин примостились рядом.

— Ну, какие планы на ближайшее, я так слышал, что через пару дней ты уже выйдешь? — спросил Батурин.

— Домой, Валерий Трофимович, в Питер.

— Правильно. Помнишь наш разговор — семья это, брат самое главное. Сможешь вернуться вместе с женой — замечательно. Не сможешь — тоже не осудим.

— Мы постараемся.

— Мы!? — Батурин изобразил удивление и посмотрел на Осинцева, — Виктор Романович, по-моему пациент начал взрослеть, ты не находишь?

Они засмеялись втроём, громко, искренне и, кажется, впервые за последний месяц.

Барышев очнулся от воспоминаний, когда самолёт уже бежал по серому бетону. В здании аэропорта он сразу же подошёл к цветочному ларьку. Лилий не было, он купил букет алых гвоздик, вышел на стоянку такси и, кажется, бесконечно долго ждал очереди…

12

Далёкий хлопок полуденного выстрела с Петропавловской крепости Алла услышала, когда подходила к своему подъезду. Тёплый июньский ветерок дул от канала Грибоедова, солнце играло бликами желтовато-тёмной воды, на подоконнике квартиры второго этажа, как всегда, грелась соседская кошка. Алла вернулась из очередной поездки, которые в последнее время стали, как ей казалось, слишком частыми. Она работала в туристическом агентстве, нередко бывала с группами туристов в Европе и уже успела исколесить почти весь Старый свет — от Рима до Стокгольма. Но ей всё чаще и чаще думалось, что эта яркая жизнь, которая пролетала между памятными местами европейских столиц — какая-то ненастоящая, похожая на бесконечный театральный спектакль, в котором она — всего лишь одна из сотен тысяч зрителей. Всё чаще и чаще тянуло в Сойкино, к Олегу, к простым и доверчивым людям с их незатейливыми семейным радостями, буднями, заполненными трудной работой, хлопотами и неторопливым провинциальным течением времени. Она понимала, что рано или поздно надо будет возвратиться к нему, родить детей… Однако решиться на этот шаг Алла почему-то не могла — то ли боялась потерять дело, в котором буквально жила последние годы, то ли просто не хотела круто изменить привычный образ жизни, оставить давних друзей, немного бесшабашных и как прежде по-студенчески богемных.

Алла вошла в квартиру, присела на маленькую табуретку, чтобы снять туфли, и сразу же заметила, что на телефоне мигает лампочка автоответчика. Она наклонилась и нажала кнопку…

Записанное сообщение прозвучало громом среди ясного неба. Она вскочила, вбежала в комнату, потом вернулась к телефону и, быстро перебирая кнопки, набрала номер Батурина. После долгой тишины в трубке послышались длинные гудки. Её Олежек, что с ним? Может он где-то умирает в больнице… Может его уже нет в живых… Алла ещё раз попыталась позвонить Батурину, но телефон по-прежнему не отвечал. Мысли путались, она ругала и проклинала себя за то, что оставила его тогда, после защиты диссертации, одного, за то, что так ни разу и не приехала к нему за всё прошедшее с тех пор время. Зачем, зачем она так сделала? Она — его жена, она должна всегда быть с ним, какая глупость — эта гордыня, приобретённая вместе с дипломом университета… И чего она добилась здесь? В сущности то, чем она занимается сейчас — самое заурядное обслуживание, пусть даже среди европейской экзотики, но обслуживание. Надо немедленно ехать, лететь! Алла позвонила в справочную службу аэропорта. Ближайший рейс вылетал через два часа, можно было успеть. Хорошо, что дорожная сумка так и оставалась нераспакованной у входа… Как некстати этот звонок в дверь, не надо открывать…

Она не слышала, как в дверном замке повернулся ключ, но увидела в зеркало на стене, что на пороге стоит Олег… Её Олег.

Алла осторожно подошла к нему, молча положила голову на плечо и зажмурила глаза. Барышев обнял её за плечи, гвоздики выпали из руки и рассыпались по полу алым ковриком.

— А знаешь, я в этот раз к тебе надолго, — прошептал он.

— Ты ведь всё равно будешь рваться душой туда, в свои горы, я знаю. Давай лучше вместе поедем в Сойкино…

— Поедем обязательно, но не сегодня… Сегодня у нас будет семейный праздник — День Возвращения.

Две их дорожные сумки стояли рядом и, кажется, так же спорили о том, в какую сторону двинуться дальше.

Нижний Архыз. Ноябрь 2007 г.