Страницы
Беда. Баба Катя даже замерла на минуту, не веря своим глазам. Кровельное железо, восемнадцать листов, один к одному стоявшие в сарае у стены — пропали. Все было на своих местах: ведра, грабли, лейки, все стоит там же, где всегда и стояло, а железа нет. Вот тут оно было — между стеной сарая и старым сундуком. Она даже погладила рукой по занозистым доскам — нету. В душе чего-то оборвалось. Осерчала, пнула старую ржавую лейку: «стоят тут», еще раз тоскливо глянула на пустую стену и вышла на двор. На улице парило, поднималась жара. Железо, восемнадцать листов. Уперли. Баба Катя оглянулась по сторонам: в огороде работы непочатый край. На три только денька съездила к дочери, а будто год здесь люди не жили. Самое плохое, что знала она лихоимца, знала, кто железо-то упер — Федька ее, некому больше. Отряхнув подол халата от налипшей паутины и опилок, старушка заторопилась через двор к дому. Тощая собака, загремев цепью, вылезла из-под крыльца, лениво махая хвостом. Хозяйка пробежала мимо нее, краем глаза только заметив перевернутую пустую миску.
— Катя! Здравствуй.
Баба Катя остановилась, обернувшись на голос. У плетня со своей стороны стояла соседка — Нина Степанова.
— Твой-то с Колькой Северьяновым вчера от вас к ним железо таскали.
Баба Катя махнула рукой: знаю, мол, и повернулась бежать дальше.
— Как внуки-то? — Не унималась соседка.
— Слава Богу, — откликнулась та наконец, — чего им сделается-то. — И на всякий случай решилась спросить. — Ничего другого не было?
— Ничего, — Нина ответила вроде как с легкой досадой, — песни потом до ночи орал, а так ничего.
Баба Катя кивнула и заспешила к дому.
— Сегодня еще не видно его было, должно быть спит, — успела крикнуть соседка ей вслед.
Баба Катя, уже не слушая ее, поднималась на крыльцо. Ну, точно: дверь настежь, в избе мух, что в уборной, на столе засохшие крошки и две пустые бутылки в углу. Прошла в комнату, на кровати лицом в подушку, громко дыша, валялся в грязных штанах ее дед. Ирод. Баба Катя первым делом прошла сразу к комоду, выдвинула нижний ящик, недолго пошарила там и вытащила конверт. Щурясь, медленно пересчитала деньги и облегченно вздохнула — все, видать не нашел. Быстренько перепрятала и только теперь подошла к мужу и осторожно потрясла его за плечо:
— Федька, куда железо дел? — Куда там, лежит без памяти. Она потрясла сильнее. — Не слышишь, что ли? Сказывай, злыдень, кому пропил.
Федор ее, хоть и был старше ее самой, и, бывало, выпивал, а все-таки был еще крепок. В молодости и вовсе двужильным называли, к тому же характер имел буйный, через то баба Катя своего мужа и побаивалась. По старой-то памяти.
— А? Катерина, ты, что ль? — Федор заворочался. — А я думал, ты у Таньки останешься, не приедешь уж. — Он попытался поднять голову от подушки, да не смог. Заворочался, натягивая на себя одеяло.
— Размечтался. — Баба Катя продолжала осматриваться: все перевернуто, расшвыряно, чисто Мамай прошел. На полу растоптанные окурки. «Спалит ведь когда-нибудь», — она снова повернулась к кровати. — Тебя оставь — штаны пропьешь. Кому, говорю, железо пропил? Кольке, что ль, Северьянову?
— Какое железо?
— Железо, кровельное, восемнадцать листов, что кум нам в прошлом году отдал. Забыл? — Баба Катя, осмелев, с силой толкнула Федора в плечо, тот, никак не реагируя, качнулся на пружинной сетке кровати тюфяком.
— Железо… ммм, — говорить Федору было трудно, — у Кольки спроси, он помнит, должно быть.
Баба Катя, махнув рукой на мужа, взялась было рушником разгонять мух, да решила, что железо выручать дело важнее.
Железо. Сами бы они его ни в жизнь не купили, куда там. А тут, в прошлом году еще, кум позвал: «Помоги, — говорит, — Федор Иванович, баню обшить». Ее Федор по плотницкой части большой мастер, до этих пор к нему за помощью идут, кому баньку срубить, кому крышу покрыть. Теперь уж больше конечно за советом, но бывало, что он и сам еще за топор берется. Вот и кум. — «Приходи, — говорит, — Федор Иванович, чего чужих-то звать, когда свой мастер имеется». А чего? Баню обшивать — это тебе не крышу крыть: и невысоко, и не круто. Вот они вдвоем и взялись за дело, да за неделю всю работу и сделали, а кум за это им то железо и отдал. Целых восемнадцать листов. Хорошее железо, себе брал, да чего-то там не пригодилось, так и стояло у него без дела. Они сперва и брать-то не хотели, да он заставил, еще и привез сам. Спасибо ему. А тут, немного погодя, старший сын, Сережка, задумал строиться — вот ему это железо и берегли. И надо ж такому случиться — пропил, гад такой, все пропил, подчистую. Целый год берегли, а он в один день за литр самогонки пропил. Ну не ирод ли? Лучше б деньги нашел, хотя… тоже на грядке не растут.
Да уж, пропил. И ведь кому?` Северьяновым. Недолюбливала их баба Катя, хоть и приходились они друг другу какой-то там родней. Вроде и без причины: и люди-то они неплохие, и все-то у них хорошо, а вот не лежит душа и все. Всю жизнь соседями, дома друг на дружку через улицу смотрят, дети рядом росли, а вот чего-то не так. Это как с баней: бывает, придешь к людям в баню, а она у них новая, свежая, полок чистый, струганный и натоплено не угарно, а все ж голова после нее болит. А бывает: и банька низенькая, и печка чадная, а легко после той бани, будто заново на свет народился. Так и здесь: придешь к Северьяновым, а у них и в огороде чисто, и дома прибрано, на кухне чашки стоят, так сияют, что и в руки их брать боязно — запачкаешь. В общем: все хорошо, а не по душе.
Ну, хочешь не хочешь, а вот она — северьяновская калитка. Добрая такая, железная. Баба Катя перешагнула высокий порог и вошла во двор. Байкал — здоровенный мохнатый пес, потянулся было рявкнуть, но, признав своего, сел спокойно на землю и, высунув розовый язык, часто задышал, роняя слюни на землю. У стены дома стояло аккуратно составленное листовое железо. Баба Катя подошла к кухонному окошку в облупившейся голубой краске и постучала в приоткрытую раму.
— Николай! Слышь-ка, Николай, выйдь на минуту!
— Чего тебе? — Северьянов, жуя, высунулся в окно, видно, из-за стола подняла.
— Николай, отдал бы ты железо-то, а? — Баба Катя снизу вверх смотрела на соседа. — А я тебе деньгами верну. Вот пенсию принесут, я тебе все сразу и верну.
— Так, не для того я это железо брал, чтоб потом продавать. Да и нет у тебя таких денег. Знаешь, сколько сейчас железо-то стоит? Пойди вон на базар — поспрашивай.
— Да ты ж его у Федора моего вчера только за литру купил. Восемнадцать-то листов, вон они у тебя у стены стоят.
— За что продавали, за то и взял, чего сейчас ворошить. — Николай почесал щетину на щеке, помедлил и ответил, — Нет, не продам, мне вон сарай перекрывать надо.
— Отдай сосед, ради Христа Бога прошу, у меня сын — Сережка, строится, ему берегли. — Голос у бабы Кати чуть дрогнул, горло сдавило.
— А ты не божись! — Николай заговорил громче, чуть заикаясь. — Не божись! Знаем мы таких богомольных. — Лицо у соседа пошло красными пятнами. — Железа я тебе не отдам, так и знай. А что у вас чего-то там не заладилось, так то ты со своего Федора и спрашивай, чего ко мне-то пришла. — Николай собрался уходить.
— Так пьяный же он был. — Баба Катя уже почти плакала. — Ты ж у него у пьяного его вчерась и купил. Или забыл уже?
— Знаешь что? Пьяный он там был или трезвый — не моя забота. Он продавал, я и купил. А не я, так другой нашелся бы.
— Коля! Скоро ты там? Борщ простыл давно! — В дому громко позвала мужа Наталья Северьянова.
— Счас! Все соседка, не стой над душой. А с Федором своим сама разбирайся. — Николай больше ждать не стал, закрыл окошко и задернул занавеску. Слышно стало, как они с женой о чем-то громко заговорили.
Баба Катя постояла еще немного, чего-то ожидая, потом вытерла покрасневшие глаза старым скомканным платком и повернулась идти назад домой. Байкал, забеспокоившись, чуть слышно заскулил, вроде как успокаивая старушку.
— Иди. — Рассерженно махнула она на него рукой. — Ты еще тут.
Она вышла на улицу, аккуратно прикрыв за собой тяжелую калитку. Через дорогу, прямо перед ней стоял ее дом, крепко сбитый, высокий, еще совсем неплохой. Только вот шиферная крыша местами зазеленела. Баба Катя заторопилась — некогда мокроту разводить, идти надо: поднимать Федора, дом убирать. Огород весь травой пошел, полоть надо, земля вон вся растрескалась, Федор-то наверное и не поливал совсем, где ему, разве до этого было. Не равен час погорят грядки-то, да собака еще не кормлена. Дел столько, что и оглянуться некогда. Да железо еще это, будь оно неладно. «Сережке-то хоть деньгами надо будет помочь».
* * *Выпроводив просительницу Николай вернулся к столу. Борщ в его тарелке давно остыл и он, зачерпнув ложкой пару раз, отодвинул его в сторону. Жена, жарившая у плиты котлеты, оглянулась на мужа. Тот сидел, молча дожевывая горбушку хлеба, уставившись немигающим взглядом в какую-то точку на столе.
— Тебе котлет положить? — Наталья сняла сковороду с огня, переложила зажаренные котлеты в большую тарелку и быстренько уложила новую шипящую партию.
— Ну положи. — Николай закинул в рот остатки хлеба, смахнул крошки со стола в пригоршню и бросил их в тарелку с борщом. Потом вытер ладони о штаны и отвернулся к окну.
— С картошкой? — Наталья снова оглянулась на мужа.
— Положи с картошкой.
Такие ответы потихоньку ее раздражали.
— Ты что, со мной не разговариваешь, что ли?
— Почему не разговариваю? Разговариваю.
Наталья, положив в глубокую тарелку картофельного пюре с парой котлет, брякнула ею об стол перед мужем и вернулась на свое место у плиты.
— Чего ты мне швыряешь-то как псу? — Лицо Николай снова, как в прошлый раз, пошло красными пятнами. — Смотри, не то я тебе враз этой тарелкой-то в обрат запущу.
— Только попробуй. — Негромко сказала Наталья, не отвлекаясь от своего дела. — «Запущу». Выискался тут.
В окно с улицы запрыгнул кот и сразу нахально полез к остывающим котлетам. Наталья тут же огрела его по загривку полотенцем.
— А ну брысь, зараза!
Кот соскочил с подоконника и сиганул в комнату.
Николай будто ничего этого и не заметил, сидел, лениво ковыряясь в тарелке, потом бросив вилку, резко отодвинул ее в сторону.
— Вот ведь чертова баба, — выругался он.
— Это ты о Заполошной, что ли, расстроился? — Догадалась Наталья. — Нашел с чего расстраиваться, дерьма-то. Чего она приходила-то?
— За железом, — Николай встал из-за стола и подошел к окну.
— Это за тем, что ты давеча у ее Федора выменял?
