Ольге Кормухиной
Проснёшься... На душе твоей светло.
Сегодня, вправду, день такой чудесный!
Погладишь запотевшее стекло...
И хочешь петь, но... сдерживаешь песню.
Завяжется привычно, без зеркал,
Простой платок, доставшийся от мамы.
Тепло, как будто Бог поцеловал!
И так легка сейчас дорога к Храму!
Человек, входя в Церковь и подвизаясь в ней, хочет видеть какой-нибудь результат. И это непременно случится: в нём что-то изменится, будет некий плод всех его усилий и борьбы. Святые отцы говорят: «Всё, что мы делаем, живя церковной жизнью, мы делаем для стяжания Святого Духа». «Цель жизни во Христе, — учит преподобный Серафим Саровский, — и есть это стяжание Святого Духа». Как видим, существует конкретная цель, ради которой мы ведём борьбу — ту малую борьбу каждого из нас.
Вспомним притчу Христа в Евангелии, где Он говорит о сеятеле и семени, падающем в сердце людей и дающем плод. Когда речь заходит о плодах, мы представляем себе дерево, приносящее плоды. У духовной жизни есть параллели. В Евангелии Христос сравнивает Себя, Бога, с Сеятелем. И говорит нам нечто важное: в конечном счёте бремя плодоношения и ответственность за плоды несёт не семя и не сеятель, а почва. Сеятель, говорит Христос, это Бог, а семя — слово Божие. И Бог Один и Тот же для всех, все так или иначе слышат Его слово. Каждый слышит слово, принимает его, и земля, почва — вот то, что несёт бремя плодоношения и ответственно за плоды семени.
Посвящается Новомученнику
Воину-Евгению.
23 мая 2013 исполняется семнадцать лет со дня гибели Евгения Родионова, солдата срочной службы из Подольского района Московской области.
Сто дней он был в плену, захваченный во время дежурства на Чечено-Ингушетском посту. Он отказался снять Православный крест, и принять ислам. Это и явилось причиной его мученической смерти. 23 мая 1996 года в день своего девятнадцатилетия, он был живым обезглавлен Евгений в возрасте двенадцати лет пришёл к Богу и с тех пор никогда не снимал крест, сделанный своими руками. Велика была его любовь к Богу.
Когда угроза реальной смерти нависла над совершенно невинным Иисусом Христом, Пилат хотел воспрепятствовать этому злодейству. Повинуясь голосу совести и внутреннего беспокойства, прокуратор придумывал способы отпустить Невинного. И возможность, казалось бы, была. Был обычай на праздник отпускать приговорённого к смерти, чтобы милосердием, отказом от пролития крови почить Бога.
Матфей говорит так: «На праздник же (Пасхи) правитель имел обычай отпускать народу одного узника, которого хотели. Был тогда у них известный узник, называемый Варавва; итак, когда собрались они, сказал им Пилат: кого хотите, чтобы я отпустил вам: Варавву или Иисуса, называемого Христом?» (Мф. 27:15—16) По всей видимости, Пилату, воспитанному на Римском праве, и в голову не могло прийти, что еврейский народ станет с неистовыми криками требовать смерти для Христа, даже если при этом придётся отпустить очевидного злодея.
(Из письма)
Хотела тебе рассказать про думы свои сразу, как посмотрела ваш фильм про Ангару и ее «сказочное» будущее после новой плотины, но это все такое больное, что остановилась, не в силах ни думать, ни говорить... И тут, не поверишь, Валя, стало придумываться нечто вроде притчи для тебя, да так, что и остановить её не могла. Вот, Валечка, шел какой-то человек, да и присел на придорожный камень твоей странички. Ты уж прости меня.
Однажды, давным-давно, когда небо было синее, а ветер пах дорожной пылью и нагретой полынью, по дороге шел одинокий человек. Шел он, шел, устал, присел на придорожный камень и стал думать.
Скакал, как всадник, вдаль столетий,
В руке – цветок, в глазах – любовь,
И гимном прошлых многолетий
Возобновлялась мира новь.
Все ждал – невиданной ли встречи,
Иль давней правды всех времен,
И, ускользая от картечи,
Скользил по кронам всех сторон.
Сковал и страсть, и боль обманов,
Открытый взгляд в разбег ветров,
Лишь кисть хранил для встречи ранней,
Иконописец всех основ.
Как прожить без Святынь и храмов?
Как прожить без тебя мне, Русь?
И я снова иду упрямо,
В поте, боли опять тружусь.
Я за всё благодарна, Боже.
За любимый, уставший край,
Чтобы выжить, я рвусь из кожи…
Но в душе благодать и рай.
"Господи, Ты есть? Ты существуешь?
Ты видишь меня сейчас? Слышишь ли Ты меня?"
Ольга стояла в Покровском храме Марфо-Мариинской обители, подняв голову к сводам. Шла Литургия Василия Великого. Но девушка не следила за ходом службы. Она смотрела на росписи в храме и видела перед собой Христа, благословляющего детей, Христа, восходящего на осляти в Иерусалим, Христа, разговаривающего с Марфой и Марией. Росписи были совсем иные, нежели она привыкла видеть в храмах. Прозрачные, сиренево-бирюзовые, они словно пели о весне и Пасхе, которые вот-вот должны были наступить. А главное, Христос на этих росписях казался таким близким и родным.
То, о чем идет речь в этих записях, касается в той или иной мере каждого из нас. Это поиски Бога и обретение веры, размышления о познании себя, о покаянии и любви…
После исповеди будто тяжесть с души упала. И яд, содержащийся в причиненных мне обидах, уже не отравляет душу и не вредит. Вразуми, пожалей, Господи, того, кто творит зло! Спаси его, чтобы не порадовался о нем враг рода человеческого!
А у меня после исповеди такое ощущение, будто смертный приговор отменили. Спасибо Тебе, Господи, что не оставляешь скорбями. Лишь бы хватило силы принять их не в уныние, отчаяние и погибель, а в спасение. Укрепи, Господи!
Чем больше исповедуюсь, причащаюсь, тем больше вижу в своей жизни грехов. То, что и грехом не считала, возникает вдруг из прошлой жизни. И хочется воскликнуть: «Господи, кто же тогда может спастись?»
На Твою, Господи, милость надеюсь.
Засияю слезою хрустальною,
Растворюсь тишиной в синеве,
«Аллилуйя» услышав прощальное,
Прорасту лепестком на стене...
На стене старой церкви заброшенной.
Ах, какая же там благодать!
Где старушка, шурша галошами,
Натирает подсвечника гладь.
Скиталец-дождь увяз в закате,
Небес увяла синева,
И с крыш уставших и покатых
Стекала ночь мне на слова.
И я молчал, и гладил небо,
Простор печальный целовал,
И рельсы вдаль бежали немо,
Ища оставленный вокзал.
Дремал колодец рядом с домом,
Костёр ворчливо догорал,
И дождь-скиталец был мне дорог, –
Как будто друга повстречал.
Зонтичное счастье
В небе облака
Капают дождинки
И бежит река
Пузыри на лужах
Закружились в такт
Зонтик мне не нужен
Я гуляю так
Зонтичное счастье
Носят над собой
Как в морской ракушке
Слушают прибой
В Верховном суде США началось слушание иска по поводу права частных компаний претендовать на информацию о геноме человека как на интеллектуальную собственность.
Иск был подан в 2009 году Американским союзом гражданских свобод (АСГС). В нем оспаривается право коммерческих компаний регистрировать патенты на генную информацию.
Американские власти выдавали такие патенты университетам и медицинским компаниям в течение почти тридцати лет.
Судебное решение по этому делу может иметь далеко идущие последствия для будущих генетических исследований.
В настоящее время множество частных компаний и исследовательских институтов в США и других странах мира используют данные о ДНК в разработке методик обнаружения различных генетических заболеваний, а также средств генной терапии. Как считают исследователи из Медицинского колледжа Вайль-Корнелл в США, патенты охватывают до 40% информации о геноме человека.
Скорбит природа-пленница в ночи,
Скорбит весна, похожая на осень:
Сырой туман на золоте парчи
И тонкий аромат унылых сосен.
Минута жизни на пределе сил,
Дожди стучат упрямо и тревожно.
Апрель призывно-горестно просил
О том, что позабыто безнадёжно.
Проснётся от усталости душа,
Прорвётся к небу, тонкий лёд ломая.
И, птицею молитвенной спеша,
Коснётся обновлённым сердцем Рая.
Встретила давнишнюю свою знакомую. Долго не виделись, занятые каждая своими делами. По телефону, правда, перезванивались. Алена всегда сетовала на какие-то проблемы. Жилось ей и вправду, как сегодня большинству женщин среднего возраста, нерадостно. Страх потерять работу и не устроиться на другую, маленькая зарплата, горькое предчувствие грядущей старости. «Если ты сейчас никому не нужен, то что на пенсии будешь делать?» – так обычно Алена заканчивала разговор. Советов она никогда не просила, просто хотела выговориться.
А тут вместо всегдашнего унылого выражения на лице явно проступало радостное оживление.
— Ну, как ты? – Алена окинула меня снисходительным взглядом человека, понявшего, наконец, к чему надо стремиться.— Все, наверное, в церковь ходишь?
— Конечно, Алена, хожу. Тем более – Великий пост сейчас.
— Наверное, грехов у тебя много. Сколько лет одно и то же: как воскресенье, так ты — в церковь. Нет бы - на себя выходной потратить!..
— Грехов, подружка, у каждого хватает. А что до выходного, так на кого же я его и трачу, как не на себя, когда в церковь иду?
С племянником гуляем мы в лесу,
Стоят деревья в утренней истоме,
Поэту и ребёнку скучно дома –
Пора нам в травах собирать росу.
Пусть в дедовскую не влюблён косу,
Возьму чуть ветра в тощую котомку,
Малыш бежит, и тянет руки тополь,
Я шелест листьев вслед ему несу.
Над буйным берегом морским
Утёс могучий возвышался,
От бурь мятежных содрогался
И ранам счёт не вёл своим.
Ему волны не страшен бег,
Не в грусть – любая непогода,
Его обходят все невзгоды…
Он камень, он не человек!
15 апреля 2013 исполняется 170 лет Генри Джеймсу
В англоязычном мире второе десятилетие продолжается «ренессанс Джеймса». Автор, при жизни никогда не пользовавшийся массовой популярностью, считавшийся «писателем для писателей», издается и переиздается. Большинство его произведений экранизированы, некоторые — не один раз.
Странно сложилась судьба Генри Джеймса в России. При жизни (то есть до революции) его периодически переводили и печатали в толстых журналах. А вот из культурного обихода советского читателя Джеймс оказался выключен напрочь. Все-таки в мотивах действий советской цензуры было что-то мистическое. Понятно, когда запрещались откровенные антисоветчики, вроде Оруэлла или скандального автора «Возвращения из СССР» Андре Жида. Ну, или всякие там модернисты-авангардисты. Но какое все это имело отношение к аполитичному Джеймсу, благополучно умершему в разгар Первой мировой войны? Произведения этого «английского (вернее, англо-американского) Тургенева» были просто созданы, чтобы занять свое место в книжных шкафах советских интеллигентов где-нибудь между собраниями сочинений Диккенса и Голсуорси. Однако только в 70-80-е годы на русский перевели пару томов повестей и рассказов и три романа. И все.
Сейчас философы и обществоведы, социологи и культурологи очень много спорят о секулярном и постсекулярном, о том, вступили ли мы в постсекулярную фазу, когда вновь признаются права религии на общественное значение, и она снова возвращается в публичное пространство. Но что такое секулярное время, совпавшее в истории новой Европы с господством идей, родом из эпохи Просвещения? Пожалуй, определяющий признак секуляризма — уверенность в самодостаточности и автономии (то есть своезаконии, существовании самом по себе) посюстороннего мира. В секулярную эпоху господствующим является мировосприятие, согласно которому за миром нет никакой высшей реальности, его определяющей и направляющей. В эпоху же Средневековья мир, все существующие в нем вещи воспринимались, прежде всего, в аспекте их тварности, то есть — как сотворенные и в этом смысле несамодостаточные, имеющие исток своего бытия в трансцендентном Боге.
Светочи — веточки,
Вечности весточки,
Лучики горнего,
Радуги дольнего,
Вы для меня —
Голоса Вездесущего,
Вы для Него —
Высекатели сущего.
Всюду, всегда
Вы дарители света
И возжигатели
Сердца в поэтах.
