Омилия

Солнце после дождя, да еще какое! Майское, плодородное. Еще бабушка говорила: дождик в мае — жди хорошего урожая. И была права. Как правило.

Сегодня правило действовало безотказно. Но действовать ему пришлось недолго: дождь начался снова, а до урожая было еще далеко.

—  А кто сказал, что все будет сразу? Сначала — природный полив.

Он бойко сбежал вниз по лестнице. Все соседи были на работе, будто оставили свободное место специально для него. Улица толчеей тоже не отличалась: только насупленная прохожая осторожно вышагивала вслед за своим бульдогом, тихо хрюкающим при ходьбе.

Не кричи, мой милый мальчик,
потерпи еще немного.
В храме душно, знает мама,
знает, что толпа народу,
что толкают нас с тобою,
видит вербу под ногами...
Я тебе секрет открою,
милый мальчик, понимаешь,
мы с тобой встречаем Бога.
Он к нам едет на ослёнке,
в переполненный наш город,
в храм, стоящий возле стройки.
Он зайдёт - преобразятся
эти стены, лица эти,
Он проедет среди храма,
нам с тобой Его бы встретить!
Потому не плачь, не надо,
улыбнись, сынок мой милый.
Мы поднимем с пола вербу,
чтоб ее не раздавили.

Вспомните как часто мы в своей жизни произносим вслух, или только лишь в уме страшную и одновременно странную фразу: «Незаменимых нет!». Под флагом этой фразы мы как бы вычеркиваем из своей жизни ненужных людей. Людей с которыми мы почем либо перестали общаться, которые в разной степени не нравятся нам. С этой фразой многих людей увольняют с работы, возможно и кто то из нас, будучи облеченным властью таким именно «лозунгом» лишили кого единственных средств к пропитанию семьи. «А по другому нельзя! Такой сейчас мир!», - вот оправдания наши.
 

           *  *  *

Я знаю, что  Ты  говоришь,
я слышу,  если б видела!..
Здесь – оглушающая тишь
и холод солнца  рыжего.
Расчет – пристыженный зверек,
Тобой во мне  напуганный,
тот самый черный уголек,
презренный мною.  Друга мне
не испросить…  О, Господи,
Твои расчеты   -  верные:
белее  сделать  кости нам
и  тяжелее -  тернии.

Глава первая

Казалось, что стук колес раздавался в этом лесу в несколько этапов. Сначала он был нечетким эхом за горизонтом. Чем-то вроде непроверенных слухов. Потом затихал в птичьем щебете и шорохе листьев. А уж потом нагло вырывался наружу в сопровождении поезда.

Поезда здесь ходили довольно редко, часто или даже регулярно? Стив не задумывался над этим вопросом: его беспокили другие, более важные мысли. Не он составлял расписание, не он регулировал движение поездов. Он здесь находился.

Сколько ему еще сидеть на этой станции, он не знал. Вокруг был осенний лес со всем, полагающимся ему разноцветьем. Редкие поезда не успевали нанести ему травму выбросом ненужной цивилизации.

У каждого своя роль в истории. Моя — облако.
Ричард Бротиган.

Белый. Это знают все. Середина зимы, сплошные лужи под ногами, и вверху асфальт, даже на ощупь, хотя на ощупь, конечно, никто не пробовал. Небо-недотрога. А как только привыкнешь к сырости, обживёшься под асфальтированным потолком — сюрприз. Выходишь на крыльцо — он, пушистый, падает. Какого цвета снег? 

Снег белый, и все это знают. Люди, бегущие мимо, голодный холодный кот под фонарём. Это знает гостящий в моих наушниках Монтеверди, это знают блуждающие наверху под его мадригалы золотые блестящие жуки. Или не знают? Могу исправить. «Снег белый, жуки». Какие жуки: январь.

Снова звонкий апрель,
           ветви вербы и Пасха Святая!
Крестный ход, тропари,
                      Воскресенский канон…
Веселимся, трёхкратно
                            друг друга лобзая,
А Спаситель Христос?
                           Торжествует ли Он?

Спас невинный, однажды
                               распятый толпою,
Распинается снова
                                 и множество раз
Нелюбовию нашей,
                             гордыней слепою…
Торжествует ли Тот, кто,
              как прежде, страдает за нас?!
 

У нас — двунадесятый праздник! Странный, конечно, праздник. Христос входит в город, где Его убьют. Толпа, сошедшаяся, по замечанию евангелиста Иоанна, чтобы поглазеть на Воскресившего Лазаря, и есть толпа — отчего же в толпе не поорать «Осанна». Через пять дней та же толпа будет кричать «распни Его». Грустный праздник... Но раз праздник, нам надо ликовать и умиляться.

Вот два повода к умилению. Первый: в наших богослужебных текстах, и сегодняшнего дня, и в продолжение всей Страстной Седмицы, время от времени гимнописцы будут молитвенно радоваться: «злобные иудеи распяли Тебя, Господи — мы же благословим и превозносим Тебя во вся веки». Преп. Исаак Сирин дал как-то практический совет: «если тебе плохо, вспомни, что есть люди, которым ещё хуже — и утешишься». Здесь то же самое: «если ты грешник — вспомни, что есть и погрешнее тебя, и возликуешь».

Падали, таяли легкие капли
Росы, так и не встретившей рассвет,
И горбились напыщенные цапли
Кивая миру глупому в ответ.

И выплеснув рассветное сиянье,
Вставала явь в подсвеченную даль,
И не было ни боли, ни страданья
Так словно их рассвет давно украл.

И шли куда-то люди, точно плыли,
Сгребая высь со звездных синих стен,
Мне кажется, что мы тогда узнали
И счастья вкус, и послевкусья плен.

Заканчивается великий пост, приближается Страстная седмица. И хотелось бы поговорить о тех чувствах которые возникают и спустя какое-то время гаснут в наших душах в эти дни ожидания Светлого Христова Воскресения. Во время предстояния на службах, или дома за чтением Священного Писания, или размышления о библейских событиях, мы ощущаем действительно насыщенную палитру чувств, которая затем конечно блекнет среди нашей суеты, но не исчезает. И потом когда мы уже остаемся наедине с собой среди ночной тишины, волна чувств возникает вновь и становится еще ярче, отчетливей, но и разнообразней. Давайте же поговорим о тех двух чувствах, которые сильнее всего мерцают и предстают пред нами возбужденные событиями Страстной седмицы. 

***

Не пугайте меня голодовкой.
Я с молитвой святой проживу.
Не пророчьте: «Осталось недолго –
Скроют тучи небес синеву!».

Поделюсь с вами светлой строкою
И мечтою своей поделюсь,
Что увидеть хочу, как росою
Умывается милая Русь.

От ветра и зноя семечко высохло: стало маленьким и легким. Совсем невесомым.

Его носило из стороны в сторону, пока оно не упало на землю.

«Ох, как я устало! — сказало семечко. — Наверное, я умираю!»

Заботливое дерево накрыло наше семечко мягким листиком. Земля укутала его теплым снежным одеялом.

И семечко заснуло. Крепко-крепко.

Дело было как раз через два дня после нападения бандитов. Дядя Коля еле ползал по хибарке с разбитой головой, обильно смазанной зеленкой, Елена тоже была в нелучшем виде. Изрезанные ножами руки и лицо в садинах заживали медленно.

Со двора из сараев доносилось неспокойное блеяние. Козам надоел их двухдневный затвор.

Варвара, стараясь обходить взглядом кровь на стенках — память от незванных гостей, — предложила:

— Может, я их пойду пасти.

Дядя Коля вскинул на нее умоляющие глаза.

— Пойди, родненькая, застоялись козочки за эти дни.