Красивая девочка, где ты?

Красивая девочка, где ты?
Ну что, улыбнёшься слегка?
На кладбище буйствует лето,
И в вечность плывут облака.

А тени ложатся на плиты
Все гуще: и ночь без огней.
В ней судьбы в историю слиты:
И всё не так, как у людей.

27. 07. 14

Русский роман о любви. Книга первая. 5 глава. Прощание. 6 глава. Жена красного командира

5 глава. Прощание

Люди...люди...жалко издерганные жизнью, как вас глубоко жаль, — это молитва...молитва без слов...
Монах Симеон Афонский «Книга, написанная скорбью, или восхождение к небу»

Декабрь 1919 года

За день до Николы Зимнего, вся деревня, из тех, кто смог прийти попрощаться, хоронила деда Николая. Морозный воздух плотно клубился над старым деревенским погостом. Белоствольные березы раскинули над сугробами обеленные инеем ветви. На них кое-где еще оставались желтые листочки, они горели как восковые поминальные свечи. Среди величественных кладбищенских снегов красным глиняным пятном выделялась свежая могила. Добросовестные копальщики постарались, не поленились пробить мерзлый грунт и выкопали надежную добротную яму. Когда аккуратный деревянный гроб на белоснежных полотенцах осторожно спускали на дно ямы, туда, где земля сохранила еще свое нутряное жаркое тепло, на глазах у Марии сами собой появились слезы.

Князь Владимир и Крещение Руси: лезвие благодати Христовой

Владимир крестил Русь, но вначале крестился сам. Вот Константин Великий, тот председательствовал на Первом Вселенском соборе и именовался «епископом внешних», и патронировал Церковь в Империи, но крещен не был до самого приближения смерти. Нравственному чувству Владимир милее, потому что прежде нежели менять жизнь других, он меняется сам.

Не нужно сомневаться в его святости, как это в обычае у некоторых. И греховная тьма, в которой он привычно жил до крещения, пусть нас не смущает. Редка та святость, при которой человек чист от младенчества до старости. Гораздо чаще жизнь людей рассекается надвое — на «до» и «после».

Рассекающим лезвием является Христова благодать, воспринятая человеком. И здесь уже важно понимать, что подлинно свят не тот, кто с детства безупречен, а тот, кто после принятия благодати не позволил себе вернуться к тому, что было «до». Владимир назад не возвращался. Владимир свят.

Я не вернусь

Я не вернусь
              в пустоту беспробудного сна:
В мир, где приманкой становится
                  лоск.
Берег чужой - я себя отдавала сполна...
О̀земь душой – с болью плавится воск.
Я не вернусь.
              Перепутала жизнь полюса̀:
Мёртвый покой тёплым ядом разлит.
Каплями слёз разливались
                    мои небеса.
Я не вернусь – посох прошлого

Выпустила из рук

Выпустила из рук
слов пух,
высказала тебя
чужим вслух.

Внешнему отдала
тебя зря,
вытерла пот надежд
близ алтаря.

Ласточкою лететь
в твой ад-рай,
с ангелами теперь
жди-встречай.

Только бы здесь меж нами...

Нынче за лесом реки
С синей волною спят,
Звезды сомкнули веки
У предрассветных врат.

Капает дождь по листьям,
Словно стучит в окно,
А от росы игристой
Мокнет полей сукно,

Выплеснув птичьи крики
По ветру в сон земли,
Звезды давно привыкли
Свет в темя мира лить.

Быть полезным Отечеству

Детям о русских святых

Благодарный

Был некогда в Вологодском краю один дивный узник. И дни на севере коротки, и темница мрачна, а он светел лицом.

Звали его князем Иваном. С братом Дмитрием заточили их с детства в тюрьму: как бы не позарились на Российский престол.

После терема княжеского было им здесь голодно, тесно и душно, но Ивану полюбилась молитва, а от молитвы у людей сердце радуется и лицо цветет. И не только сам он всё с благодарностью переносил и молился за дядю, обидчика своего, но и брата Дмитрия радовал и утешал:

— Все святые шли скорбным путём. Будем просить Бога о том, чтобы эта неволя сослужила нам пользу, чтобы дал Господь силы дотерпеть её до конца.

Летней ночью

Всю ночь о чём-то дождь натужно
Вещал. Он плакал и молил,
Что будто с ним рыдать нам нужно
Изо всех сил.
                          Изо всех сил.
Но вдруг кинжалом ночь вспорола
Чужая музыка. Она
Скакала, дёргалась, орала,
Бесстыдно всех лишая сна.
Буравя злобно ночи  тело
И разбавляясь хохотком,
Она нам тем уж надоела,
Что издевалась над дождём.
                           И дождь умолк.
Как вепрь, ворвавшись диссонансом,

Было у отца два сына

С этих слов может начинаться сказка, может — библейская притча. В ответ на веление отца идти и работать в винограднике, один сын говорит «иду», но не идет. А другой говорит «не пойду», но потом, раскаившись, идет и работает. И в притче о блудном сыне оба брата противостоят друг другу, как ночь и день. Младший обижает отца и губит свою часть имения, а старший верно и неотлучно служит родителю, но нет в нем ни любви, ни жалости, а одна только обида и зависть. Так получается, что куда ни глянь, если есть два брата, то отношения между ними драматичны и противоречивы. Каин поднимает руку на Авеля, Иаков крадет у Исава первородство, Фарес и Зара устраивают борьбу в утробе Фамари за право родиться первым. И если смотреть на дело с библейской точки зрения, то вряд ли захочется лепить «братство» вместе с «равенстовм» и «свободой» внутри одного революционного лозунга.

Было два сына и у того отца, которого яркими красками написал незабвенный Гоголь. Разумеем Тараса Бульбу и детей его — Остапа и Андрея. Эти двое тоже антагонисты под стать библейским. Одна у них кровь, одна утроба их выносила, на одной лавке в бурсе они выслушивали уроки, сдобренные тумаками, но разные у них характеры и судьбы. А обратить на это внимание стоит потому, что написанное Гоголем не есть «слова, слова...», а работа с глубинными архетипами, действующими на больших исторических просторах.

Господи, я больше не могу!

Господи, я больше не могу!
Оставаться здесь невыносимо:
От стихов и песен убегу
И от жизни, что неповторимо

Мечется и буйствует в тоске,
И в беде находит утешенье.
Господи, смотри на волоске
Я перед Тобой и чувство жженья

Окольцует обручем мне грудь:
(Точно умираешь понарошку).
Собираться, верно, в дальний путь:
Под иконой сяду на дорожку.

Страницы