Бумага стерпит многое,
Не спросит день и час, –
Что с радостью, с тревогою
Пришло к перу от нас.
…И лесть, и ложь бесплодную,
Страстей пьянящих яд,
Неискренность холодную
И мрачной злобы взгляд.
Бумага стерпит многое,
Теченьем фраз дыша, –
Бесчестное, жестокое…
Но стерпит ли душа?
17.03.2011 г.
— Что ты видишь во мне?
— Свет...
— Что ты любишь во мне?
— Крылья...
— А если крылья я дома забыла?
— Я тебе одолжу свои...
— А меня ты любишь, скажи?
— Да, люблю — все твои этажи...
— А меня — такою как есть —
без крыльев, без света...
— Ты здесь,
я крылья твои сохраню,
ведь я только крылья люблю...
— А я тебя и до крыльев любила,
ведь это любовь мне подарила
крылья мои.
Два крыла у меня,
два крыла:
боль глубокая
и радость высокая.
Я без них летать
не смогла б:
одинокая и жестокая.
Если больно,
я вглубь бегу.
Если радостно,
то взлетаю.
По пути себя
обретаю —
вертикаль любви
берегу.
В иглу догорал костёр. Пахло молоком и вяленым мясом. Женщина с круглым белым лицом качала на руках такого же круглолицего младенца, укутанного в тонкие выделанные шкуры. Старик-эскимос с небольшой седой бородкой и широкими скулами сидел у кострища. В одной руке он держал пологий бивень с ароматным чаем из трав, а в другой — гладкую палку, которой он шевелил угли в костре. Над костром на прутьях лежали тонкие куски оленины.
— Тлинга, — обратился старик к женщине, не отводя глаз от огня. — Заснул?
— Заснул. — отозвалась эскимоска.
Старик жестом пригласил женщину к костру.
В какой-то степени цензоры были правы. Седакова — человек книжной культуры, у ее творчества глубокие корни — слишком глубокие для одномерного строителя социализма. Кандидат филологических наук, доктор богословия, лауреат множества литературных премий (российской — Александра Солженицына, итальянской — Данте Алигьери), офицер ордена Искусств и Литературы Французской Республики. А еще она продолжатель высокой интеллектуальной традиции Сергея Аверинцева, Дмитрия Лихачева, Владимира Бибихина.
В однокомнатной квартире на севере Москвы, где живут поэт и большой кот предположительно бенгальской породы, темновато и тихо. Книги, рабочий стол и фортепиано. Мы пьем кофе и начинаем разговор.
Солнце катилось на запад. А на его ярко-желтые лучи словно нанизывались маленькие белые облачка. Ветер менял их направление и казалось, что они порхают по просторному небу.
— Надо же, словно стайка белых голубей, — подумала я, любуясь безмятежно голубым небом.
Первые дни марта выдались ясными. Весна стремительно заявила о себе почерневшим плачущим снегом, вытаявшими прогалинами на асфальте, гирляндами сосулек на крышах домов. Ночью зима еще пробегала по городу, наследив замерзшими лужами, но днем солнце безжалостно уничтожало лед, а луж, лужек и ручейков становилось еще больше.
Когда за облака мечты взлетали,
Сверкая в небе россыпью огней,
Вы детский мир от зла оберегали,
И ваше слово было всех важней.
Когда ворвалась юность, словно ветер
В окно открытой, жаждущей души.
Для вас ещё мы были просто дети,
Шагнувшие с неведомых вершин.
И в час, когда душа искала счастья,
Вы были рядом, лишь коснись рукой.
А юность примеряла злые платья,
И уносилась быстрою рекой.
Взгрустнулось чуть-чуть: снега мокрого слезы
Пытаются праздник весны сделать прозой.
Так хочется зимние сбросить одежды
И чистого неба укрыться надеждой.
Но, глядя в окно, понимаю - не скоро
Смогу распахнуть: греют сердце и шторы.
Внимания взгляд осторожно ложится
На алый цветочек, который раскрыться
Спешит вслед за тем, что уже расцветает.
Вот так и душа много дивных рождает,
Прекрасных бутонов в надежде цветенья -
Не бойся отдаться до самозабвенья.
Мне радости большей и счастья не надо -
Лишь видеть цветение этого сада.
(Сб. "Стопами любви")
Спало солнышко в кронах зелёных,
Истощала небес синева,
Мчал мой поезд сквозь времени плёнку,
Из-под рельс выбивая слова.
Я, наверно, влюблялся и раньше,
И, наверно, кого-то любил…
Небосвод искусали пираньи,
Не найдя одиноких светил.
Присолю водою
Свежий помидор,
Волны солнце доят,
Горы хмурят взор.
Лягу на подстилку.
Тучи – как стада.
Наколю на вилку
Прошлые года.
Родила тебя в пустыне
я не зря.
Потому что нет в помине
в ней царя.
В ней искать тебя напрасно.
В ней зимой
стужи больше, чем пространства
в ней самой.
У одних — игрушки, мячик,
дом высок.
У тебя для игр ребячьих
— весь песок.
Отраженье солнца –
в голубой капели
брызнуло со звоном
сотней тысяч искр!!
Это скачут марта
озорные кони
в голубом просторе
с ветром удалым…
Колокольчик звонкий
за весёлым ветром…
Убегают кони
облаками... в синь....
Время-река
ускользает сквозь пальцы,
всё ускоряя свой бег.
Грешную душу
измучили страсти,
короток сладости век.
Я зажигаю
тихонько лампадку:
Боже мой, сжалься, молю,
не оставляй
без надежды, в упадке
бедную душу мою.
"Хорошая мама - скажет кенгуру - эта та, у которой малыш всегда в кармане"
"Хорошая мама - заметит медведица - это та, у которой детки крепко спят"
"Хорошая мама - ответит хомячок - та, у малышей которой самые круглые щеки"
"Хорошая мама - зашипит змейка - это та, чьи детки быстро ползают"
"Хорошая мама - пробубнит бобриха - та, у деток которой растут белые зубки"
"Хорошая мама - поделится слониха - это мама, за хвостик которой держится её малыш"
"Хорошая мама - воскликнет чайка - это мама, которая учит деток летать"
"Хорошая мама - отзовётся пингвин - та, у которой детки не боятся плавать"
"Хорошая мама - прокудахчет курица - это та, у которой малыш под крылом"
"Хорошая мама - скажет малыш - это моя мама!"
Теленок
Комарик увидел вдалеке корову и полетел к ней. Буренушка стояла в свежей сочной травке, но ничего не жевала. Ее большие печальные глаза были наполнены слезами. Комарику стало жалко коровку.
- З-з-здравствуйте! Почему Вы такая грустная? – спросил Комарик.
- Мой теленочек потерялся, потому-у я и грустная. Как бы его волк не задрал! Му-у-у, - и корова зарыдала.
- Не плачьте, пожалуйста. Я поищу теленка, - пропищал Комарик и улетел.
Тихая канава,
Вскопан огород,
Камыши, как знамя,
Держит тонкий лёд.
Прочищают птицы
Утром голоса.
Солнце
рыжей
львицей
Лижет небеса.
Язычество никогда не умирало. Оно живет и цепляется за жизнь с остервенелостью. Язычество готово многим пожертвовать, лишь бы его «вглубь» не трогали.
Оно и бороду отпустит длиннее, чем у любого монаха, и крестик оденет, и «окать» будет по-вологодски, если попросишь. Всему этому, правда, даст оно свое понимание. Язычество праздники в календаре красным цветом обведет, но все это так – понарошку, сверху и по касательной. Внутри же оно будет жить своими древними интуициями племени и рода, разделением мира на своих и чужих с необъяснимой ненавистью к последним, священными трапезами на могилах, идеей цикличности в развитии, и т.д. и т.п. Язычество будет непременно баснословить об изначальной избранности своего собственного племени, о вечности материи, будет избегать разговоров о Боге-Творце, будет, короче, повторять всю уже известную истории карусель мифологической лжи и словесной эквилибристики по мере отпущенных талантов.
С настоятелем храма в честь иконы Божией Матери «Иверская» в Днепропетровске, доктором богословия, заместителем председателя отдела образования, катехизации и миссионерства Украинской православной церкви протоиерем Николаем Несправой беседует Надежда Ефременко
- Сегодня часто слышишь разговоры о кризисе – не только, кстати, о мировом, сколько о своем, доморощенном. Многие люди боятся того, что может произойти с ними при нашей экономической нестабильности. А можно ли объяснить происходящее с духовной точки зрения? Почему это вдруг на нас свалилось?
— Вы знаете, святитель Николай Сербский сказал однажды, что кризис – это несовременное слово. Оно известно было в древности как «суд». Если взять библейские строки «суд Божий исповем», становится понятно: сегодняшнюю ситуацию можно рассматривать как Божие посещение, предупреждение, даже милость. Господь хочет уберечь нас от худшего. Ведь нам только кажется, что проблемы – и материальные, и духовные — на нас свалились «вдруг». На самом деле, все происходило постепенно.
Татьяне Бобровских
Мама расстроилась. Шестилетняя Алена категорично заявила, что в музыкальной школе она будет учиться только по классу скрипки. Это был вполне осознанный выбор. В скрипку Алена влюбилась, услышав ее на концерте. Пересчитывать ступеньки Большого зала Консерватории она начала в прошлом году: напросилась пойти вместе с мамой и старшим братом на дневной концерт. Скрипка – Царица, решила тогда Алена. Только скрипка.
— Дроля, шутишь или любишь? — напевала Вера, игриво подмигивая подруге. —Дроля, я тебя люблю. Ты, наверно, дроля, шутишь, а я ноченьки не сплю,
— Что ещё за дроля такая? — смеялась Янка.
— Частушка такая. Дроля — любимая значит, подруга. Так меня Макар иногда дразнил… А ведь «дроля» связана со словом «тролль»…
Янка захохотала во всю силу, заразительно, обнажая красивые ровные зубы и откровенно любуясь собой — знала, что красива, когда смеётся.
