Омилия

Зашифровалась тоска-разведчица,
Весь день шпионит, следит за мной.
Наверно, это ничем не лечится,
Но, слава богу, есть мир другой.

С иными ритмами и движением,
Без файлов прошлого в тишине.
Неискажённое отражение
Предельной искренности во мне.

Взмах полета во мне от птицы
Или злость от земных ветров?
Вот вяжу на тупые спицы
Остроту и подделку слов.
Вспомнить высь и опять забыться,
След от крыльев — ветра потерь,
Только радуга все искриться —
След пути, но прикрыта дверь.
Нужно выйти из этой гари,
Шаг, другой на травы настил,
Только взгляд твой опять лукавил,
А, казалось, меня простил.

Пчеле привычно видеть розу,
Жасмин, лаванду и шалфей.
А муха тянется к навозу,
Он отовсюду ей видней.

Как не похожи силы духа
И точки зренья, и дела!
Твой дар глядит на мир, как муха?
Иль примечает, как пчела?

Талант, понятно, многогранен,
Но разберись точнее в нем —
К чему его природа тянет?
Что видит он в краю родном?

Яркие блики горячего солнца лениво покачивались на пологих волнах теплого моря. Тишина обнимала за плечи пристально смотрящего на неподвижный поплавок отца Даниила. Ни одной рыбы за все утро так и не удалось поймать. Посидев на пустынном причале еще несколько минут, батюшка решительно собрался и отправился домой.

В сельском храме треб не было, и можно было не спешить, но ноги почему-то сами быстро крутили педали старенького велосипеда. Матушка Анна с младшей дочерью на руках встретила батюшку прямо у калитки. Она сказала, что звонил секретарь епархии отец Николай и благословил отцу Даниилу срочно приехать в епархиальное управление. О причине вызова он не сообщил.

Символом нашей семейной сплоченности всегда был дачный самовар. В будни он поглядывал на нас с высоты буфета, и чай мы пили обычный, из чайника, согретого на керосинке. Зато в выходные дни непременно, в любую погоду, ставили самовар. Главное, разжечь его быстренько, щепочками, а уж потом ставь трубу, появится тяга, и — только шишки подбрасывай, дело пойдет даже под проливным дождем. Если нет дождя, то, конечно, мы все рядом с мамой на лавочке, тесня друг друга, наблюдаем за действом. Самовар начинает потихоньку насвистывать, внутри его блестящего пуза что-то щелкает, дым пушистым шарфиком плывет в соседский сад, а мама, надев очки, читает вслух нашего «дачного» Пушкина. Определить готовность самовара легко: во-первых, он перестает насвистывать, а во-вторых, если щелкнуть пальцами по его раскаленному боку, раздастся глухой звук. Если один раз это услышать, уже никогда не спутаешь, готов или нет самовар. Готов. С Пушкиным отдельная история. Расскажу.

В дождливый сентябрьский день по ухабистой дороге, справа и слева от которой тянулись унылые пустоши, окаймленные на горизонте траурной лентой хвойных лесов, медленно, словно крылатое насекомое, прибитое к земле непогодой, двигался автобус, серый от придорожной грязи и пыли, с вмятинами на боках. Вдруг он остановился. Водитель чертыхнулся. Некоторое время он сидел в кабине, пытаясь завести заглохший мотор. Однако все его усилия были напрасными — мотор прерывисто стрекотал и вновь замолкал. Тогда водитель выскочил из кабины…

— Черт возьми! — процедил сквозь зубы пожилой человек с обрюзгшим лицом и пробивающейся на подбородке темной щетиной. — Уже второй раз останавливаемся. Что за чертовщина?

При этих словах сидевший рядом с ним темноволосый худощавый юноша в круглых очках и болоньевой куртке с капюшоном словно очнулся от раздумий, в которые он был погружен всю дорогу, вскочил со своего места и вышел из автобуса. Некоторое время он обреченно смотрел, как водитель, яростно чертыхаясь, копается в моторе. А затем, несмотря на моросящий холодный дождь, быстро зашагал по дороге.

Лежу, словно кто-то меня размагнитил.
Гляжу в темноту сквозь двойное стекло,
Заждавшийся света внимательный зритель,
Которому, впрочем, ещё повезло…  

Живу, да и ладно. Забудусь на время,
Прилягу. Очнусь, улыбнусь невпопад,
И снова печаль бесконечная в теме,
И долгих восточных ветров неформат.

Лишь изредка вспыхнут потёртые пятна,
Висящих небрежно, ночных облаков.
И вырваться хочется невероятно
На тёплую улицу из-под замков.

Благословенна Крымская земля! В правоте этих слов я убедилась, совершая многочисленные экскурсионные и паломнические поездки по нашему родному полуострову, из которых узнала, что Крым является не только живописнейшим уголком земного шара, но имеет ещё и богатейшую историю. Перелистывая её страницы, я увидела раздел, начатый Автором ещё более тысячи лет назад. Но он оказался неоконченным, ибо каждое столетие, каждый год дают повод для написания новых глав, и раздел этот носит название «Крым православный».

Я напишу рожденье дня,
Когда подсохнут утра краски.
Где ветер, оседлав коня,
Навстречу мчится доброй сказке.

Я напишу взрывной рассвет,
Пусть пламенеет на мольберте,
Я напишу зелёный цвет
В весенней, майской круговерти.

Незримой кисти мягок след,
Незримо полотна дыханье,
Пишу мгновенья я портрет,
Чтоб сделать зримым мирозданье.

Детям о праздниках

Христос воскресе!

На Пасху 1917 года день выдался лучезарный, солнечный. Государь-страстотерпец Николай II с государыней и детьми встретили его в заточении.

Придя из храма, они поздравили даже тех тюремщиков, от которых терпели глумления и издёвки. Кротость и твёрдость в терпении — черты великих душ, а их имела вся эта святая семья.

Однажды в сад, где гулял царский сын, Алексий, ввалились хохочущие матросы и злорадно выкрикнули:

— Что, несостоявшийся царь? Эх, заживём же теперь без вас!

Так они гоготали, довольные тем, что унизили двенадцатилетнего ребёнка. Но взор мальчика был прям и величественен, как взгляд истинного царя.

Порхает бабочка над нежными головками цветов.
Мальчишка притаился с марлевым сачком,
Скрываемый лишь тенью облаков,
Таких же белых и кудрявых, как и он.

Блестит роса — в ресницах лепестков,
Заботливо их сушит ветерок.
Ромашек широко раскрытые глаза
Глядят на грозно поднимаемый сачок…

Лежит наш паганель щекою вниз.
Дыханье затаив, приподнимает марлевые сети.
Над ним кружится голубянка алексис
В зеленой дымке лерхенфельдий.

____________

Голубянка алексис — бабочка с крыльями небесно-голубого цвета.
Лерхенфельдия — травянистое растение с тонким стебельком и
раскидистыми соцветиями-метелками.

2015

Алексей Чижов был очень правильным мужчиной. Уходя, он гасил везде свет, никогда и нигде не сорил, мусор всегда сортировал, а отработанные энергосберегающие лампы сдавал в специализированные организации для переработки и обезвреживания. Он, кстати, является единственным россиянином, который знает адреса этих специализированных организаций. Алексей не купался в водоёмах, в которых купание запрещено и не ходил по газонам, никогда не заезжал в магазины на роликовых коньках и уж тем более не выходил в двери, на которых написано «Выхода нет».