Мотылёк души

Суть души - эфирный мотылёк
Загрубел от ссадин и ушибов.
Без числа колдобин и изгибов
Было в вёрстах пройденных дорог.

Неулыбчив и насторожён...
Ползает всё чаще, не порхает...
Избегает взгляда, замирает -
Словно ждёт беды со всех сторон.

Жираф и его шея

Знает ли Жираф, что шея у него слишком длинная? Когда он тянется за листьями на высоких деревьях, вряд ли об этом думает.

А когда спит? Тоже вряд ли: спящие думают про сны, которые им снятся.

— Да не длинная у меня шея, а такая как надо! — возмутился Жираф. — Вон как далеко я вижу благодаря шее! Я могу достать даже до неба и лизнуть облако...

— А ты сравни свою шею с моей, — пропищал Муравей, — и тогда сразу поймешь, что она у тебя сли-и-и-и-и-и-и-шком дли-и-и-и-и-и-и-нная.

— У тебя и шеи-то нет, Муравей! Да и тебя самого с моей высоты, считай, что нету. Зачем мне себя с тобой сравнивать?

— Исключительно в научных целях! Всё познаётся в сравнении, — пропищал Муравей, поправляя очки.

— В сравнении с другими жирафами с моей шеей всё в порядке. А какое мне дело до муравьев? Я их вместе с листьями ем, не разглядывая...

Про маленькую птичку

В каком-то земном раю, на Канарских островах, кажется, жила-была маленькая птичка. Как её звали, никто не знает. Быть может, канарейка? Красивая она была и пушистая...

И вот пришло время ей мамой стать. Маленькие птички часто становятся мамами, даже если нет никаких условий для этого. А уж в раю-то...

Свила она удобное гнездо, травинками устелила его, цветами украсила. Ароматное гнездо получилось, красивое, вот только недостаточно мягкое для маленьких голеньких птенчиков.

Котлетка и пюре

Отличная  была  погода. Та   особая  питерская  погода в  преддверии бабьего  лета, когда  не жарко, мягкое  солнце  сияет  на  безоблачном голубом  небе, дышится  легко, кругом  тихо и покойно.

На  скамейке сидела полная женщина, годков  ей было под  шестьдесят. На её распухших ногах  были   стоптанные домашние тапочки,  одета  она  была  в  длинное  платье из  плотного материала, поверх которого была  накинута  шерстяная  кофта. На скамейке справа от неё  стояла магазинная  банка с  кабачковой  икрой, в которую она  окунала  хлеб и ела. Первая мысль  была: бездомная. Подошёл ближе —  не грязная, хотя и неухоженная.

Масленичное

Спит ясноокая весна,
Во сне с детьми играет,
Укутав шалью белой резвы ноженьки,
А солнце, солнце тает,
И, снегом умываясь,
Как желтый блин сияет,
Капелью обращаясь…

 

Суик и Тралли

Птенцы, наконец, угомонились, и заснули, уткнувшись в мягкий подкрылок матери. Суик сидела в гнезде неподвижно, успокоенная размеренным ритмом пяти сердечек, бьющихся под её крыльями.

«Какие же они у меня милые! — думала она о детях. — Кирики больше всех похожа на отца — крупная, с глазами-бусинками, и такая же рассудительная. У Трикки — забавный хохолок на самой макушке, и как он умеет трещать — заслушаешься. Труи — тот с характером: он надувает грудку от важности! А вот Сиби — вылитая я: миниатюрная, изящная, юркая. Маленький Тиик — ещё желторотый, но уже такий отважный. Не испугался даже большой пчелы, что сегодня залетела к нам в дупло!»

За размышлениями о птенцах, Суик невольно задремала, как в окошке дупла показался Тралли с добычей.

Хвала Тебе за жизни дуновенье

Хвала Тебе за жизни дуновенье,
За мир прекрасный, созданный Тобой,
И сердца старого, за каждого биение,
За гром грозы и вод морских прибой,

За золото зари, за алые закаты,
За солнца зной, за серенькие дни,
За ветра шум в листве, цветов за ароматы,
За звезд ночных несметные огни,

За матери, отца, любовь и нежность,
За дружбы жар, супруга и семью,
За скорбь и боль, разлуки безнадежность,
За руку щедрую во тьме ночной Твою.

Урок любви

Я прохожу любви урок,
Но тлеет в сердце уголёк,
Ломает время суета,
Кричит душа, что я - не та.
А сердце жаждет прорасти
И луч нетленный обрести.
Я прохожу любви урок,
Роняя слёзы между строк...

Всё просто

А в жизни всё необычайно просто –
И эта мысль, возникнув изнутри,
Пронзает рой бесчисленных вопросов,
Как тьму ночную – первый луч зари.

И эта мысль – не подвиг интеллекта,
Не плод страданий и душевных мук,
А просто вдруг сварливую соседку
Ты любишь и не знаешь, почему?

И просто улыбаешься прохожим,
И переулок тёмный не страшит.
А в жизни просто всё,
                           когда Дух Божий
Наполнит вдруг сосуд твоей души.

Иди по Гефсиманскому саду!

Ты ощущаешь острые углы кожей.
Не можешь привыкнуть к такому раскладу.
Ты заставляешь себя повторять: - Можешь!
Не плачь. Иди по Гефсиманскому саду!

Твой крест тяжел. Но разве у других легче?
Ты хочешь пить. Ты умираешь от жажды.
Но если Богом голос тебе дан певчий:
Ты будешь петь. Ты сможешь примирить граждан.

Ты ощущаешь острые углы кожей.
Не можешь привыкнуть к такому раскладу.
Ты заставляешь себя повторять: - Можешь!
Не плачь. Иди по Гефсиманскому саду!
10. 03. 13

Сеял, веял ветер листья...

Сеял, веял ветер листья.
Мои думы, мои мысли
разлетелись, разбежались,
но не все –
                   ещё остались…

Мои мысли копошатся:
ни вздохнуть, ни раздышаться…
Мои мысли-мои пчёлки –
больно жалят,
                      как иголки.

Бродит ветер, колобродит,
сквозняками всех разводит.
Изменяет быстрый ветер
всё на свете, всё на свете.

«И будут в плоть едину»

И сказал: посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью (Мф. 19:3)

Жил некий человек в краю далёком,
Всё было у него: достаток, дом.
Но вот однажды в поле ненароком
Свою он руку повредил ножом.

«Ах, ты, рука!  Болишь!  Мне нет покоя!» —
Всё сокрушался он и духом сник.
Лишился радости тот человек от горя,
Так ропот тихо в жизнь его проник.

Бумага стерпит многое...

Бумага стерпит многое,
Не спросит день и час, –
Что с радостью, с тревогою
Пришло к перу от нас.

…И лесть, и ложь бесплодную,
Страстей пьянящих яд,
Неискренность холодную
И мрачной злобы взгляд.

Бумага стерпит многое,
Теченьем фраз дыша, –
Бесчестное, жестокое…
Но стерпит ли душа?

17.03.2011 г.

Он и Она

— Что ты видишь во мне?
— Свет...
— Что ты любишь во мне?
— Крылья...
— А если крылья я дома забыла?
— Я тебе одолжу свои...

— А меня ты любишь, скажи?
— Да, люблю — все твои этажи...
— А меня — такою как есть —
без крыльев, без света...
— Ты здесь,
я крылья твои сохраню,
ведь я только крылья люблю...

— А я тебя и до крыльев любила,
ведь это любовь мне подарила
крылья мои.

Вертикаль любви

Два крыла у меня,
два крыла:
боль глубокая
и радость высокая.

Я без них летать
не смогла б:
одинокая и жестокая.

Если больно,
я вглубь бегу.
Если радостно,
то взлетаю.
По пути себя
обретаю —
вертикаль любви
берегу.

Белая Луна

В иглу догорал костёр. Пахло молоком и вяленым мясом. Женщина с круглым белым лицом качала на руках такого же круглолицего младенца, укутанного в тонкие выделанные шкуры. Старик-эскимос с небольшой седой бородкой и широкими скулами сидел у кострища. В одной руке он держал пологий  бивень с ароматным чаем из трав, а в другой — гладкую палку, которой он шевелил угли в костре. Над костром на прутьях лежали тонкие куски оленины.

— Тлинга, — обратился старик к женщине, не отводя глаз от огня. — Заснул?

— Заснул. — отозвалась эскимоска.

Старик жестом пригласил женщину к костру.

Страницы