Страницы
— Ну.
— Брось. С них не убудет. — Наталья снова выложила готовые котлеты и запустила следующую партию. — Не тебе, так другому бы пропил, не сегодня, так завтра.
— Так-то оно конечно так, — не повернувшись, согласился Николай, но видно было, что ему не по себе.
То, что Федор Иванович запивал по неделям, такое, конечно, случалось частенько, особенно если бабы Кати рядом не было. И в такие запои он, бывало, таскал из дома кое-какую утварь, менял на самогонку. Меняли ему. Не все, конечно, но меняли. Да и Николай раньше, бывало, брал что у соседа, когда тот еще в леспромхозе работал: то досочек, то инструменту какого плотницкого. А тут железо это, да так вовремя, прям в руку, и не дорого, всего-то на литре самогонки и сошлись. Всем известно, Федор Иванович — мужик выпивающий, да еще из таких, которых в узде держать надо. Такие не то что железо, а и срубы за самогонку пропивают, тут уж за таким догляд нужен. «А если ни жене, ни детям не надо, мне, что ль, его сторожить? — Успокаивал себя Николай. — Каждый сам себе голова».
— И не думай, — продолжала Наталья, громыхая посудой в железной мойке, — а то, вишь, прибежала: «отдайте». Раньше-то куда смотрела? Сколько времени у них это железо без дела пролежало? Ржаветь уже начало. Да и заржавело бы все насквозь, если бы еще год провалялось, а тут в дело пойдет. А у них точно бы пропало, или стащил бы кто-нибудь. Зимой, помнишь, — продолжала Наталья, не оборачиваясь к мужу, — три мешка комбикорма у них из сарая вытащили, кур тогда они еще держали. И собака есть на дворе. Бестолковые. Кто только у них там не ходит. Мальчишка еще этот повадился, из приезжих-то, та еще голытьба. Сама его приваживает, пряниками да конфетами угощает, а давеча смотрю: она ему игрушку в руки сует, машинку, маленькую такую, красненькую. Внуки, должно быть, гостили — оставили. Ну-ну, думаю, давай-давай, приваживай, скоро покажет он тебе, недолго ждать осталось. Может он и упер, тот комбикорм-то.
— Они тогда здесь еще не жили, — вставил Николай. Он прохаживался по кухне взад-вперед, заснув руки в карманы брюк.
— Ну и не жили, ну и что. А жили бы — так он точно бы упер и комбикорм, и кур, у него на морде написано, что жулик, не гляди, что еще годами не вышел. А Катька эта, терпеть прям не могу, бежит уже: «железо отдай», спохватилась. Одно слово — Заполошная. Да если бы она как к дочери уезжать, к нам бы пришла и попросила: посмотрите, мол, соседи за домом, пока меня не будет. Разве б мы не посмотрели? А то, может, они с Федором так и договорились, мы почем знаем.
Николай громко хмыкнул.
— Носится все время по чужим дворам. — Наталья ожесточенно терла кастрюлю. — Идешь, бывало, с базара, а она — один день у Степановых в огороде, в другой — у Никитиных, в третий еще где, только не в своем. Везде успевает побывать, а у самой вон забор давно свалился. И дед ее, Федор-то, пока работал, был еще толк с него, а сейчас? Знает только водку хлебать, да и она от него не отстает. И то — работал, считай до семидесяти лет, будто дома делать нечего. И за что его только там держали? Здоровый как жеребец, не смотри, что старый. Тут не знаешь, за какой бок хвататься, то здесь колет, то там прихватит, а этим хоть бы что, ничего их не берет. Ты куда?
— Выйду во двор, погляжу, — Федор уже обувался у двери.
— Ага, давай, я пока здесь приберусь.
Федор вышел из дому, не спеша закурил, постоял, оглядел железо, потом прищурившись на один глаз, деловито прикинул площадь крыши сарая, — «Должно хватить», — решил он и, затушив окурок о заборный столб, пошел к шурину звать его в помощники.
* * *В марте бабушка Катя умерла. Умерла быстро и неожиданно для всех, вроде и не болела совсем. Пожаловалась только как-то соседке, что голова сильно болит, да видеть плохо стала. Никто и не подумал в тот раз в больницу ее отвести, а когда свалилась, было уже поздно — инсульт. Федор Иванович сам в это время лежал в больнице и даже на похороны жены попасть не смог.
Маленькая, легкая на подъем, всегда неутомимая и суетливая, лежала сейчас баба Катя тихо в своем доме. Домовина стояла на табуретах головой к божнице посреди просторной комнаты со множеством окон: три на улицу, да два на двор. Днем-то здесь всегда бывает много света, а теперь темно. Вечер. На улице подмерзает короткая мартовская оттепель.
В комнате вдоль стен стоит нехитрая мебель: две кровати, старый комод, сундук, стол. Большое зеркало— трельяж, подарок дочери, занавешено простыней. Половики скатаны.
Тихо горит свечка.
В пустом доме у гроба на стуле сидит соседка покойной — Нина Степанова. Сидит одна, на ногах чесонки, плечи укутаны шалью. Зябко — изба с утра не топлена. Женщина молча глядит на покойницу и тихо, едва заметно покачивается на стуле, время от времени утирая красные, заплаканные глаза платком.
Во дворе залаяла собака и хлопнула калитка.
— Фу, Лайка, фу! — Мужской голос неожиданно громко раздался под окном. — Иди домой. Место! Место, кому сказал!
Пришли Савельевы, Валентина Ильинична с сыном Михаилом, соседи через два дома.
— Ты чего орешь — покойник в доме. — Громким шепотом выговаривала мать сыну. Женщина тяжело дышала и говорить ей было трудно. — Ох, и бестолочь же ты, Мишка, сорок лет уже, а ума ровно как у твоего Митьки.
— Да я вроде тихонько. — Басом оправдывался Михаил. — Идем, мам, я дверь придержу.
— Тихо-о-нько, глотка луженная. Ох, сейчас погоди-ка, передохну я. Крыльцо у них уж больно круто.
Соседи остановились. Петровна привстала со стула, глянула на покойницу, потом поправила на ней покрывало, и снова села на прежнее место, сложив руки. Наконец скрипнула входная дверь. Свеча задрожала. В комнату, тяжело дыша, опираясь одной рукой на клюшку, другой на руку сына, вошла Валентина Ильинична. Остановилась на пороге, медленно перекрестилась на образа и только потом поздоровалась.
— Здравствуй, Нина.
— Здравствуй.
— Сидишь?
— Сижу. Одна вот, Григорий только что, перед вами, пошел дом проведать. — Петровна встала и поднесла соседке свободный стул, — садись, Валя, посидим у Катерины в гостях, больше уж на этом свете не доведется.
Валентина Ильинична непослушными пальцами расстегнула пальто и тяжело опустилась на стул.
— А ты чего, Михаил, стоишь, айда, тоже проходи, — позвала Нина Петровна сына Валентины, стоявшего в тени за спиной матери.
— Да не, теть Нин, — отчего-то засмущался тот, — я это… потом приду, с мужиками. Ну чего, мам, останешься, что ль?
— Останусь. Ступай домой. Здесь немного посижу.
Михаил ушел, стараясь не шуметь, осторожно прикрывая за собой двери.
Соседки сидели в тишине.
— Попа позвали? — Отдышавшись, спросила Ильинична.
— Позвали, Сергей обещался завтра, к выносу привезти.
— Без попа хоронить плохо: и не плачется, и в душе пусто, что в пустой кадушке. — Валентина, утерев платком набежавшие слезы, громко высморкалась. — Они мне: куда ты, мол, пойдешь, ты уж и на двор-то сама ходить не можешь. Мишка-то мой со Светкой своей, — пояснила Валентина, — а я им говорю: нет уж, сдохну, а дойду до Кати. Сколь она мне добра-то наделала. Бывало, и в огороде поможет, и баню натопит, и моет меня еще, корягу, а ведь мы с ней ровесницы. Или еще раньше, стадо пригонят, она свою телку приведет, да мне кричит: «Валя, твоя Зорька от стада отбилась! Да ты сиди, я ее сейчас мигом пригоню», — оглянуться не успеешь, уже бежит. А я-то: вроде так и надо, сама не успеваю — хозяйство, трое детей. И не в голову, что у ней-то — пятеро. Считай, Федоровских четверо, да своя еще дочка. Когда все успевала.
Женщины замолчали. В избе становилось уже совсем темно, надо было зажигать свет.
— Нин, — тихонько спросила Валентина соседку, — не знаешь: дети-то приедут?
— Те, что далеко, навряд ли, а Татьяна приедет. Никитины сказывали: как, мол, узнала, что свалилась, — Петровна повернулась к ней и чуть видно кивнула в сторону гроба, — мать-то, тут же говорят и выехала. Да вот, видно, не успела. — Петровна устало откинулась на спинку стула и, медленно разглаживая темными морщинистыми руками юбку на коленях, закончила, — Заполошная, не угонишься за ней, не поспеешь. Всегда такой была, и помирать вот поторопилась, ждать не стала.
— Да уж, быстро оформила.
* * *Провожать бабу Катю пришли все соседи. Приезжий поп, молодой и худощавый, исправно отпел рабу Божию Екатерину. Плакала успевшая только к похоронам дочь. Стоял, молча насупившись, чумазый мальчишка лет десяти, из семьи переселенцев, недавно обосновавшихся по соседству. Когда из дома вынесли гроб и поставили для прощания, на какую-то минутку сквозь низкие мартовские тучи проглянуло весеннее солнышко. Потом гроб закрыли крышкой, заколотили и погрузили вместе с крестом в машину. Там же на боковых скамейках расселись близкие, и УАЗик, елозя по разбитой колее всеми своими четырьмя колесами, уехал, завывая, в сторону старого кладбища.
Поминали тут же, в пустом доме. Без водки — дочь не дала. Мужики, вяло похлебав поминальных щей, скоро разошлись. С собой давали маленькие чайные ложечки и носовые платочки с синей каемкой. Северьяновы, посидев положенное время, потихоньку засобирались тоже. Николай вышел во двор, собрался закурить и тут только заметил в руке помин. Развернул платок и с минуту разглядывал маленькую блестящую ложечку, потом аккуратно завернул ее обратно и убрал во внутренний карман пиджака. Домой шли молча. Когда вошли во двор, Байкал даже не выглянул из конуры на стук калитки. Николай вслед за женой поднялся на крыльцо дома, немножко задержался на верхней ступеньке и невольно оглянулся на сарай. Новая, ладно скроенная крыша горела свежей, еще не выгоревшей краской. Все восемнадцать листов, один к одному: девять с этой стороны, да девять с другой. Не крыша, а загляденье. Лицо Николая вдруг пошло красными пятнами, он собрался было плюнуть на всю эту красоту, да поняв, что не дотянет, харкнул себе под ноги, с силой распахнул дверь и зашел в дом.
Когда Татьяна, собираясь домой заехала попрощаться на могилку матери, то на мерзлой земле, под крестом она заметила аккуратно оставленную маленькую, облупившуюся машинку красного цвета.
