В иглу догорал костёр. Пахло молоком и вяленым мясом. Женщина с круглым белым лицом качала на руках такого же круглолицего младенца, укутанного в тонкие выделанные шкуры. Старик-эскимос с небольшой седой бородкой и широкими скулами сидел у кострища. В одной руке он держал пологий бивень с ароматным чаем из трав, а в другой — гладкую палку, которой он шевелил угли в костре. Над костром на прутьях лежали тонкие куски оленины.
— Тлинга, — обратился старик к женщине, не отводя глаз от огня. — Заснул?
— Заснул. — отозвалась эскимоска.
Старик жестом пригласил женщину к костру.
Та положила ребёнка в кожаную люльку, накрыла её сверху синим платком и послушно села рядом с дедом. Сейчас когда все мужчины и сильные женщины ушли к океану — тащить кита, убитого охотниками, они остались одни в иглу — старик, женщина и ребёнок.
Старый эскимос положил свою палку в сторону. Потянулся за глинянной чашей, лежащей на лысой шкуре возле костра, и налил Тлинге из своего бивня чая.
-Пей.
Женщина кивнула и отхлебнула от чаши.
Несколько минут они молча смотрели на костер.
— Слушай, Тлинга, я расскажу тебе историю.
Старик встал и перевернул куски оленины. Затем снова сел у костра и неспешно принялся за свой сказ:
-Когда-то давно-давно Бог сотворил Женщину. Она была бела кожей и кругла лицом. А волосы у неё были чёрные. Женщина полюбила этот мир и родила для него дочь — землю нашего народа. Она назвала её Тундрой.
Малыш в люльке зашевелился, Тлинга подняла бровь, но не встала с места. Ребёнок немного повозился и смолкл. Старик продолжал:
— Женщина запеленала Тундру в белый пушистый снег и положила её в люльку. А сама стала петь колыбельную песню ветра. Аааа-а. Аааа-а. Но девочка не могла заснуть из-за яркого белого света. Тогда её мать остригла свои длинные чёрные волосы и сплела из них шаль. Этой шалью она накрыла люльку.
Старик отпил глоток чая и улыбнулся беззубым ртом.
— Женщина очень торопилась, когда вязала шаль. В ней оказалось много дыр. Больших дыр и небольших дырочек. Сквозь эти дыры шёл свет. Но свет не яркий: он не мешал Тундре спать. Женщина назвала дыры звёздами, а шаль — ночью.
Тлинга засмеялась тихим мягким смехом. Довольный старик поднял палку вверх и покачал головой.
— Это ещё не конец. Слушай, Тлинга. Тундра заснула под шалью. А Женщина села рядом с люлькой и вновь запела свою песню. Аааа-а. Аааа-а. Она пела и пела, и материнская любовь наполнила её сердце. Ей так захотелось взглянуть на свою дочь, что она просунула лицо под шаль и посмотрела краем глаза. Потом еще немного. И еще. Пока всё лицо не оказалось внутри люльки. Круглое и белое. Тундра крепко спала. А её мать глядела на неё. И до сих пор глядит в лунные ночи.
— Луна! — воскликнула Тлинга. — Аппа, ты мастер на сказки.
— Это не сказки, внучка — отозвался старик. — это мудрость моего народа.
В иглу снова стало тихо. Лишь потрескивали алые угли. Да сопел в люльке малыш.
— И пока Луна качает своего малыша — еле слышно проговорил эскимос — Тундра будет расти, а наш народ — жить.
Тлинга повернулась и внимательно посмотрела на старика. В темном иглу её лицо, озаренное огнем и материнской любовью, казалось круглой белой луной.
