Омилия

Темная декабрьская ночь. От холода жители Вифлеема и многочисленные гости укрылись в теплых домах. И лишь Спасителю мира нет места в доме. Пречистая Дева Богородица со своим обручником Иосифом нашли ночлег в пещере для скота.

Именно в этом скромном Вифлеемском вертепе благоволил Богочеловек родиться в наш грешный мир. И вот уже больше двух тысяч лет место Бога — на задворках нашей жизни, а не в центре всего нашего существования, как должно было бы... Христос родился! И лишь далеким восточным волхвам и малограмотным пастухам открывается эта тайна. Волхвам — потому как они искали надмирной мудрости, того, что превыше всех прелестей и соблазнов мира. Пастухам — потому что они, проводя большую часть своей жизни в единении с природой, сохранили естественную простоту и чистоту.

1

Шестого марта в НИИ Ортопедии и протезирования  намечался грандиозный концерт с участием самой Эдиты Пьехи. В палате, где лежала Елена Леопольдовна, делались последние приготовления: снимались бигуди, подкрашивались ресницы, мазались губы. Больные становились женщинами.

Мороз сковал холмы и долы
В час предрассветной тишины.

Плоды незримой мандрагоры*
Благоуханием полны.

Всё погружая в сон летящий,
Посеребрила мир зима.

Уж близок день - душа обрящет
Тепло и радость торжества!

Господь – Спасение от тлена,
И разрушение оков,
Освобождение из плена.

Не форма,  а суть – в вере,
Младенец  родился в  хлеве,
родился  для нас, втайне,
не взирая на крайний
и холод,  и мрак   условий,
открыв родство не по крови.
И шепчет теперь на ухо
слетевший к нам ангел Духа,
и открывает завесу,
и служит тому интересу,
который  всего важнее,
который теплом на шее,
и чуть отворяет дверцу
в замерзшее наше сердце.
 

Я не могу наполовину
Сжигать мосты.
Так лучше, если выстрел в спину,
В мои кресты.
Удары липнут бестолково:
Один разбит.
Но ослепительное Слово
На нем звенит.

Неужели я увижу, как несёт Славутич волны
Между снежных берегов?
Ожиданием томимый и предчувствием исполнен,
Я свободен от оков.

Наслаждаюсь стылым ветром, робким снегом-недотрогой,
Жарким трепетом горя.
Дух Рождественский витает, и ведёт меня в дорогу,
В светлый праздник января.

Гой ты, край мой родной! Корабельные сосны
И рябые от первого снега поля!
Да грядут чередой лета, зимы и вёсны,
И высоко звенят вдоль дорог тополя!

***

А над лесом закат. Серебристые кроны,
С тёплых крыш к облакам в трубы стелется дым,
И похож на щенка ветерок несмышлёный:
Потешается, кружит над храмом седым,

Треплет косы берёз и озябшие клёны,
Алые бубенцы разрумяных рябин,
И плывут над родной стороной моей звоны,
Над рекой в хрустале и над полем рябым.

Внизу стоит мама. Кажется, она зовет меня куда-то, потому что каждая клеточка моего существа ощущает ее настойчивое призывное ожидание. Если я на нее посмотрю, — непременно сорвусь: узкий ржавый карниз гнется под ногами. До поворота осталось сантиметров пятьдесят. Только бы ухватиться за угол дома, а там уже спасительное открытое окно моей комнаты. В неясном низу – смерть, в открытом окне – жизнь, с развевающимися шторками и громким звонком, который из комнаты перемещается в мою голову, настигает врасплох не успевший спуститься в нижнюю фазу сон и сразу обнаруживает его абсурдность. 

— Ух.…Слава Богу – приснилось…. Спустить с кровати ноги….  Перекреститься. Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь.

Про дуб и Наташу Ростову

Накрапывает унылый осенний дождик. Тревожное серое небо, серая вода в пруду, серые утки (как же их много!), — все совпало: погода, природа, одинокая старость с больными ногами и палкой. Настроение — швах. Радоваться такому тусклому дню может только отпущенный на волю заключенный.

Неожиданно утки дружно, по неведомым людям законам стаи, гогоча и размахивая крыльями, как на водных лыжах пробороздили пруд.

Великой Империи жалкий осколок,
Так как же случилось, всё тщусь разгадать,
Как нашу державу, хранимую Богом,
Смогли так легко и предать и продать?

Все, что по крупицам сбиралось веками,
Все, что надлежит пуще жизни хранить, —
Без супостатов, разрушили сами.
И разорвалась жемчужная нить.

С возрастом (может, мы стали мудрее?)
Кажется всё очевидней ответ:
Всем и всегда воздаётся по вере.
Там, где нет Бога, — Империи нет.

Пока ещё не срок для солнечных капелей,
пока ещё вдали весеннее тепло,
Рождественская ночь кружится каруселью,
и Ангел распахнул прозрачное крыло.
Пройдёт всего лишь час, и снова, неизменно,
как  было в  январях  всех прежних, прошлых  лет
настанет яркий  миг, и в сумрачной  Вселенной
миров, судеб и душ родится Добрый Свет –
Свет  Правды и Любви, которым нет преграды,
Который нас хранил и в бедах защищал…
Предвестная  Звезда - высокая награда,
Явленье Рождества,  Начала всех начал!

Может, и вправду какой-нибудь Дитрих живёт в Германии, сын мой. Если так, ему уже пятьдесят три года. Дмитрием навряд ли назвала, побоялась, скорей всего…

Долго мечтал увидеть Ирэн. Знал, что никак невозможно. Да и где её искать? Где? В ГДР? ФРГ? Но мечтал, как мальчишка. Хотел обнимать её, целовать, слушать ночной шёпот, в котором понимал только «майн либер» и ничего больше. Свои дети уже, а случалось, жена спит, а я смотрю в темноту и вспоминаю наши с Ирэн три с небольшим месяца.

В те годы попробуй сунуться в серый дом «пустите в Германию, поискать знакомую», могли и законопатить. Думать бесполезно. И работал на режимном предприятии.

Предощущения  реальней,
                            чем это кажется,
итог известный и печальный:
                            они расстанутся.
Понятней  Дантова  тоска
                    всем разлучившимся,
рожденье  Сына   - главный миг

Сколько людей — столько лиц,
сколько людей — столько границ.

А за пределами — свет и мрак,
а вне пределов — дурак, чудак.

Я и не я, он и не он —
каждый по-своему заключён,

каждый по-разному потерялся,
каждый один на земле остался.

Ищет, безумный, себя и другого,
но не находит до встречи с Богом.

Не проникает свет в безумство,
           Не льётся жизнь – замкнулся круг.
Непроницаемость – уродство
           В слащавой свите пьяных слуг.
Своей рукой - отринут пламень,
            Своею волею – во тьму.
Гнёт до земли пудовый камень
            В душе, не нужной ни-ко-му...

На улице нынче холодно. Снежный  декабрь укутал землю белым покрывалом, сковал реки ледяными цепями, разметал по улицам снежинки-звездочки, морозными узорами окна  разрисовал. Искрятся они на солнышке  разноцветными огоньками: то голубыми, то желтыми. Танюшка сидит возле окна,  любуется, а еще отца ждет. Тот обещал елку живую принести. На Рождество без этой лесной красавицы не обойтись.

-Что-то долго, бабуль, устала я ждать,- вздыхает Танюшка.

-А ты  делом себя займи. Глядишь, и время быстрее пролетит.

Облако-лошадь с длинною гривой
Мирно плывёт по небесной реке,
Кружатся всюду снежинки игриво,
И горизонт утонул в молоке.

Радостно птицы любуются высью,
Ель нарядилась в цветной серпантин,
Дремлют слова и сомненья, и мысли,
Облако-лошадь давно уж в пути.

Ночью хрустальною спустится тихо,
Быстро помчится по мёрзлой земле,
Облако-лошадь сказкою вспыхнет,
И растворится средь сонных полей!
 

  ... Нахожу и теряю.
              Мгновения жизни - как всплески.
   То бурлят и клокочут,
                       неведомым чем-то волнуя,
   то степенно колышутся
                              полною чашей покоя...
   Согревают мне душу
                            синевою небесной