Наброски

Про дуб и Наташу Ростову

Накрапывает унылый осенний дождик. Тревожное серое небо, серая вода в пруду, серые утки (как же их много!), — все совпало: погода, природа, одинокая старость с больными ногами и палкой. Настроение — швах. Радоваться такому тусклому дню может только отпущенный на волю заключенный.

Неожиданно утки дружно, по неведомым людям законам стаи, гогоча и размахивая крыльями, как на водных лыжах пробороздили пруд.

Проходивший мимо и захваченный необычным зрелищем молодой человек все оглядывался на уток и улыбался. Племя младое, незнакомое, про которое, однако, мы все решили и высокомерно поставили на нем крест. Брюзжим, что потеряно целое поколение, что наступило общество потребления, что забыты корни, что профукали Россию, что мир неотвратимо движется к своему концу. Но вот куда-то вместе с утками полетела душа этого парня, оторвалась от привычного земного, осветив улыбкой лицо? Значит, ему вовсе не чуждо поэтическое восприятие мира?

Внутри пошло знакомое и почти забытое движение, предвестник удивления. Взгляд невольно проделал путь снизу вверх, от луж к небу. Кончики губ тоже поменяли направление, морщинки над носом расправились. Боже, какое небо! Живое, отзывчивое, дивно серое, в кружевах обливающихся слезами по опавшим листьям черных голых ветвей деревьев. А вода в пруду! Она трепещет под порывами ветра, словно веер в волшебных руках японского актера, и мечтает, чтобы ее поскорей укрыли тонким прозрачным покрывалом. Природа, творенье Божие, не дает однообразной жизни убить стремление к дальним берегам. Вот для чего утки разорвали на части октябрьскую дождливую тишину. И пусть взлететь не удалось, — главное — порыв. Устремленность ввысь — самое важное, что в нас есть и что после нас останется. Ее не захоронить.
Иди, сынок, неси свою улыбку всем отчаявшимся и переставшим удивляться!

Благими намерениями...

«Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда — болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других. Но человека с молоточком нет, и счастливый живет себе, и мелкие житейские заботы волнуют его слегка, как ветер осину, — и все обстоит благополучно» (А.П. Чехов «Крыжовник»).

В дверь непрерывно стучит чеховский молоточек. То это Чулпан Хаматова, то доктор Лиза, то Лиза Боярская, то жена Эдварда Радзинского, то зов о помощи на православных сайтах Интернета и в притворе приходского храма... А еще есть зеркало, которое знает про тебя все и на которое «неча пенять». Это родной брат. Каждый телефонный разговор с ним — пытка, она преуготовляет к посмертным мытарствам, когда даже забытая порочная мысль будет кричать и позорить. Пока не поздно, надо разобраться, почему ты для брата враг и почему он не может тебя простить — ведь ты же его прощаешь? Легче всего объяснить это торчащими ежиком щепками в глазах брата: его болезнью, эгоизмом, авантюризмом, пессимизмом и прочими дружными ребятами. Но все чаще ты чувствуешь, что в обидах брата есть правда о тебе, то огромное бревно в собственном глазу, которое ты упорно не замечаешь, потому что не желаешь лишиться самодовольного ощущения несения Креста, а попросту — душевного комфорта.

Прячется эта правда среди того, о чем не хочется вспоминать. Вспоминать не хочется о многом, особенно о том весеннем дне, когда на твоих глазах брата насильно увезли в психиатрическую больницу, почти на таком же «воронке», как в тридцать седьмом. Можно было этому помешать, но ты не помешал, потому что решил, что для брата так будет лучше. Знал бы ты тогда, что брат авантюрно разыграл болезнь. Как он потом говорил, — с целью вызвать к себе внимание родственников. Где правда, где ложь, — все темно и сложно в случае с братом. Но и тебе трудно быть честным с психически больным озлобленным человеком, постоянно извиваться и чувствовать себя двуликим Янусом. А где же твоя так часто декларируемая «все покрывающая» любовь? Ее иногда приходится неимоверным усилием вытягивать из глубин своего сердца, словно тяжелое ведро из колодца. Тогда-то и понимаешь, как много тебя связывает с братом: общее детство и молодость, семья, давно ушедшие мама с бабушкой, которые и передали тебе эстафету заботы о нем. Только ты забыл, что в заботе нельзя переходить границы дозволенного и решать за человека, что и как для него будет лучше. Никакое лечение не покроет ужаса пребывания в психиатрической больнице, где личного пространства нет ни в душной двадцатиместной палате, ни в грубом, унижающем человеческое достоинство, круглосуточном пригляде, ни даже в туалете, безжалостно открытом на всеобщее обозрение. Благие намерения привели к страданию и ожесточению, которые присовокупились к постоянному болезненному страху перед враждебным миром, стали обрастать всякой дрянью и в конце концов накрыли комом взаимных обид отношения с братом. Надо из-под него выбираться. Помоги, Господи!

О милосердном самарянине

Нигде от них проходу нет! И больницы они наши заполонили, и школы, и магазины, и рынки (это из-за них продукты порченные — какую-то гадость они накачивают для веса), и даже фитнес-клубы, где они моются в тех же душевых (бр-р-р-р!). В аптеках противно после них сдачу брать, потому что они покупают лекарства от чесотки. Дачники ставят глухие заборы, чтобы не слышать с утра до вечера назойливое «Ха-а-зя-ин, работа есть?». Плодятся они — не то, что наши. На улицах гуляют, как у себя дома, — уже с детскими колясками. Язык наш и культуру изучать не хотят. И такие всегда наглые! А теперь вот и резать нас начали. Выдворить бы всех до одного на родину, дать русским свободно дышать. Не хотим жить в Душанбе!

***

В советские времена улицы прибалтийских городов наводняли туристы из союзных республик. Они ехали из замусоренных городков, от магазинов с пустыми прилавками, от вечного дифицита в страну Эльдорадо, где можно увидеть райскую жизнь, отовариться, поесть взбитых сливок, подержать с достоинством нож в правой руке, а вилку в левой, и если повезет — прикупить местного бальзама или ликера. Для жителей Прибалтики, где тихо говорят, и уж конечно, не сквернословят, где ни одной бумажки под ногами не увидишь, где каждая бабушка до сих пор долго выговаривает внуку за брошенный на дорогу фантик, шумное присутствие иноплеменников воспринималось как божья кара. Постоянно проживавшие в Прибалтике русские тоже не пришлись ко двору, прежде всего своим высокомерным нежеланием изучать культуру и язык народа, назначенного в Кремле вассальным.

Больше всего досталось Таллину, который временами напоминал испанский город Памплону с опасной июльской фиестой, начинающейся забегом быков, энсьерро. Каждое утро двери центрального универмага «Kaubamaja» впускали разъяренную толпу туристов, которые, давя друг друга, мчались, как испанские быки, к отделам, чтобы первыми смести дефицит с прилавков. Долго будет помнить эстонская девушка-продавец, попытавшаяся навести порядок, кровь на своей руке.

***

Группа русских туристов, сплавлявшихся по горным рекам Таджикистана, готовилась причалить для очередной ночевки. Машина сопровождения, предназначенная для погрузки катамаранов, ждала около моста через реку. Но тут стали происходить события, смысл которых высветился позже. Сначала порвался один из катамаранов, на его починку ушло время. У моста машины не оказалось, поэтому пришлось плыть дальше. Еще два катамарана перевернулись в незапланированном «шестерочном» пороге. Восемь часов пребывания в воде побили все рекорды.

Наконец причалили, по косогору поднялись наверх, встретили в аиле мужчину, спросили, не видел ли он машину. Мужчина, оказавшийся местным начальником, пригласил изможденных туристов заночевать на привычном для таджиков полу его мини-гостиницы, предоставив все необходимое для ночлега и сытно накормив, а утром его КАМАЗ отыскал пропавшую машину. Два дня гостеприимный хозяин радушно принимал ребят, кормил особо приготовленным мясом, с гордостью рассказывал о красивейшем озере Искандер-Куле и вытекавшей из него Искандер-Дарье. Между прочим рассказал и о том, что часть дороги Душанбе-Ленинабад (теперь Худжанд), когда-то проходившую по братскому Узбекистану, пришлось вслед за установленной границей между новоиспеченными государствами пробивать через горы. Ремонтируют же новую, теперь международную, трассу китайцы, на льготных кредитах, чтобы обеспечить грузоперевозки из Китая в Россию и Европу. А самый длинный в СНГ Анзобский тоннель, сокративший время пути на три часа, построили иранцы. Про трудоустройство же собственного, таджикского, народа наверху не подумали.

При прощании хозяин категорически отказался взять деньги, даже обиделся. Но гости не могли не отблагодарить его за приют и незаметно оставили всегда нужные в хозяйстве инструменты.

Уже в Москве мать одного из ребят спросила сына, что же больше всего поразило его в этом походе. Он, не задумываясь, ответил: «Люди». А мать про себя подумала: «Всякое дыхание да хвалит Господа».

Такая-сякая и такой-сякой

Моя жена — чокнутая. Она периодически роется в пакете с мусором в поисках серебряных ложек, которые лихо попадают туда, когда ею овладевает маниакальный бзик «сгрести все и выкинуть, — лишь бы было чисто и красиво». Я думаю, недаром в прошлой жизни ее первый муж развешивал на дверях умные изречения, в том числе и «квартира — не музей».
Любительница логических построений, по поводу своего бзика она рассуждает так:

— Психологи утверждают, что труднее всего в быту жить людям, воспринимающим мир глазами. Для полного счастья они должны видеть перед собой красивую картинку. Я, понимая, что это — моя проблема, молча за тобой убираю, но при этом так же молча страдаю и поминаю тебя недобрым словом. На весы положены моя жизнь и твоя склонность к беспорядку. Кто дольше живет — человек, не замечающий грязи, или человек, остро реагирующий на беспорядок и грязь? Ты хочешь, чтобы самый близкий тебе человек страдал и меньше жил? Если психологи для тебя не авторитет, то как же правила человеческого общежития, выработанные на протяжении многих веков? На чьей они стороне?

А как жить с человеком, который задолбал умными речами, а сам режет себе пальцы минимум раз в неделю? Что об этом правила общежития говорят?

— Помой за собой посуду — я опять палец порезала.

Один раз пришлось в травмопункт ее везти. Голову надо лечить, а не пальцы.

***

Муж.... Как много в этом звуке для сердца женского слилось, как много в нем отозвалось!

— И это? — И это. — И это? — И это. — А то? — И то.

— В общем, такой-сякой?

— Именно. И никогда прощения не просит.

— Как же так?

— А вот так.

Раньше ссорились часто. Сестра, бывало, спросит: «Ну что, помирились»? А как узнать? Ты ему готовишь — он молча ест. Теперь все по-другому, — кожа, что ли, у него тоньше стала? Купит чего-нибудь вкусненького и с улыбкой предложит на выбор, а ты умиляешься до слез — как трогательно извинился.

И сразу выстраиваются в ряд воспоминания, связанные с тем, что он положил в твое сердце на длительное хранение.