Рассказы

Кукла оказалась фарфоровая. В её глазах блёкло-голубого цвета можно было прочитать недоумение и испуг. Платье потеряло свежесть и яркость. И только глупая по своей щедрости улыбка неожиданно расцветала на бледном лице.

Кукла долгое время пылилась в серванте, пока к ней во время чаепития не подошла маленькая девочка. Она открыла дверцу бабушкиного серванта и извлекла оттуда куклу. Стекло шкафа тонко запело, и, губы куклы приветливо растянулись.

- Моя! Уола! Громко произнесла девочка, сразу привлекая к себе внимание. Шумные голоса взрослых притихли, и с десяток пар глаз с умилением посмотрели на малышку, наряжённую в белое кружевное платье и гольфы. В комнату заглянула бабушка Ольга Германовна и увидела, что кукла в руках у внучки.

  Как обычно вечером, забрав дочь из детского сада, Марина возвращалась домой. Возле подъезда вперемежку с пестрыми осенними листьями валялись сорванные  рекламные объявления.  Лишь одно каким-то чудом уцелело на серой кирпичной стене. Оно-то и привлекло внимание молодой женщины:

" Дорогие родители, любящие бабушки и дедушки!
На базе детского центра «Радуга» объявляется  набор в   детскую "Арт-студию" (лепка, рисование, аппликация). Группы 3-5 лет. Занятия по субботам и воскресеньям.
Мы с нетерпением ждем Вас!"

  Наденка брала ягоды и прислушивалась к голосу кукушки. Лес дышал прохладой, от земляники исходил удивительный аромат.
     Надя поднесла ягоды к лицу, зажмурила глаза...
— Кукушка, кукушка, накукуй мне годочки!
— Ку-ку, ку-ку, ку-ку...
— Кукушка, кукушка, накукуй маменьке!?
— Ку.
— Матушка Серафима! А пошто кукушка маменьке куковать  не стала? Только пол ку-ку  и сказала?

Йоль
Наверное, когда Бог создавал Адама и ещё даже не планировал что-то делать с его ребром, Он уже тогда вложил в саму его душу ревность. Во всяком случае, Йоль, как истинный мужчина, был тем ещё ревнивцем и собственником.
Будь его воля, он ко мне ни одного представителя своего пола и на выстрел бы не подпустил. Но, увы, обстоятельства были сильнее, и раз за разом приходилось смиряться, сверля тяжёлым немигающим взглядом почти чёрных в такие моменты глаз очередную спину. Особенно тяжёлым это взгляд становился, если спину дополняли плечи со звёздочками на погонах – в любом количестве этих самых звёздочек.

Отца Кирилл почти не помнил. Умер, когда Кириллу и шести лет не исполнилось. Мать всю жизнь на руководящих должностях, с утра до вечера пропадала на своей фабрике, частенько оставляя сына у Касинии Петровны — матери приятельницы. С её дочерью тётей Людой мать много лет вместе работала. Касиния Петровна жила через дорогу в брусчатом доме. «У меня всё деревянное, — стучала костяшками пальцев по стене, — всё лёгкое, всё дышит! Это не ваш кирпич!»

«Зажилась я на этом свете. Шутка ли — девятый десяток дотаптываю!» — каламбурила Мария Афанасьевна Липова. Последние два года «топтаться» делалось труднее и труднее. В основном — по квартире. Из самых дальних маршрутов — магазин, да ещё стала наведываться в церковь Иоанна Предтечи, что недавно освятили на соседней улице. Храм крохотный, гроб при отпевании поставят перед амвоном, и всего-то метра два пространства от изголовья до входных дверей.

В церковь Мария Афанасьевна отправлялась не на службы, а к Надежде Петровне, старушке, что работала в свечной лавке. Относительно Марии Афанасьевны Надежда Петровна — молодка, всего-то семьдесят пятый год. Ну да это так, к слову. В будний день мало кто из горожан отвлекался от повседневных забот и заглядывал в храм Божий, старушки наговорятся вдоволь, навздыхаются, а где и набежавшую слезу утрут.

Лидия Васильевна поднялась на крыльцо церкви, неуверенно перекрестилась, поправила косынку. Потянула на себя массивную дверь, вошла в притвор. Перекрестилась. Следом за ней напористо вошли мужчина и женщина, обоим за сорок, Лидия Васильевна шагнула в сторону, давая дорогу, мужчина и женщина по-деловому троекратно осенили себя крестным знамением с поясными поклонами. Лидия Васильевна отметила эту арифметику и ещё два раза перекрестилась, стараясь в поклонах как можно ближе к земле опустить пальцы правой руки. Купила три свечи. Пооглядывалась — куда правильнее ставить. Не определилась, сунула свечи в сумочку — потом видно будет. На клиросе читала нараспев женщина. Лидия Васильевна выбрала место в самом углу. «Отца и Сына и Святаго Духа», — раздалось с клироса, народ начал креститься, Лидия Васильевна поспешно присоединилась к молящимся...

заметки воцерквляющейся девушки

Уже стоя в очередь на исповедь, я знаю, что скоро случится взрыв. Словно я сижу на пороховой бочке и слышу запах серы. Запах такой явственный, мне бы встать и убежать, а я не могу сдвинуться с места. Что-то есть гипнотическое в этом запахе, что-то притягивающее.

Я наклоняю голову под епитрахиль и шепчу: согрешила тем, что не имею терпения, что спорю, раздражаюсь, оправдываюсь... В этом темном закутке между епитрахилью и Евангелием, я чувствую себя в безопасности. Мне снова легко и свободно. Грехи мои отпущены, как же хорошо!

Из книги «Прихожане»

В воскресенье в Свято-Успенском соборе после литургии столкнулась с Мариной, раза три в паломничество вместе ездили. Она заулыбалась:

— Здравствуй-здравствуй, Танечка.

И представляет спутницу:

— Моя мамочка!

Мамочка, маленькая, весёленькая старушка в цветной косыночке, с юмором — к Марине плечом прижалась и говорит:
— А это моя любимая доченька!

— А як же, — это уже Марина, — других-то нет.

Переборов лень, я встал с кровати, перекрестился и прочёл «Отче наш». Воскресенье. Шесть утра. За окном о чем-то кричат воробьи, пытаясь разбудить сонную листву. Один единственный день когда я могу дольше поспать. По субботам тоже приходится работать – дополнение к зарплате, да и работы хватает. Поездки в город на завод, где я работаю инженером, стали привычными. Немного утомляют ранние подъёмы и полтора часа пути тремя видами транспорта.
«Нужно побыстрее собираться, – сказал я себе, – в церковь нельзя опаздывать». Каждое воскресенье я стараюсь ходить в  местный храм. Наша церковь была освящена в 1991 году и названа в честь Озерянской иконы Божией Матери.

Груша в преклонном возрасте была истовой богомолкой. Грех ли какой замаливала? Теперь уже никто не скажет. До Преображения Господня яблочка в рот не брала. Была какая-то тайна. Может, забеременела по молодости да сделала аборт, а больше Бог деток не дал. В народе считается: яблоки до Яблочного Спаса нельзя есть женщинам, которые избавились от своих детей, иначе в раю им яблочка не дадут.

из книги «Прихожане»

Изначально это было село. Лет сорок назад город подвинулся к нему вплотную и втянул в себя. Приращивал площади без бульдозера и экскаватора, широким шагом перемахнул белёные хатки, и за дальней их границей возвёл новый район. Село, ставшее городом, жило, как и раньше. Ну, газ провели, водопровод протянули...

В середине девяностых годов, в 1995-м или 1996-м, матери Вадима приснился странный сон. «Никогда свёкра, деда твоего не видела, – поделилась с сыном, – только на фото, он в 43-м умер, а с твоим отцом я только через семь лет познакомилась, и вдруг снится Антон Владиславович».

Снилась узкая комната, стены серые, как больничные или тюремные, ни дверей, ни окон. Узкая железная кровать застелена грубым серым солдатским одеялом, рядом тумбочка, табурет. Всё мрачных тонов. На кровати сидит Антон Владиславович в гимнастёрке, галифе, на ногах сапоги, руки сложены на коленях. Бритая голова, щёточка усов под носом.

«С польским акцентом речь у твоего деда, а я ведь голоса его никогда не слышала, и размеренно покорно говорит мне: «Здравствуй, Анна, я теперь здесь живу».

(из книги «Кукушкины башмачки»)

Как любила его до свадьбы! Как любила! Глупой девчонке не хватило умишки понять: любила, что сама нагородила. Когда прояснилось – а уже дров наломано... И двух лет со дня знакомства не миновало, как вся жизнь моя по колдобинам понеслась. Девочкой росла скромницей. По-настоящему не дружила ни с кем. И вдруг на меня обращает внимание красивый парень. На четыре года старше. Я год как со школы, в техникуме училась. Восемнадцать лет. Он в институте на последнем курсе. Всем хорош. На голову выше меня. Спортсмен, волейболист… Руку в локте согнёт, бицепсом меня под попу подхватит, играючи на этом «сиденье» поднимет. Я верещу, счастливая. Только им и жила, дурочка...

Вот это да! — у Хэйли перехватило дыхание. — Перед ней лежали два крыла. Два настоящих крыла.

От кого?

Она зашуршала оберточной бумагой, осматривая сверток, в котором лежали крылья. Ничего особенного. В похожую бумагу завернуто большинство её подарков. Подписи нет...

А на крыльях?

Пальцы окунулись в мягкий, невесомый пух. Да разве на такие крылья кто-нибудь осмелится повесить бирку — это было бы кощунством.

На Плеханова стоит двухэтажный дом XIX века. Такой же, как и его соседи. Резные деревянные балконы, веревки с бельем через весь двор. Единственное отличие — тутовое дерево в три обхвата толщиной, которое растет прямо из первого этажа, создавая приятную тень во дворе, а в сезон туты — множество мух, которых манят раздавленные ягоды на асфальте.

С этим деревом была связана одна курьезная история.

Дворовая летопись умалчивает подробности, а повествует только один неоспоримый факт, что после войны поселились в одной комнате на первом этаже супруги — дворники Арамаис и Кнарик Халатян. Кнарик сразу же потребовала от мужа спилить старую туту, которая нагло занимала большую часть их залы. Арамаис, которого во дворе звали Арамисом, сказал свое веское слово.

Сергей Дмитриевич И-в считал себя счастливым человеком. Впрочем, разве это не соответствовало истине? Ведь в свои пятьдесят он уже достиг всего, к чему стремился в жизни. Из рядовых журналистов возвысился до главного редактора крупнейшей в Михайловске газеты «Северная волна», снискал известность и уважение земляков. Вырастил и воспитал сына, который в свой черед подарил ему внука. Теперь, следуя древней восточной мудрости, Серею Дмитриевичу для полноты счастья оставалось построить дом и посадить дерево. Вот он и обзавелся участком в сорока километрах от Михайловска, на самом берегу речки Илицы, где строил себе добротный деревенский дом, в котором можно было бы отдохнуть после многотрудной рабочей недели.

Отслужив положенное время в армии, Алексей вернулся домой, в небольшой шахтерский городок, где родился и вырос, где его ждали родители и любимая девушка. За те полтора года, что его не было здесь, произошло много разных событий, в том числе и печальных. У Даши, его любимой, что провожала Лешу в армию, случилось несчастье. В автомобильной катастрофе погибли ее отец и мать. Кроме Даши, которой уже исполнилось восемнадцать, в семье осталось двое поздних детей - пятилетний Кирилл и трехлетняя Катя. Алексея тогда отпустили из армии в краткосрочный отпуск, на похороны. «Даша, - сказал невесте после поминок, когда все разошлись, и они остались в опустевшем вмиг доме, где вместо Дашиных родителей – только две их фотографии, перевязанные черными ленточками, - ты держись.

Монолог пациентки

Если мы встретимся на улице, вряд ли вы сразу догадаетесь о том, что я — ненормальная. Внешне я ничем не отличаюсь от остальных людей. Разве только не буду смотреть вам в глаза, когда вы заговорите со мною, и, должно быть, постараюсь побыстрее от вас отделаться. Только без обид: общение с людьми обременительно, когда болит душа.

А встретиться мы запросто можем. Нас, пограничников, в периоды ремиссии отпускают на прогулки в город. Ненадолго, часа на два, перед полдником.

Да, я сейчас живу в больнице для душевнобольных.

Там совсем не страшно. Ну... или страшно, но не совсем. Не так страшно, как кажется тем, кто ни разу не переступал порог этого заведения. Там страшно иначе.

Из цикла «Путёвые миниатюры»

Люблю путешествовать. Сядешь в поезд, и он увезёт тебя от всех проблем. Обретается даже некая свобода от себя, если, конечно, повезёт с попутчиком. Хороший попутчик — это подарок судьбы, а она в последнее время скупа на такие подарки. Но я расскажу про случай благодушного её расположения, когда попался мне не просто хороший, а очень хороший попутчик.

Сначала мы о чем-то поспорили. За давностью я уж и не помню о чём, о ерунде какой-то, наверняка. Однако наш разговор повернул в такое русло, что я до сих пор помню все дальнейшие его подробности. Даже запах растворимого кофе, стоявший тогда в нашем купе. Чтобы запомнить самое ценное — путёвое, я решил после записать всё по памяти.