Открываешь всемирную сеть
И привычную видишь картину:
Суть показана только на треть,
Будто срезана наполовину.
На стене пишут всякую муть,
Словно хлам в заповедной жгут чаше.
Хочешь мачо быть, запросто будь,
Загрузи аватар подходящий.
Юзерпик будет долго глядеть,
Словно зверь с галактической тины.
И твоя одинокая клеть
Станет шупальцами паутины.
В то время, как трое путников пробирались к крепости, на другом конце континента жили и искали жизни люди. Пустыня Мохаве славилась среди кочевников скудной добычей. Обедневшие горожане, хлынувшие из городов после второй великой эпидемии и войны корпораций, разделившей мир на два враждующих лагеря — трансчеловечество и орды диких, лишенных пола и разума кочевников, сгинули в ее ненасытном чреве, оставив после себя тысячи сломанных ржавых машин и полупустых чемоданов, набитых никому не нужным мусором потребления. Обезумевшее от голода люди грабили полуистлевший скарб, пытаясь насытить горящее страхом нутро, но насыщения не наступало. На горизонте маячили силуэты черных всадников, их боялись все — от мала до велика, предпочитая прятаться в глубоких норах, вырытых еще первыми кочевниками на теле израненной Земли.
Владимир Путин принял участие в пленарном заседании юбилейной, 70-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН в Нью-Йорке.
Генассамблея ООН является главным совещательным органом Организации Объединённых Наций и рассматривает принципы сотрудничества в области обеспечения международного мира и безопасности.
В.Путин: Уважаемый господин Председатель! Уважаемый господин Генеральный секретарь! Уважаемые главы государств и правительств! Дамы и господа!
70-летний юбилей Организации Объединённых Наций — хороший повод обратиться и к истории, и поговорить о нашем общем будущем. В 1945 году страны, разгромившие нацизм, объединили усилия, чтобы заложить прочные основы послевоенного мироустройства.
Напомню, что ключевые решения о принципах взаимодействия государств, решения о создании ООН принимались в нашей стране на Ялтинской встрече лидеров антигитлеровской коалиции. Ялтинская система была действительно выстрадана, оплачена жизнью десятков миллионов людей, двумя мировыми войнами, которые прокатились по планете в XX веке, и, будем объективны, она помогла человечеству пройти через бурные, порой драматические события последних семи десятилетий, уберегла мир от масштабных потрясений.
Организация Объединённых Наций — структура, которой нет равных по легитимности, представительности и универсальности.
Мы твердим о своём поражении,
Отступив перед натиском зла.
К отступающим нет уважения —
К тем, чья вера беспечно спала.
Равных нет в обличительном слове нам —
Провозвестникам света конца,
Позабывшим о долге: с любовию
Пробуждать наших братьев сердца.
Если б милостью к ближним горели мы,
Внемля Богу, вставали с утра
И шаги вечной Истиной мерили, —
Стал бы мир воплощеньем добра.
Весна в Калифорнии прекрасна. Долины, где зацветают фруктовые деревья, — словно душистые бело-розовые волны на морской отмели. Первые виноградные почки на старых узловатых лозах каскадом спадают по стволам. Широкие зеленые холмы становятся округлыми и нежными, как женские груди, а в низинах, на огородных участках, миля за милей тянутся грядки — бледно-зеленый салат, и кудрявая цветная капуста, и серо-зеленые уродцы артишоки.
А потом на фруктовых деревьях распускаются листья, и лепестки опадают на землю и устилают се розово-белым ковром. Сердцевина цветка набухает, растет, розовеет: вишни и яблоки, персики и груши, инжир, замыкающий цветок в своем плоде. Пульс Калифорнии бьется учащенно, а фрукты тяжелеют, и ветви мало-помалу сгибаются, не выдерживая этого груза, и под каждую из них надо ставить подпорки.
О плодородии пекутся люди, вдумчивые, знающие, умелые; они производят опыты с семенами, непрестанно развивают технику высоких урожаев, беря все от тех растений, корни которых способны одолеть миллионную армию врагов земли: кротов, насекомых, плесень, ржу. Эти люди трудятся усердно и неустанно, улучшая семена, корни. А есть еще другие — те, кто знает химию; они опрыскивают деревья, оберегая их от вредителей, окуривают серой виноградные лозы, борются с болезнями, с загниванием, с грибком. Специалисты по профилактике, пограничные инспекторы, которые выслеживают плодовую муху и розового червя, карантинные надзиратели, которые вырывают больное дерево с корнем, сжигают его, — это все люди науки. А те, кто прививает молодые деревья и тонкие виноградные лозы, те искуснее всех, потому что их работа — это работа хирурга, такая же тонкая, бережная; нужно иметь руки хирурга и сердце хирурга, чтобы разрезать кору, вложить черенок, перевязать рану, защитить се от воздуха. Это замечательные люди.
Вдоль рядов идут культиваторы — они поднимают весенний дерн, переворачивают его, чтобы сделать землю плодородной, вспахивают грунт, чтобы задержать влагу на поверхности, проводят канавки для воды, уничтожают корни сорняков, которые могут отнять эту воду у деревьев.
Весёлый луч вот-вот пробьёт
Сырой туман в костюме сером.
Сияет маленький приход,
И в каждой свечке чья-то вера.
И с бородою, словно снег,
Пройдёт священник круг с кадилом.
И улыбнётся человек,
И не поймёт, что это было.
Как после дождика свежо.
Слова молитвы глушат страсти,
И человеку хорошо.
Переполняет душу счастье.
— Вы же знаете, что пресса — это карманная игрушка. Можно лгать друг другу, подмешивая яд в слова и заворачивая ложь в золотистые фантики. Но ложь целому народу требует промышленного масштаба производства и отлаженной логистической цепочки. А это все — человеческие кадры. Их нужно воспитать, вложить в головы новую модель миропонимания и минимизировать человеческое начало. А как же без этого? Только человек минимальный может тиражировать ложь с улыбкой праведника! Вот такая вот правда — эта пресса.
Макс понимал, что Путник говорит правду. Задолго до этой встречи он начал сомневаться в том, правильный ли выбрал путь, работая на «Магнум». Та часть исследований, в которой Макс принимал участие, только сейчас открылись ему во всей полноте угроз.
«… Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас…» (Мф. 5:44) Эти слова сильнее рычага Архимеда, потому что именно они перевернули мир. А тебя они коснулись? Что-нибудь изменили в твоем мироустройстве? Вызывают они в твоей душе восторженный отклик, желание опереться об них, как об руку Господню, и сделать шаг туда, где нет опоры человеку ни в чем?! … Или отложил ты их в долгий ящик «до когда-нибудь», а пока у тебя враги — это враги, друзья — это друзья, небо — это небо, а земля — это земля, и шагаешь ты твердо и уверенно своим размеренным и изведанным путем. И колодец где, знаешь, и почерпало имеешь…
Опустившись на колени перед костром, мать ломала ветки и подсовывала их под самый котелок. Огонь разгорался и гас, разгорался и гас. Дети — теперь их было пятнадцать человек — молча стояли возле костра. И когда запах съестного дошел до них, они чуть сморщили носы. Солнце играло на их бурых от пыли волосах. Детям было неловко, но они не уходили. Мать спокойно разговаривала с девочкой, стоявшей в самом центре этой жадно глазевшей толпы. Девочка была постарше остальных ребят. Она стояла на одной ноге, потирая ступней голую икру. Руки у нее были за спиной. Спокойные серые глаза в упор смотрели на мать. Она предложила:
— Давайте наломаю вам веток, мэм.
Мать подняла голову от котелка.
— Хочешь, чтобы я тебя угостила?
— Да, мэм,— спокойно ответила девочка.
Мать подсунула веток под котелок, и они затрещали на огне.
— Разве ты не завтракала?
— Не завтракала, мэм. Здесь нет никакой работы. Па хочет продать что-нибудь из вещей, купить бензину и ехать дальше.
Мать посмотрела на нее.
— А остальные тоже не завтракали?
Дети неловко переступили с ноги на ногу и отвели глаза от котелка. Один маленький мальчик хвастливо сказал:
— Я завтракал... и мой брат завтракал... и вот эти двое тоже, я сам видел. Мы досыта наелись. Мы сегодня уезжаем дальше, на юг.
Мать улыбнулась.
— Значит, вы не голодные. Здесь на всех не хватит.
Святой Златоуст благовествует: «Если кто-либо спросит меня, что дивного сотворил Христос, то я опущу небо, землю, море, воскресение многих мертвецов и прочие сотворенные Им чудеса... и укажу только на Крест, который — славнее прочего». А святой Дамаскин, как бы дополняя сие благовестие, говорит: «Всякое деяние и чудо Христово превелико, и Божественно, и удивительно, но удивительнее всего — Его честный Крест».
Новый Завет — весь в священной и неизреченной тайне Христова Креста. Все новозаветные истины и все новозаветные блага коренятся в тайне Креста Богочеловека, почерпая из нее свою спасительную и животворную силу и свою Божественную таинственность. Очевидно одно: всеспасительная сила Христова Креста простирается вслед за человеком во всех его безднах, и страстях, и пороках, и грехах, и немощах; она охватывает его всего, всего спасая, искупая, очищая, освящая, обогочеловечивая, облекая во Христа.
Своим богоочищенным, богоосвященным и богопросвещенным умом всецело погруженный в неисследимые глубины Богочеловеческой тайны спасения Mipa, святой Василий Великий благовествует: «Крестом совершено Христово домостроительство спасения». А умудренный Христом святой Григорий Палама, сводя все апостольско-святоотеческие благовестия в единую всеобъемлющую благую весть, благовествует: «В Кресте Господнем явлено всё домостроительство спасения, совершенное во время пребывания Господня на земле, и вся тайна этого домостроительства содержится в нем». Отсюда и святоотеческое богомудрое благовестие: Крест — основание Церкви, утверждение вселенной... Крест — сила немощных, врач недужных. Крест — очищение прокаженных, восстановление сил в расслабленных. Крест — хлеб алчущих, источник жаждущим.
Стираются дни и подошвы
Наждачной бумагой асфальта.
Я осенью сорван и брошен,
Не сделав смертельное сальто.
Луну кто-то робко подвесил —
Мерцает сквозь тихую вечность.
И нет среди прочих мне места,
И душу никто не излечит.
А рядом — рябиновой горстью —
Сгорают уставшие дали.
И кто-то спокойный и гордый
Раздавит мечты и печали.
Зевают поблёклые травы,
Худющий срывается ветер.
И горче смертельной отравы
Дождаться лучей на рассвете…
Сегодняшний вечер сердит
И тучи прольются вот-вот,
А ты всё равно приходи,
И пусть этот мир подождёт.
Найдём оправданье словам
И всем разговорам в ночи.
Разделим восторг пополам,
О прошлом своём помолчим.
Звони, эсэмески пиши,
Используй технический рай.
Исчезнув в потоке машин,
От счастья внутри замирай.
Ответы мои не смотри,
Писал их какой-то чудной.
Ну что ты стоишь у двери,
Пугая себя тишиной.
Стою перед статуей. Факел горит.
Но каменно пламя — не греет.
На эту махину нормальный пиит
Не будет растрачивать время.
Ведь что там, внутри? — темнота, пустота.
Порою же мнится — засада.
Троянская баба, горда и сыта,
Пасет столь же сытое стадо.
Она не зачнет, не родит, не уснет
Над детской кроваткой под утро,
На месте святом не вздохнет, не прочтет
Молитву, псалом или сутру.
Она все о логике да о деньгах
Талдычит случайным прохожим,
Она — наводящая ужас и страх
На всех на нее не похожих.
Лета бабьего нежность
Октябри, октябри.
Как Судьбы неизбежность
У открытой двери.
Пачки глянцевых книжек
На костёр разорви.
С каждым часом всё ближе
Холода нелюбви.
Догорит день осенний
До последней строки.
Никаких впечатлений
От огня у реки.
Глава 3
МЕРКАТОР ПУТНИКУ
Объект поставлен под наблюдние. Выйти на владельца пока не представляется возможным. Пытаюсь выйти на источник информации по наносимбиотам.
Если вы думаете, что все конфликты в мире происходят спонтанно, то вы глубоко ошибаетесь. Спонтанна только ваша реакция на заданную схему происходящего. Схемы конфликтов всегда типичны и рассчитаны на полное отстутствие понимания его причин. Если вам говорят, что поддаваться страстям можно, а иногда даже и необходимо, то поверьте, кто-то очень хитрый ведет вас проторенной дорожкой саморазрушения. Все мировые революции в своей основе базировались на банальном желании изменить существующий порядок вещей в сторону удолетворения самых примитивных желаний: комфорта, обильной еды и для особо утонченных натур — возможности крутить колесо истории в «справедливом» для них направлении.
Мы с тобою так быстро взрослеем, —
Нам всегда так хотелось быть взрослыми,
Реет детство под облаком белым,
Оставляя дожди над покосами.
И шумят они где-то грибные
В нашей памяти тихими грозами,
То короткие, то проливные
В такт стаккато по крыше со скосами.
Посмотри на качели в тенистом саду,
С переспевшими в нем абрикосами,
Что под взмах от цепи на траву упадут,
Как на скатерть поспешно разбросаны.
В невесомости небо моих дочерей
Отражалось в глазах их раскосых.
Подрасти им хотелось как можно скорей,
Чтобы с веточек снять абрикосы.
Когда-то давно Калифорния принадлежала Мексике, а ее земли — мексиканцам; а потом в страну хлынула орда оборванных, не знающих покоя американцев. И так сильна была в них жажда земли, что они захватили эту землю — завладели землей Саттера, землей Герреро, захватили большие поместья, искромсали их, дрались каждый за свой кусок, рыча, как освирепевшие, изголодавшиеся звери, и охраняли захваченное с оружием в руках. Они построили там дома и сараи, они вспахали землю и засеяли ее. И стали считать себя хозяевами этой земли.
Мексиканцы были народ слабый и сытый. Они не могли отстаивать свои права, потому что не было для них в мире ничего такого, к чему можно тянуться с той жадностью, с какой тянулись к земле американцы.
И с годами скваттеры стали уже не скваттерами, а собственниками; и дети их выросли и народили детей на этой земле. И они утолили свой голод, звериный голод, сосущий, терзающий внутренности голод, утолить который могли только земля, вода, благодатное небо над этой землей, зеленые всходы, набухающие соками корни. Они владели всем этим в столь полной мере, что перестали что-либо видеть вокруг себя. Их уже не терзала тоска по акру плодородной земли и по блестящему на солнце плугу, по семенам и по ветряной мельнице, помахивающей крыльями. Они уже не вставали до зари, прислушиваясь к первому чириканью сонных птиц, не чувствовали на лице утреннего ветерка, не дожидались первых лучей, чтобы выйти на милое их сердцу поле. Все это отошло в прошлое; урожай исчислялся теперь долларами, земля оценивалась как основной капитал плюс проценты, урожаи покупались и продавались еще до посева. И теперь неурожайный год, засуха и наводнение стали для них не смертью, на какой-то срок обрывающей течение жизни, а всего лишь убытком. И деньги измельчили их любовь к земле, и их страсть каплю за каплей высушили проценты, и они стали теперь не фермерами, а мелкими лавочниками, торгующими урожаем, мелкими фабрикантами, которые продают прежде, чем производят. А потом неудачливым лавочникам пришлось распроститься со своей землей и уступить ее лавочникам более деловым. Как бы человек ни был разумен, как бы он ни любил землю и зеленые всходы, это не помогало ему уцелеть, если из него не получалось лавочника. И с годами землей завладели крупные дельцы; и участки становились все крупнее, но число их уменьшалось.
В творчестве, как и в жизни, всё самое главное происходит случайно — как бы само по себе. Правда, за случайностью внимательный человек зачастую обнаруживает руку Божью, подталкивающую его в нужном направлении. Так случилось и в этот раз: работая над одной из статей, я допустила случайную опечатку, заметив которую пришла в изумление.
Оказывается, «верующие» от «врущих» отличаются всего парой букв. Точнее — присутствием буквы «е» в корне слова. Это весьма символичная разница, т.к. в церковнославянском алфавите букве «е» присвоено имя «Есть». Можно говорить о полном согласовании богословия и филологии в данном конкретном случае. Выходит, что верующие — это те, кто есть на самом деле, а врущие — те, кто лишь кажется, кто НЕ есть (кого по-настоящему ещё нет). И ведь Бог христиан — это Тот, кто Есть на самом деле1, в полноте, именно Он передаёт верующим свойство Жизни быть, а не казаться.
Тополёк ещё сызмальства, с первой почки, прослыл у своих мечтателем.
─ К чему укореняться? ─ любопытствовал он. ─ Вдруг да удастся куда-нибудь перейти?
─ Вздор. Чепуха. ─ Ронял дедушка Дуб. ─ Расти, где взошёл. Отовсюду тяни прибыток.
─ Где пробился, там и заколосился, ─ поддакивала трава.
Но Тополёк согласиться с ними не мог и в запале бурлил соками так, что дрожала каждая ветка. Разобиженные соловьи, прихватив птенцов из трясущихся гнёзд, покидали его.
Но мечты, если уж они подселились, запросто не прогонишь. Вот и грезилось Топольку: отрясает он с корней последние комья и пускается в путь. Свобода! Никто тебе не указ, иди себе и иди.
С тем он и засыпал.
Окружила из тёмных углов
Тишина безответная.
Упадёшь на кровать —
Ни надежд, ни имён.
У неправды не выудить слов —
Это тема запретная.
И приходится ждать
Снова лучших времён.
Непроглядных дождей вечера
Стерегут одиночество.
Недописанный стих,
Наполняющий грудь,
Гонит внутренний медленный страх,
Что без имени-отчества.
Словно маленький штрих,
Может всё зачеркнуть.
