Омилия

Написанное не новость. Много издано книг, ещё больше не издано, спето песен и не спето, прочитано стихотворений, и спрятано рукописей в стол. Но все это — слова, рифмы, мотивы и краски об их блистательном прошлом — том времени, когда они были молоды, знамениты и желанны. Время беспощадно ко всем. Не различая лиц, оно чертит морщины и красит волосы в проседь. Оказалось, время не стало жалеть и их — трех некогда прекрасных, знаменитых на весь мир девушек.

Солнечный апрельский день. Возле супермаркета сидит на коленях полуживая старушка, немощно поднимая руку, пытается креститься. Рядом дешевая фанерная иконка Христа Спасителя и одноразовый стаканчик с мелочью. Немного дальше сидит дед. Дряхлый и полуживой, разложил на ящике зеленый лук и петрушку – прибавку к пенсии. Проходя мимо рынка, замечаю мужчину весьма преклонных лет тянущего за собой телегу с грузом. Тяжело идти, но тащит наравне с молодыми грузчиками.

* * *

У смерти есть большой недостаток. Она приходит всегда не вовремя и неожиданно, оставляя много недосказанных слов.

Настенька не любит откровенничать. Глядя на ее лицо, трудно представить, как оно может улыбаться, смеяться, плакать. Ее лицо всегда задумчиво, отстраненно и безучастно. О себе Настя говорит, только если спросят. И то не всегда.
Мне Настенька доверяла. На меня она надеялась. Я казалась ей феей из сказки. Сказки, где все злые и все плохо, но однажды, словно во сне, приедет крестная-фея и все будет, все. И платья, и туфли, и добрая ласковая улыбка, и обещанный жених и, конечно же, перспектива счастливой жизни в окружении детей и внуков.

Я старалась быть честной. Говорила Насте – что феей быть не умею, феей родиться нужно, а я так, простой человек, а потому дать ей ничего не могу. Того что обычная фея дает. Туфли и платья, еще может смогу купить на сэкономленные деньги, а вот с остальным, особенно с последним… я не фея.

Не о святом, не о прекрасном,–
О жизни горькой в круге бед,
Проникновенным слогом страстным
Вещал взволнованный поэт.
Вобрав крикливую отвагу,
От врат надежды далеки,
Легко ложились на бумагу
Тревоги полные стихи…

И шел поэт… 
                  И нес смущенье,
Судьбу клеймил он, что слепа.
Ему внимала с восхищеньем
В покорном трепете толпа:
Какой талант! Какая сила!
Средь фальши, праздной кутерьмы,
Всю правду жизни возвестил он,–
Давно такого ждали мы…

И жгли безудержные строки
Людей открытые сердца,
Вскрывая язвы и пороки,
Не зная честного лица.
Смиренья мудрость отвергая,
Они несли смертельный дар,–
Усердно в душах насаждая
Слепящей ярости пожар…

Пусть ляжет скорбь моей судьбой,
Пусть затворит удача двери,–
Я б счастлив был… но с верой той,–
Что я не лишний, не пустой,
Что для Тебя я не потерян,
Что буду в вечности с Тобой.

                                    2009
 

Когда мне муза постучится в дверь,
Пусть ночь уже, и сон все крепче манит.
«От новых строк кому-то легче станет»,–
Подумаю… 
                 И дверь открою ей.

                                            2009
 

***
Ближе брата, ближе друга,
Ближе, чем свеча –
К пламени, и ближе слуха –
К уху, и плеча
Тёплого – к челу, чем к оку –
Слёзы, и слова –
К голосу, чем корни – к соку
Почв, чем острова –
К океанам водным, ближе,
Чем к руке – рукав,
Чем страниц шуршанье книжных –
К древности векам,
Ближе окон в ночь горящих
Теплотой огней –
Свет любви животворящий
Твой – к душе моей.

В Грузию я отправлялся не только ради встречи с архимандритом. Хотелось тамошние церкви увидать, изнутри почувствовать сердце Кавказа. Хотелось среди лета набрать пригоршню снега; уж так я горы люблю, а любовь, она необъяснима, люблю, и точка.

Архимандрита я узнал по его книгам. Но одно дело общие книжные советы, совсем иное – получить ответ на личный вопрос. Как жить, кем быть? Не картографом, не редактором, – а в то время я редактировал карты и атласы, – сомнений нет, а если... Об этом даже себе самому боялся признаваться… Дома спросить о духовном пути не у кого, а тут живет человек опытный, искушенный.

Подробности путешествия опускаю, к делу они не относятся, хоть и подмывает описать Дарьяльское ущелье. От Казбеги решил идти пешком, хотелось подольше видеть настоящие, не игрушечные горы. Внезапно, лишь скрылось солнце, их затянуло дымкой, с вершин потянуло холодом, а там и тьмой обволокло, по жилам пробежал страх. Суровые горы, вековечные.

Небольшой группой ночью мы приехали в Гелати, что в пятнадцати минутах езды от Кутаиси, и разместились напротив входа в монастырь, чуть выше святых врат. Других ровных площадок не сыскали в темноте. И утром не пожалели: полуразрушенный монастырский комплекс лежал прямо под нами, на него можно было любоваться, сидя у костра, или даже из палатки, высунувшись до пояса.

Вокруг, сколько взгляд охватывал, леса укрывали склоны и горные вершины. А одну из вершин за Гелати, через ущелье, увенчивала церковь, едва отсюда заметная. Мы решили, если получится, на обратном пути обязательно побывать в храме, стоящем на вершине горы. Поди знай, когда еще доведется приехать из Киева в Грузию.

Маленький монастырь поблизости от Гелати носил трудпроизносимое имя Моцэмэто. «Под монастырем пропасть, - рассказывал нам местный житель. - И дом священника висит над пропастью».

Закончить путешествие мы собирались в месте упокоения преподобного Максима Исповедника в городке Цагери. Не получилось, уж слишком трудным оказался маршрут. Вернулись в Кутаиси. А поскольку сэкономили время, захотели посетить монастырек на вершине горы с домиком настоятеля над обрывом.

«Умоляю вас: не оказывайте мне неблаговременной любви.Оставьте меня быть пищею зверей и посредством их достигнуть Бога. Я пшеница Божия, пусть измелют меня зубы зверей, чтоб я сделался чистым хлебом Христовым. Лучше приласкайте этих зверей, чтоб они сделались гробом моим и ничего не оставили от моего тела, дабы по смерти не быть мне кому-либо в тягость. Тогда я буду по истине учеником Христа, когда даже тела моего мiр не будет видеть. Молитесь о мне Христу, чтоб я посредством этих орудий сделался жертвою Богу».

Священномученик Игнатий Антиохийский,
«Послание к Римлянам»

— Вы едете в Цхнети?

— Еду в Цхнети. Через, — водитель маршрутки взглянул на часы, — десять минут.

— О, хорошо, а то я ищу маршрутку и не нахожу. Скажите, от Цхнети до Бетании близко?

— А вы на Бетанию?! — и водитель в один миг преобразился.

В иорданской земле солнцем выжжен песок.
Вижу мысленно древние страны.
Среди розовых скал путь лежал на восток,
По которому шли караваны.

На торговом пути город Петра стоял,
Среди солнцем песков опаленных,
В окруженьи пустынь, возведенный средь скал,
От врагов хорошо защищенный.

По горячим от солнца ступая камням,
Что усопшее помнят поныне,
Не спеша приближался к нему караван,
Утомленный от зноя пустыни.

Отворялись ворота, в поту и пыли,
Изнуренные бурей песчаной,
Не спеша проходили «пустынь корабли»,
Словно судна в желанную гавань.

И на площади людной толпился народ,
Взбудораженный свежею вестью:
Нам яшму и кораллы торговец везет,
Шелк, парчу и из золота перстни.

Шли года, городок богател, процветал,
Жизнь счастливо текла и безбедно...
Но когда-то в веках затерявшись пропал –
Все ушли из него до последних.

Отчего же покинута Петра была?
Может ждали врагов нападенья,
Может быть неудачи в торговых делах
Их сподвигли на переселенье...

Вместо прежнего царства лишь стены стоят,
Память прошлого канула в лету.
Лишь сквозь дебри веков оглянемся назад:
Петра, город таинственный, где ты?

Но безмолвные скалы глядят на восток,