Было у отца два сына

С этих слов может начинаться сказка, может — библейская притча. В ответ на веление отца идти и работать в винограднике, один сын говорит «иду», но не идет. А другой говорит «не пойду», но потом, раскаившись, идет и работает. И в притче о блудном сыне оба брата противостоят друг другу, как ночь и день. Младший обижает отца и губит свою часть имения, а старший верно и неотлучно служит родителю, но нет в нем ни любви, ни жалости, а одна только обида и зависть. Так получается, что куда ни глянь, если есть два брата, то отношения между ними драматичны и противоречивы. Каин поднимает руку на Авеля, Иаков крадет у Исава первородство, Фарес и Зара устраивают борьбу в утробе Фамари за право родиться первым. И если смотреть на дело с библейской точки зрения, то вряд ли захочется лепить «братство» вместе с «равенстовм» и «свободой» внутри одного революционного лозунга.

Было два сына и у того отца, которого яркими красками написал незабвенный Гоголь. Разумеем Тараса Бульбу и детей его — Остапа и Андрея. Эти двое тоже антагонисты под стать библейским. Одна у них кровь, одна утроба их выносила, на одной лавке в бурсе они выслушивали уроки, сдобренные тумаками, но разные у них характеры и судьбы. А обратить на это внимание стоит потому, что написанное Гоголем не есть «слова, слова...», а работа с глубинными архетипами, действующими на больших исторических просторах.

Остап крут. Особых авторитетов для него не существует, и это он готов с батькой на кулачках драться. А Андрей более тонок, более нежен, что не мешет, однако, ему быть храбрым рубакой. Но в оконцовке именно Остап остается предан и народу и вере, а Андрей меняет веру, рубит своих и бесславно погибает от руки собственного отца. Причина — любовь к полячке, но поскольку речь не об амурных фактах, а об архетипах, можно договорить нечто самим Гоголем прямо не сказанное. Остап это образ Восточной Украины, а Андрей — Западной. В этом смысле влюбленность в полячку есть образ влюбленности в чужую культуру, это плененность чужими красотами, ради которых все свое способен человек возненавидеть.

У каждого Андрея своя полячка, своя причина для измены. Исторически наши люди влюблялись во время оно во все французское, салонное. Засоряли язык и говорили картаво, напяливали на себя чулки с париками и плакали над французскими романами. . А ведь и верой пренебрегали, нахватавшись легких мыслей у энциклопедистов. Целая эпоха ушла на это. Потом пришел Наполеон и вышиб клин клином. Затем сменились времена и стали влюбляться во все немецкое, научное. По Шиллеру учились чувствам возвышенным, Гегеля толковали, как Библию. В эти двери и Маркс со временем вошел. Нашим же современникам хорошо известна влюбленность в Америку, «где я не буду никогда». Не в Европу, заметьте, а в Америку. Не в Моцарта, а в Пресли. Не в Каллас, а в Монро. Нас действительно очень «долго учили любить ее запретные плоды». Все кокакольно-джинсовое и рокнрольно-голливудское изрядно пропитало в свое время сознание миллионов наших людей, и тот кто выздоровел, знает, как не проста и длительна реабилитация. А значит нам должна быть внутренне понятна трагедия Андрея. Он опьянел без вина, он подумал, что Рай нашел. Потом он позволил перемениться своему внутренему миру, и лишь потом стал предателем. Его не ругать надо. Его надо опознать в самом себе, в истории своих внутренних скитаний. Его стоит заметить и в своих современниках, которые вытягивают шею, вглядываясь в прекрасное далеко, которые любят все чужое и не замечают красоты и истины у себя под носом.

По Гоголю Украин фактически две, как два сына у Тараса. Украина едина в том смысле, что из одной колыбели вышли обе ее родные половины, и она же разделена судьбой и характером двух братьев. Разделена она не по линии Днепра, а по сердцу, и это есть подлинное разделение, поскольку через сердце мост не перебросишь. Разделение никем не придумано. Оно фактически существует, и нужно быть слепым, чтобы идеологией отмахиваться от фактов. Вовсе не нужно смотреть друг на друга в прицельное устройство, чтобы заметить разницу. Достаточно посетить два места — Львов и Хортицу. Хортица это козацкие места. Там весело жилось и сладко спалось Тарасу с сыновьями. Деревянный частокол и такая же деревянная церковь. Куры в пыли, неприхотливый быт, смесь военного братства и монастыря, а иногда — безудержное гульбище, вот что такое Хортица. А Львов это место, куда, образно говоря, переселился Андрей после перемены веры. Магдебургское право, мощеные улицы, высокие костелы, прохладные внутри, с белыми свечами на алтаре. За каминную трубу плати, за лишнее окно плати, что с возу упало на торговой площади в базарный день, то переходит в городскую казну. Закон жесток, но иначе людское море внутри городских стен не сдержишь. Все хорошо, но все совершенно другое.

Стоит напомнить, что люди, покуда не научатся по-настоящему любить ближнего, «другое» и «иное» склонны воспринимать, как «чужое». А уже «чужое» склонны воспринимать, как синоним «вражеского». «Чужой» почти всегда враг. На него смотрят с опаской. Белой вороне смерть в стае ворон обычных. Всюду и всегда в истории жители городов, прячась за стенами, с опаской смотрели в степь: не скачут ли кони, не идет ли вражеское войско? Степь и город противостоят друг другу всегда. Помирить их почти невозможно. И вольный дух воинственной, аскетичной Хортицы, этой славянской Спарты — полная противоположность торговому духу изящного Львова, обвешанного каменными кружевами. И Андрей, влюбляясь в полячку, влюбляется не в нее только, но во все, что стоит за ней: моду, манеры, культурную пышность, ученую казуистику образованных прелатов. Отныне его словарь будет все больше пропитываться польскими терминами и обрывками латинских молитв. А Остап с Тарасом как прежде пахнут ветром и по ночам зачарованно смотрят на Млечный путь. Они ловят рыбу в запрудах Днепра руками, вдыхают роскошные запахи степи и согласны драться с любым количеством врагов в любое время суток. Особенно — за веру. Кто же может сказать, что Остап и Андрей едины, и ничто их не разделяет?

Кстати, однажды войска Хмельницкого во время освободительной войны фактически осадили Львов. Осадили его, как польскую крепость, хотя доля украинского населения была в городе значительна. Но «Андрей» не вышел тогда за стены воевать с «Остапом». И перспектива осады горожан не прельщала. Мещане (поляки, украинцы, армяне и евреи) откупились от казацкого войска, и Хмельницкий пошел дальше, оставляя Львов в тылу. Таковы исторически могут быть отношения двух разных Украин — степной и городской; восточной и западной; православной и католической, вышедших из одной колыбели, но разошедшихся в разные стороны. И странно, что во Львове сегодня громче всех поют о «козацком роде» (не было во Львове козаков). Странно и то, что там же громче всех говорят о голодоморе (не было голодомора во Львове, но был он гораздо восточнее, в другой стране тогда) Ну да ладно. Странности перечислять — бумаги не хватит. Вся жизнь есть некая странность, в зависимости от точки зрения. Вернемся к Гоголю.

Героический эпос изобилует смертями, и смерти эти таковы (выписаны так), что героика у читателя вытесняет страх. Кто опьянеет от книг, тот рискует легкомысленно отнестись к смерти. Это опасно. Но и тот, кто книг не читает, тот не сможет осмыслить реальность и будет ошибаться. Реальность же такова, что героизм в ней присутствует, но ничего до конца не вытесняет. Тарас сгорел на костре, зажженном поляками, Остап погиб на дыбе, Андрей раньше другой родни умер от пули, выпущенной его могучим батькой. Таков конец главных действующих лиц «Русской Илиады».

А что сегодня? Сегодня умершие от пуль и сожженные украинцы исчисляются уже сотнями и сотнями. Есть и замученые, умершие под пытками. За что? Почему? Быть может потому, что братское единство достигается не повторением политических мантр, не финансовой помощью и «ценными советами» иностранных благодетелей, а правильной реакцией на реальность, которую вначале предстоит почувствать и определить. Если различия внутри народа есть и они значительны, не нужно уперто твердить, что различий нет, а говорящие иначе — враги и террористы. Достигать единства ценою сожжения Хортицы или ценою осады Львова, ценою уничтожения одной из Украин — нельзя. Нужно сохранять и то и другое, и желательно с жителями, а не в виде опустелых безлюдных строений.

Не знаю поздно сказаны эти слова, или вовремя, но людям не нужно было бы жать на спусковой крючок, если они чаще листали страницы бессмертных литературных произведений.

radonezh.ru