Вы здесь

Светлана Коппел-Ковтун. Рассказы

Выставка забинтованных картин

Он сидел на входе, нервно поглядывая на чёрные тучи, готовые низринуться  дождём. В галерее никого не было, и ему, наверное, хотелось уйти домой пораньше, чтобы не промокнуть в дороге. Он был не очень приветлив, когда я протянул купюру, равную стоимости билета.

- Ливень скоро обрушится, чтобы смыть всех к ядрёной фене. В небо глядели?

Я не сразу нашёлся что ответить, в итоге промолчал. Взял свой билет и направился в залы.

- Что это с ними? - воскликнул я в недоумении, едва вошёл. Картины, которые висели на привычных местах, были забинтованы.

Старик приковылял на мой вопль и спокойно выплюнул одно слово:

- Заболели.

- Картины?

Приобщение к вечности

Таня жила под столом. Тяжёлая скатерть с бахромой служила завесой, разделяющей большой мир взрослых и её собственный, маленький — подстольный. Здесь скрывалось другое время, другое пространство, другие интересы и секреты. И, главное, здесь не было никого постороннего — всюду присутствовал лишь тот, кто внутри. 

Хотелось, чтобы уединение длилось вечно, потому Таня всякий раз с опаской глядела на кружащие вокруг её святилища ноги взрослых.

Увлёкшись игрой, она легко забывалась, и тогда потусторонний мир исчезал,  вполне существовало только само подстолье.

Взрослые — на кухне, говорят о чём-то своём. Значит, всё пространство комнаты свободно и готово принять Таню в игру. Мир может стать шире, хотя бы на пару шагов.

Выбравшись из-под стола, Таня спешит вперёд, куда несут ножки, и вскоре оказывается перед чуть приоткрытой дверью. Словно кто-то решил пригласить маленькую девочку в неведомый новый мир, где она ещё не бывала, о существовании которого не подозревала. Закрытая дверь была концом мира, приоткрытая оказалась началом другого.

Пришибленный

Этот странный человек сразу привлекал внимание. И не потому, что был несуразно одет, как-то по-стариковски, не по возрасту. В нём было что-то от Акакия Акакиевича. Он и ходил, казалось, так, чтобы не испортить ни замызганных своих башмаков, ни выложенного плиткой пола. Находясь в кафедральном соборе, он был избыточно скромен, смущался не в меру. Казалось, что ему даже дышать совестно. Когда подошёл на исповедь, был так скован, что едва мог связать два-три слова. Вероятно, его принимали за дурачка. Да он и был таким.

Помнится, огорчилась за него, когда священник отругал его и не допустил к причастию за то, что не вычитал всё, что надо. Тогда подумалось: он же убогий, куда ему? Пришёл и слава Богу!

Ксеньюшка, голубка Христова

Стрелою летела её любовь, а выпущенную стрелу разве остановишь? Вот и неслась Ксения Петрова по улице имени её дорогого супруга полковника Петрова, спешила домой, не желая верить в случившееся. Люди всякое болтают и часто не по делу. Не может её любимый, благочестивый Андрей Фёдорович, известный дворцовый певчий, умереть, да ещё так дурно — за попойкой. Она, голубка его ненаглядная, жизнь и любовь его: куда ж ей теперь лететь, в какие пропасти? Куда деваться, если его больше нет? На чьё плечо голову класть, в ком отраду искать?

Прибежала во двор, мимо кур и гусей, мимо каких-то людей, пролетела прямо в дом, и тут притихла, обмякла. Увидела мужа бездыханным, упала перед ним на колени и зарыдала, захлёбываясь от горя. Словно воздух кончился, нечем стало дышать, незачем стало биться её  горячему сердцу.

— Боже милостивый! — взмолилась она. — Возьми лучше меня!

В голове звенело невыносимое — умер, сердце противилось и спорило — жив! Душевное смятение было слишком велико. Проплакав не один час у ног покойного супруга, обессиленная Ксения уснула. И снился ей Андрей Фёдорович, живой и весёлый, всё хотел ей что-то сказать да не мог. Только глаза его с добрым прищуром глядели на жёнку, будто чего-то ждали, просили.

Хоронили полковника Петрова на Смоленском кладбище Санкт-Петербурга. Пришедшие с ним проститься недоумевали: почему вдова его в мешковатой мужниной одежде, какую ни одна женщина в здравом уме не наденет? А она, словно отвечая им, говорила:

— Это вовсе не Андрей Фёдорович умер, это Ксеньюшка умерла.

Отец Онисим

У него рыжая, солнечная борода. И на душе от него так же солнечно.

Мы познакомились давно, я даже не помню когда, при каких обстоятельствах. Помню только, что любила у него исповедоваться.

Человечность, доброта, тонкость чувств, искренность. Он понимал меня, а я ещё та штучка — сама себя не всегда понимаю. Он никогда не лез в душу, не царапал сердце, не обличал.

— Горя в жизни и без нас хватает, — говаривал он. — Человек человека должен поддерживать. Надо костылём быть для ближнего, а не палкой.

Таким и был отец Онисим — утешающим, утишающим страсти и скорби. В любой беде на него можно было положиться, как на отца.

Как-то я пригласила его в гости. Перед входом в подъезд пропускаю его вперёд, а он, наоборот, меня пропускает. Из вежливости. Стою на своём, не иду — его пропускаю. Так и танцуем перед дверью: кто кого. И тогда он говорит:

Уставший хвостик

Бежим по дорожке: Венечка, муж и я. Вернее, бежит Венечка, а мы следом идём. Первая весенняя прогулка к лесу. Пыль взметается из-под лапок, но она ещё сомневается в себе, не смеет насыщать собой всё пространство, разбуженное ногами и лапками.

Радость бегает по телу Венечки туда-сюда: от ушка к ушку, от глазика к глазику, от носика к хвостику.

— Эй, мир, я иду тебя познавать!

Вот первый цветочек — жёлтый, и Венечка уткнулся носом в него, как пчёлка. Нюхает, чем пахнет первый встреченный дружок. А вот ещё один — тоже жёлтенький, и его Венечка тщательно исследовал своим носом.

Но пора вперёд, там ждут, возможно, не только бабочки и птички, но и маленькие чихуахуашки... Веня любит встречи.

За два года, которые Ве живёт с нами, он переформатировал нас под себя — улучшил, одобрил, осчастливил, оВЕселил. Он всё вокруг себя превращает в исполненное счастьем своё подобие. Кажется, что и камушки рады, что бегут по ним крохотные лапки, и дорога, и травка.

Повернули налево, здесь земля ещё влажная... Нет, лапкам неудобно. Рано. Возвращаемся назад.

Человек — не выключатель

Сидим, болтаем ни о чём, пьём чай с тортом. Компания состоит из едва знакомых людей. До времени каждый прячет свой внутренний мир, полный сумбурных впечатлений и личного опыта.

— Кто книжек не читает, тот больше других знает! — восклицает круглолицая старуха, сидящая на углу стола.

Все стараются не замечать её неприлично громкие возгласы.

Мы все — соседи, собрались за столом по поводу дня рождения нового управдома. Мы — элита дома, приближённые к делам управления.

И тут сам управдом ввязывается в спор двух женщин: молодой и старой, видавшей ещё прошлую войну.

— Что ни говорите, а человек не волен выбирать свою судьбу, — говорит управдом. — Вот каким он родится, таким всю жизнь и живёт. И родители ничего не могут с этим поделать — все наши воспитательные потуги ничего не стоят.

— Его сын сидел в тюрьме, недавно вышел, — шепчет мне на ухо соседка, сидящая от меня слева.

— Ааааааа, — протяжно шепчу я. — Тогда понятно.

Не той коёль

Из цикла «Касины сказки»

Бабушка Оля живёт далеко,  потому приезжает к ней Касенька очень редко. Иногда её просто привозят к бабушке — пожить, а мама с папой уезжают, потому что им надо работать. Так случилось и в этот раз.

Пока длился день, Кася не волновалась, что мамы нет. Играла с курочками, с уточками, носилась с котятами, которых у Мурки  аж пятеро.  И под яблоней спала Касенька, прямо в траве. Бабушка нашла её и не стала трогать, только одеяло подмостила, и Касеньку на него переместила. Под яблоней тенёчек — не жарко.

Проснулась Кася оттого, что птичка от руки её вспорхнула. Глядит, совсем рядышком огромная разноцветная бабочка разместилась. Крылышки то сложит, то расправит, то сложит, то расправит — загляденье.

И кузнечики в траве поют, и птички без умолку щебечут. Не заскучаешь.

Притча о мнениях

Из цикла «Путёвые миниатюры»

Люблю путешествовать. Сядешь в поезд, и он увезёт тебя от всех проблем. Обретается даже некая свобода от себя, если, конечно, повезёт с попутчиком. Хороший попутчик — это подарок судьбы, а она в последнее время скупа на такие подарки. Но я расскажу про случай благодушного её расположения, когда попался мне не просто хороший, а очень хороший попутчик.

Сначала мы о чем-то поспорили. За давностью я уж и не помню о чём, о ерунде какой-то, наверняка. Однако наш разговор повернул в такое русло, что я до сих пор помню все дальнейшие его подробности. Даже запах растворимого кофе, стоявший тогда в нашем купе. Чтобы запомнить самое ценное — путёвое, я решил после записать всё по памяти.

Вишни

Артёмка любил вишни, потому, когда начинался сезон, он частенько прогуливался по частному сектору. Деревья за забором он никогда не трогал, помня строжайший запрет мамы. Ещё в детские годы её потрясла история про мальчика, которого застрелил хозяин за горсть вишен, сорванных с его дерева.

Нет, Артёмка хоть и мал ещё, но чужого не тронет. Да и зачем лезть за забор, если достаточно деревьев растет на ничейной земле.

Сегодня у мамы плохое настроение. Она плакала с утра: деньги кончились.

— Как бы нам до зарплаты дотянуть, сына? — задумчиво спросила мама. — Хоть бы вишен где нарвать да вареников сделать. Хочешь вареников с вишнями?

Страницы