Омилия

Хвала Тебе за жизни дуновенье,
За мир прекрасный, созданный Тобой,
И сердца старого, за каждого биение,
За гром грозы и вод морских прибой,

За золото зари, за алые закаты,
За солнца зной, за серенькие дни,
За ветра шум в листве, цветов за ароматы,
За звезд ночных несметные огни,

За матери, отца, любовь и нежность,
За дружбы жар, супруга и семью,
За скорбь и боль, разлуки безнадежность,
За руку щедрую во тьме ночной Твою.

Я прохожу любви урок,
Но тлеет в сердце уголёк,
Ломает время суета,
Кричит душа, что я - не та.
А сердце жаждет прорасти
И луч нетленный обрести.
Я прохожу любви урок,
Роняя слёзы между строк...

А в жизни всё необычайно просто –
И эта мысль, возникнув изнутри,
Пронзает рой бесчисленных вопросов,
Как тьму ночную – первый луч зари.

И эта мысль – не подвиг интеллекта,
Не плод страданий и душевных мук,
А просто вдруг сварливую соседку
Ты любишь и не знаешь, почему?

И просто улыбаешься прохожим,
И переулок тёмный не страшит.
А в жизни просто всё,
                           когда Дух Божий
Наполнит вдруг сосуд твоей души.

Ты ощущаешь острые углы кожей.
Не можешь привыкнуть к такому раскладу.
Ты заставляешь себя повторять: - Можешь!
Не плачь. Иди по Гефсиманскому саду!

Твой крест тяжел. Но разве у других легче?
Ты хочешь пить. Ты умираешь от жажды.
Но если Богом голос тебе дан певчий:
Ты будешь петь. Ты сможешь примирить граждан.

Ты ощущаешь острые углы кожей.
Не можешь привыкнуть к такому раскладу.
Ты заставляешь себя повторять: - Можешь!
Не плачь. Иди по Гефсиманскому саду!
10. 03. 13

Сеял, веял ветер листья.
Мои думы, мои мысли
разлетелись, разбежались,
но не все –
                   ещё остались…

Мои мысли копошатся:
ни вздохнуть, ни раздышаться…
Мои мысли-мои пчёлки –
больно жалят,
                      как иголки.

Бродит ветер, колобродит,
сквозняками всех разводит.
Изменяет быстрый ветер
всё на свете, всё на свете.

И сказал: посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью (Мф. 19:3)

Жил некий человек в краю далёком,
Всё было у него: достаток, дом.
Но вот однажды в поле ненароком
Свою он руку повредил ножом.

«Ах, ты, рука!  Болишь!  Мне нет покоя!» —
Всё сокрушался он и духом сник.
Лишился радости тот человек от горя,
Так ропот тихо в жизнь его проник.

Бумага стерпит многое,
Не спросит день и час, –
Что с радостью, с тревогою
Пришло к перу от нас.

…И лесть, и ложь бесплодную,
Страстей пьянящих яд,
Неискренность холодную
И мрачной злобы взгляд.

Бумага стерпит многое,
Теченьем фраз дыша, –
Бесчестное, жестокое…
Но стерпит ли душа?

17.03.2011 г.

— Что ты видишь во мне?
— Свет...
— Что ты любишь во мне?
— Крылья...
— А если крылья я дома забыла?
— Я тебе одолжу свои...

— А меня ты любишь, скажи?
— Да, люблю — все твои этажи...
— А меня — такою как есть —
без крыльев, без света...
— Ты здесь,
я крылья твои сохраню,
ведь я только крылья люблю...

— А я тебя и до крыльев любила,
ведь это любовь мне подарила
крылья мои.

Два крыла у меня,
два крыла:
боль глубокая
и радость высокая.

Я без них летать
не смогла б:
одинокая и жестокая.

Если больно,
я вглубь бегу.
Если радостно,
то взлетаю.
По пути себя
обретаю —
вертикаль любви
берегу.

В иглу догорал костёр. Пахло молоком и вяленым мясом. Женщина с круглым белым лицом качала на руках такого же круглолицего младенца, укутанного в тонкие выделанные шкуры. Старик-эскимос с небольшой седой бородкой и широкими скулами сидел у кострища. В одной руке он держал пологий  бивень с ароматным чаем из трав, а в другой — гладкую палку, которой он шевелил угли в костре. Над костром на прутьях лежали тонкие куски оленины.

— Тлинга, — обратился старик к женщине, не отводя глаз от огня. — Заснул?

— Заснул. — отозвалась эскимоска.

Старик жестом пригласил женщину к костру.

Солнце катилось на запад. А на его ярко-желтые лучи словно нанизывались маленькие белые облачка. Ветер менял их направление и казалось, что они порхают по просторному небу.

— Надо же, словно стайка белых голубей, — подумала я, любуясь безмятежно голубым небом.

Первые дни марта выдались ясными. Весна стремительно заявила о себе почерневшим плачущим снегом, вытаявшими прогалинами на асфальте, гирляндами сосулек на крышах домов. Ночью зима еще пробегала по городу, наследив замерзшими лужами, но днем солнце безжалостно уничтожало лед, а луж, лужек и ручейков становилось еще больше.

Когда за облака мечты взлетали,
Сверкая в небе россыпью огней,
Вы детский мир от зла оберегали,
И ваше слово было всех важней.

Когда ворвалась юность, словно ветер
В окно открытой, жаждущей души.
Для вас ещё  мы были просто дети,
Шагнувшие  с неведомых вершин.

И в час, когда душа искала счастья,
Вы были рядом, лишь коснись рукой.
А юность примеряла злые платья,
И уносилась быстрою рекой.

Взгрустнулось чуть-чуть: снега мокрого слезы
Пытаются праздник весны сделать прозой.                 
Так хочется зимние сбросить одежды
И чистого неба укрыться надеждой.
Но, глядя в окно, понимаю - не скоро
Смогу распахнуть: греют сердце и шторы.
Внимания взгляд осторожно ложится
На алый цветочек, который раскрыться
Спешит вслед за тем, что уже расцветает.
Вот так и душа много дивных рождает,
Прекрасных бутонов в надежде цветенья -
Не бойся отдаться до самозабвенья.
Мне радости большей и счастья не надо -
Лишь видеть цветение этого сада.

                           (Сб. "Стопами любви")

Спало солнышко в кронах зелёных,
Истощала небес синева,
Мчал мой поезд сквозь времени плёнку,
Из-под рельс выбивая слова.

Я, наверно, влюблялся и раньше,
И, наверно, кого-то любил…
Небосвод искусали пираньи,
Не найдя одиноких светил.

Присолю водою
Свежий помидор,
Волны солнце доят,
Горы хмурят взор.

Лягу на подстилку.
Тучи – как стада.
Наколю на вилку
Прошлые года.

Отраженье солнца –
        в голубой капели
брызнуло со звоном
сотней тысяч искр!!

Это скачут марта
             озорные кони
в голубом просторе
с ветром удалым…

Колокольчик звонкий
        за весёлым ветром…
Убегают кони
облаками... в синь....

Время-река
         ускользает сквозь пальцы,
всё ускоряя свой бег.
Грешную душу
                    измучили страсти,
короток сладости век.

Я зажигаю
               тихонько лампадку:
Боже мой, сжалься, молю,
не оставляй
                без надежды, в упадке
бедную душу мою.