Омилия

Что, деревья, стоите шеренгой?
Знать, легко вам глядеть свысока!
Призадумался снова о бренном,
И петляет тропинка-строка.

Ничего не видать сквозь столетья,
Приумолкла сухая листва,
И сидит в позолоченной клетке
Красно солнышко, словно сова.

Жил человек по имени Иванко. И не было у него никого на всем белом свете, кроме старухи-матери. Вот и трудился он, не покладая рук, чтобы её успокоить. Дом у них крепкий был, и всего — в достатке.

Раз возвращается Иванко с работы и видит: сидит посреди дороги чучелко – не чучелко, зверь – не зверь, а незнамо кто. И стало ему любопытно до смерти.

— Кто таков? — спрашивает.

— Я твоё Золотце, — отвечает чучелко, — из всех людей тебя выбрало: больно уж ты хороший. Возьмёшь меня с собой?

В одном лошадином табуне, очень далеко отсюда, там, где бескрайняя-бескрайняя степь венчается с бескрайним-бескрайним небом, родился Жеребенок с крыльями.

Ну, родился и родился. Чего не бывает на свете.

Крылатый Жеребенок рос, резвился со своими сверстниками жеребятами на бескрайних степных просторах, и все было в его жизни хорошо, пока не увидел его однажды старый Осел.

Я сидела в парке и наслаждалась удивительно тихой погодой. Осень уже нарисовала свой ежегодный шедевр: багряные, зелёные, охряные, бурые краски гармонично сплелись в вечный и прекрасный узор. Ни ветерка, даже самые робкие листочки застыли, позируя…

И вдруг на спинке скамьи возник воробей — словно из ниоткуда.

— Кто это тут у нас такой шустрый? — обратилась я к нему.

Пригляделась — батюшки, какой же он взъерошенный, растрёпанный, с общипанным хвостом — ну настоящий уличный сорванец, босяк.

— Да ты, смотрю, в серьёзной передряге побывал, а? Что скажешь?

Босяк подпрыгнул на своих тонюсеньких лапках-пружинках, тряхнул крылышками, словно плечами пожал, склонил головку в тёмной шапочке и озорно сверкнул глазом.

— Жив, жив! — рассмеялся он и упорхнул.

Наверное, искать новых приключений.

Чёрный абажур, белая свеча…
За окном синиц вече.
Собрались, галдят –  не пора ль венчаль…
Снять, коль шьёт хитон вечер.

Усмиряя спор, ставит ночь печать:
Свиток чист – пусты речи…
Ласковой змеёй, вглубь загнав печаль,
Грудь целует сон… Лечит.

Переставляя фишки-пешки,
Земной божок играл людьми,
И щёлкал весело орешки,
И грыз их души изнутри.

Он страхом-плёткой на досуге
Гонял услужливую чернь,
А человечки те в испуге
Боялись даже его тень.

Божок впивался ложью-жалом
В давно уснувшие сердца,
Под маской хищною - оскалом 
Он прятал важного дельца.

Посвящаю Ю. К.

— Нет худа без добра, — сказал задумчиво Художник, переступив порог своей мастерской, играя розой в руке.

Некому было розу подарить. Никто не пришел на свидание…

Художник налил в пустую бутылку воды, водрузил в нее розу и поставил посреди своей мастерской.

И Роза осталась одна…

Розам не больно, когда их срезают с куста. Розам больно, когда они не нужны.

Розы прекрасно чувствуют, по назначению они попадают в человеческие руки, или так, как сейчас, — «нет худа без добра».

Розам нужны трепетные руки. Розам нужны нежные взгляды. Розам нужны теплые слова. А иначе они вянут.

Наша Роза гордо возвышалась над столом в мастерской художника, но первый лепесток уже отделился от бутона, готовый упасть…

Загадочная картина

Митин и Катин дедушка, Николай Николаевич — настоящий художник. Даже навстречу гостям он выходит в заляпанном краской фартуке, с руками, по локоть в праздничных кляксах.

Но едва рассядутся внуки под ёлочкой, позабудутся и холсты, и краски, а польются рассказы, которых у деда запасено великое множество.

В уютной гостиной всё на своих местах: под Рождество здесь царит мандариновый дух, снег шуршит за окном, громыхает что-то в старинных часах.

Над камином висит одна из первых работ Николая Николаевича: ночь, северное сияние и корабль во льдах. Под эту картину непременно ставятся Рождественская икона и нарядная ёлочка-невеличка.

Катя давно уже дожидается одной преинтересной истории, а потому подпрыгивает на месте от нетерпения и поглядывает на таинственное полотно.

— Деда, — наконец, не выдерживает она, — а кто наобещал историю про корабль, и про северные огни, и про длинную-длинную ночь?

— Помню-помню, — хитро улыбается дед, — что ж, обещания непременно следует выполнять. Внук, неси-ка из мастерской очки.

К нам в храм на праздник приехал Владыка. Владыкой люди ласково называют епископа, а кто такой епископ попробую тебе объяснить. Только сначала скажу немного о диаконе и священнике.

Мне кажется, мой друг, ты всем любишь помогать: с мамой ты моешь посуду, с папой строишь скворечник, а сестренке наливаешь чай. Если это верно, тогда ты в своей семье словно диакон в храме. Ведь диакон – лучший помощник священника, он помогает ему вести службу, кадить храм, совершать таинства.

А кто дома самый главный, кого слушаются все дети и даже мама? Конечно, папа. Папа –  мудрый, он знает абсолютно всё на свете, а когда он берет тебя на прогулку, получается целый праздник, правильно? Да! Папа - глава семьи, а в храме такой глава – священник. Без священника не бывает ни одной Литургии.

Иным и отрада – не в радость,
В разгон перекрёстков спешит
Из детства - уставшая младость,
Смакуя пленительный шик.

И, вроде бы, хлам разгребая,
Уже натыкались не раз
На краски жемчужного края,
Но стал невнимательным глаз.

Я в руки не беру гитару                             
Уже который день.
Я не молюсь: души пустую тару
Застлала мерзопакостная тень.

Исчез мой друг
Снегирь красногрудастый ―
Во фраке ворон ходит за окном,
Померкло солнце.
Вечер злой, ненастный
Ползет, визжа, как злобный гном.

Мир за окном ―  мираж,
Потусторонним актом катится.
И этот  пасмурный пейзаж
Вот-вот морозом схватится.

— Митя! Митя, ты меня слушаешь?

За окном быстро бежали березы, ели и разноцветные крыши домов. Вон вдали блеснуло озеро. А это что? Неужели коровы пасутся?

— Митя!

Точно — коровы! Мальчик нехотя оторвал нос от оконного стекла.

— Да, слышу, слышу! — буркнул Митька и оглянулся. — Тетя Вер, я прекрасно тебя слышу.

— И что же я тебе говорила? — строго спросила его тетя, Вера Тимофеевна, уже немолодая женщина в синем платочке поверх седеющих волос.

— Ну… — начал Митя. — ты говорила, про святого Сергея.

— Сергия. — поправила тетя. Она была добрая, но строгая. И сейчас она внимательно смотрела на своего племянника поверх очков, словно спрашивала урок. — Я рассказывала тебе житие преподобного Сергия Радонежского. И что ты запомнил?

Митька обреченно вздохнул, затем затараторил.

Дал мне дед сегодня молоток и гвозди,
Я построю домик – пусть приходят гости.
Разукрашу стены яркими цветами –
Это мой подарок бабушке и маме.
Дедушке – кораблик мелом нарисую.
Папе и братишке подарю звезду я.
От звезды лучистой дом мой будет ярок –
Я ж родным готовлю к Рождеству подарок!

Дал мне дед сегодня молоток и гвозди,
Я построил домик – приходите, гости!

Шары-деревья
кружатся в вальсе.
Стучат колеса
и мчат всё дальше...
Открыты рощи,
сердца закрыты:
не верят листьям —
шары разбиты.
Пустые думы
тревожат души.
Большие крылья,
кривые ружья.
Шары-деревья,
кружась, уходят.
Чужие мысли
своих уводят.
Кривые рельсы,
гнилые шпалы...
Уходит поезд
к чужим вокзалам.

«Какие вам еще знаменья?
Хотите знать, каков конец?
И полетят с небес каменья
На камни высохших сердец…

И лава города наполнит,
Изжившие любви тепло…
И небо пустоту напомнит-
Как сквозь разбитое стекло…

Чем солнечней сияют дни и уверенней чувствует себя весна, радующая первой зеленью, первыми цветами, чем ближе по дням дыхание Пасхи, тем больше на рынках мы видим в продаже искусственных цветов и составленных из них гирлянд и венков. И охотно раскупаются эти «визитки смерти», разносятся по домам и соседствуют в них с пасхальными куличами и яичками.

И возникает вопрос, какого же праздника ждут люди, считающие себя православными и покупающие на рынках эти траурные венки накануне Пасхи?!