Вы здесь

«Поэту в мире нет закона – он благодатью осенён» (Творчество Николая Алешкова)

Случайностей в мире нет и это не новость. Наверное, поэтому я не удивился, когда накануне Дня победы «случайно» открыл сборник стихов нашего современника Николая Алешкова «Дальние луга», и «случайно» увидел такие строки:

 

Скрип шагов за спиной не люблю.

Русский снег чужаками утоптан.

 

…Незадолго до Дня победы всё либеральное интернет-пространство начинает гадко шевелиться, призывает забыть про славу Русского оружия. Аргументы приводятся хоть и не логичные, но зато – ух! – напористые: дескать, мы никакого отношения к Победе не имеем, ведь это не мы, это наши прадеды победили, значит победа – не наше дело. Война это голод, грязь и смерть, следовательно – не надо радоваться окончанию войны. Не все ещё в стране сыты, следовательно – оружие вообще необходимо проесть и пропить… Предлагается вывод: посыпьте, русские, пеплом свои виноватые головы и успокойтесь. Такая у пропаганды кривая логика…

За что нас – русских – ненавидят, боятся и пытаются укусить? Известно, за что: за то, что мы это – мы. А вот – как этому противостоять? Поэт Николай Алешков на этот вопрос отвечает с пророческим размахом, краткостью и точностью, будто даёт рецепт, стоит лишь вчитаться:

 

Враг отступит, глаза опуская,
Если русский поднимет глаза.

 

Действительно, сколько ещё нам ходить с опущенными глазами? Ведь враг, как подлая дворняга, чувствует момент смятения сильного, и в этот момент вероломно по-шакальи кусает. Как, всё же, своевременно в моих руках оказался сборник стихов Алешкова! – поднимаю глаза. Утешаюсь.

Впрочем, надо ли удивляться тому, что стихи Алешкова отвечают на животрепещущие вопросы? Не думаю. Ведь поэт только тогда и – поэт, когда его душа живёт болью и радостью Родины, когда его сердце переживает всё, что тревожит его земляков. А ещё у настоящего поэта обязательно находятся строки, которые, как говорил Шмелёвский Крынкин: «Кажинное словечко, как навырез! Так в рамочку и просится! Так и поставлю в рамочку – и на стенку-с!..»

 

…Нельзя менять ни родину, ни веру.

Я это знал. И ты на этом стой!

 

Призыв? Разумеется. Хотя скорее это похоже на глубокий жизненный опыт.

Вообще, сборник стихов Николая Алешкова дышит переживаниями о судьбах Родины. К счастью, его патриотичные строки лишены дешёвого пафоса, легко усваиваются, а значит – воспитывают читателя. И повышают в читателе патриотический тонус:

 

Ничего нам враги не забыли,

Победившим в священной войне…

 

Это сущая горькая правда от поэта Николая Алешкова. В XXI веке всё это очевидно, как никогда.

Впрочем, есть в сборнике строки, с которыми ни мириться, ни соглашаться русскому человеку не к лицу, как в стихотворении «Илья Муромец»:

 

Надо сжить врага со свету!

Но… России больше нету.

 

Нету?! Может быть поэту на минуту открылись сферы недоступные глазу обывателя? Может он знает нечто, сокрытое от нас до поры? Не рискну на эту тему сейчас рассуждать. К тому же сам Алешков тут же в своём сборнике успокаивает читателя, и указывает направление отечественного вектора:

 

В морозном воздухе двоится

Крестьянский острый серп луны…

Кто любит Бога, не боится

Иной неведомой страны.

 

Для того, кто с Богом, нет в жизни поражений и страхов, тому нечего бояться. А «Мы – русские, с нами Бог», следовательно, сколько бы не бесновалось либеральное шакальё, мы всё переможем, нам не привыкать.

Поэт Николай Алешков принадлежит к замечательному послевоенному поколению, которое умеет сплотиться, умеет выстоять. Это поколение воспитывалось писателями фронтовиками, как современные подростки – американскими низкопробными мультиками. Отчасти поэтому любовь к жизни у того послевоенного поколения многократно превышает «современные среднестатистические показатели». Буквально вчера отгремела война с её ужасами и весёлая надежда, сродни Пасхальной, наполнила советскую атмосферу. «Мы живём ещё как бы на рассвете, на раннем утре мира, — писала О. Берггольц, — Отсчитывая дни со дня победы, мы знаем, что победа будет разгораться, как разгорается утро. Может быть, что-то из того, что придёт к нам с нарастанием мирного времени, не будет узнано нами или окажется не таким, как мы ожидали, представляли себе, но хочется верить и верится, что полдень мира будет ещё светлее, ещё щедрей, ещё свободней, ещё прекрасней, чем мы представляем его сейчас, в первые дни после победы».

Алешкову посчастливилось подниматься на ноги в той светлой послевоенной стране, где повсюду звенело предчувствие больших, прекрасных перемен, всё кругом стремилось к небывалой, лучшей жизни, но всё ещё чернели следы страшной войны:

…Ветры весело пели
и качали звезду
над моей колыбелью
в сорок пятом году.
И салюта зарницы,
что зажглись над Москвой,
расцвели, как жар-птицы,
над моей головой.
Чуть подрос — засверкали
на груди сорванца
боевые медали
с гимнастёрки отца…

 

… Деревенские вдовы,
как пригоним коров.
Скажут, потчуя вдоволь:
— Будь, сыночек, здоров!
Вытрут влажные веки
уголками платка.
Не забуду вовеки
вкус того молока!
Нас всем миром растили,
пересилив беду.
Я родился в России,
в сорок пятом году.

 

Нам, не росшим в ту замечательную эпоху, многого не понять и не прочувствовать вовек, как бы мы ни бились. Оттого наше современное творчество просто физически не в состоянии воспринять и передать окружающие краски вселенной, так как это делает Николай Алешков. Послевоенное детство отпечатывается почти на каждом его стихотворении, на протяжении всей творческой биографии звучит в строках Алешкова послевоенный оптимизм. Иначе как? Вот, к примеру, одно из произведений, созданное им уже в XXI веке:

 

Время года – бабье лето.
Грузди, рыжики в лесу.
Два лирических куплета
с ними вместе принесу.
Время жизни – тоже осень.
Лодка ждёт на берегу.
Не курю. И пьянку бросил.
Катю бросить не могу.
Смерть придёт – слезу уронят
дети, внуки и родня.
Честь по чести похоронят,
только первым, чур, меня…
А пока живу, однако…
Под ногами-то – ура! –
груздь зарылся в мох, собака!
Вылезай, в ведро пора…

 

Сколько жизни, сколько любви в этих строчках! Любви ко всему без исключения! Наивному читателю может показаться, что поэт, проживший насыщенную долгую жизнь, не растратил детского щенячьего восторга. Но это совсем не так. Любовь, которая живит настоящую поэзию, есть груз, который не каждому по плечу. И не детским восторгом светят строки Алешкова, а глубоким, зрелым, мощным чувством любви.

 

Скоро стану седовласым,

 потерявшим удаль, стать…

 Перед самым смертным часом

 вдруг захочется опять

 пареньком промчаться ладным

 по тропинке в поле ржи…

 

Осчастливил Бог талантом –

 с одиночеством дружи!

 

 …всей душою, всею кровью,

 птицей в небе – песню спеть…

 

Осчастливил Бог любовью –

 будь готов и боль терпеть!

 

Поэт, не переживший, точнее – не живущий любовью, это не поэт, это графоман. Это мягкое заявление, моё. Апостол Павел говорит жёстче: «Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто». Действительно, от этого космического вечного чувства, очевидно, воспитанного в себе, поэту не отделаться. И ничего общего с наивным восторгом оно не имеет:

 

Птичка поёт за оградой кладбищенской.

Нет у пичужки на счастье «табу».

Бросить бы всё да с котомкою нищенской

дальше судьбу волочить на горбу.

Я никого уж ничем не обрадую,

враз очумевший, угрюмый, пустой,

если лежит вот за этой оградою

счастье моё под могильной плитой.

Пусть позабудут меня, недопевшего,

все, кому горя понять не дано.

И от Отечества осточертевшего

я б схоронился на самое дно.

Душу сравнивший с котомкою нищенской,

я за одно благодарен судьбе:

птичка поёт за оградой кладбищенской.

Здравствуй, наивность! Спасибо тебе.

 

Листаю и листаю сборник. Каких только чувств и оттенков нет в стихах Николая Алешкова! Пробую читать его творчество в любом настроении – строки будто сами находят душевную болячку и ложатся лекарством именно на неё.

 Иногда критики в своих статьях препарируют полотно определённого автора до отдельных мазков. Мне кажется, здесь такой подход не годится, ведь в данном случае, когда автор прожил полноценную литературную жизнь, когда и патриотизм, и грусть, и радость, и любовь, и гром, и лирические звуки наполняют буквально каждую строку, такое препарирование кажется попросту неуместным, околесица выходит. Вот так, в частности, о поэзии Алешкова говорит критик Вячеслав Лютый: «…каждое из понятий, перечисленных в авторской строке, оказывается своего рода входным наименованием целого спектра сюжетов, вполне человечных и конкретных. Коллизии здесь перетекают на соседнее художественное поле: житейское перекликается с духовным, а родное – с повседневным и надмирным».

Что тут можно добавить? Пожалуй только одно: читать стихи Алешкова намного приятнее и полезнее, чем читать статьи про стихи Алешкова.

В мае, в зелени листвы,

возле общежития

соловей (слыхали вы?)

 пел в пылу наития.

 Не в лесу, а посреди

 города огромного,

 где вчера прошли дожди,

 и гудка паромного

 не слыхать ещё с реки,

 и река – под радугой…

 Коменданту вопреки

 я стою и радуюсь,

 что не зря среди ветвей

 яростно, неистово

 соловьиху соловей

 два часа высвистывал.

 Два часа свистел и я…

 Только ближе к вечеру

 вышла милая моя:

 – Больше делать нечего?

 

Алексий Лисняк, протоиерей, член СП РФ

Воронеж

 

Стихи Николая Алешкова

***

Начинается мир за порогом,

а за печкой сверчок верещит.

Вечер. Мама беседует с Богом.

На божнице лампадка горит.

 

Я лежу на скрипучих полатях.

У святых озаряются лбы.

И сливается мамино платье

с полумраком вечерней избы.

 

Мамин шёпот доносится еле.

Просит: дружно жила бы родня,

и чтоб раны отца не болели,

и ещё что-то там – про меня...

 

За окошком – звезда-недотрога.

Я шепчу ей: «Поярче свети!»

Засыпаю. И снится дорога,

по которой мне скоро идти.

 

 

***

Опять в подъезде кто-то топчется.

В саду замолкли соловьи.

Мне всё страшней от одиночества

и всё тоскливей без любви.

 

Мне жалость всё невыносимее

моих понятливых друзей.

Когда участие – насилие,

душа, как запертый музей.

 

Или как сад, в котором сумерки,

но я-то знаю, что в пыли

лишь потускнели, но не умерли

цветы, что нежно там цвели.

 

Не потому ли сердцу хочется,

чтоб вновь звенели соловьи,

коль страшно так от одиночества

и так тоскливо без любви…

 

 

***

Снова солнечный шар,

опускаясь за край горизонта,

по реке и по небу

живой разливает огонь...

Рыбаки ставят сети.

И плещется Кама бессонно.

И под камской волной

серебрится на солнце чехонь.

Дети трудного века!

На этой зелёной планете,

на которой то песни,

то выстрелы в песню звучат,

как живые цветы,

мы грустим о единственном лете,

как живые деревья,

последний мы ждём листопад.

Я хожу по земле

и не требую славы и хлеба.

Хлеб добуду я сам

и легко проживу без наград.

Пусть с водой золотой

золотое сливается небо!

Пусть над Камой бессонной

бессонные звёзды горят!

 

 

***

Если б снова проснуться влюблённым,

ощущая покой и тепло,

чтоб зелёное облачко клёна

над лицом удивлённым взошло!

 

Под стрехой деревенского крова

вдруг объявятся, как воробьи,

из заветных потёмок былого

позабытые тайны мои.

 

Знаю, знаю я, что облетели

медоносные липы уже...

Но какие желания зрели

в несмышлёной зелёной душе!

 

Как манили вечерние тени

оторваться от тёплой земли!

Потемневшие, старые стены

то, что я не сберёг, сберегли.

 

Ты всё ждал меня, дом деревянный,

Ты не верил, что я пропаду!..

В мир доверчивый и безобманный

дверь открою и тихо войду.

 

 

Гроза

От горизонта, землю накрывая,

ползла на город мрачною стеной

какая-то стихия грозовая,

какой-то вал клубился нефтяной.

 

Вершила туча грозное движенье,

пытая человека наяву:

мол, выдержать такое напряженье

по силам ли живому существу?

 

И серою дымящейся завесой

(над головою крыша не спасёт)

тяжёлый ливень шёл над ближним лесом,

казалось, лес потоками снесёт.

 

Казалось, гром земли разбудит недра,

казалось, молнии разрежут вдруг поля...

И карусель, раскрученная ветром,

скрипела осью, как сама земля.

 

 

 * * *

                                        Николаю Беляеву

Летит и гаснет снег во мгле.

Гудит метель в просторах голых.

Печальных песен на земле

я слышал больше, чем весёлых.

 

Протянет родина в ковше

живой воды – судьба не спета!

И мир откликнётся душе,

и станет в мире больше света.

 

 

Девятый день

В избе родительской поминки,

а за окном цветёт сирень.

Любой нескошенной травинке

охота жить в июньский день.

 

А в поминальной круговерти

единства нету меж людьми.

Старухи думают о смерти,

а молодые о любви.

 

Но всех утрата туго свяжет

одним узлом. Душа, терпи!

И понимает что-то даже

пёс, присмиревший на цепи.

 

Жизнь – сад цветущий, смерть – болото,

глухая, чёрная вода.

В неё опять уходит кто-то,

чтоб не вернуться никогда.

 

Мы все туда с рожденья метим.

Но почему-то всё равно

живой душе смириться с этим

до самой смерти не дано.

 

 

Ван-Гог

Таланты гибнут в одиночку.

Уходят даже от друзей.

Лишь со случайной девкой ночью

бедой поделятся своей.

 

А та уставится бесстыже

и не поймёт, цедя абсент,

чего он хочет, этот рыжий

со странным именем Винсент.

 

Что потерял он в нашем Арле?

Одет как нищий и обут...

Не зря, наверно, ненормальным

его нормальные зовут.

 

Но, пропивая деньги брата,

не в силах сам понять Ван-Гог,

кто там, за стойкой ждёт расплаты:

Любовь, Искусство или Бог?

 

 

Тайна

Жизнь окутана тайной большою.

И во сне я куда-то лечу.

То, что мы называем душою,

неподвластно огню и мечу.

 

И не вытравить душу из плоти,

и на атомы не разложить.

Где она? Всё равно не поймёте,

если даже сто жизней прожить.

 

Можно вспять поворачивать воды,

вольным рекам расправой грозя,

но в бессмертную душу природы,

слава Богу, проникнуть нельзя.

 

Сколько скуки в умах перезрелых!

Всё мы знаем – о чём говорить!

А душе в недоступных пределах

иногда удаётся парить.

 

Вот соловушка в роще затенькал,

или ветер запел в камыше –

вы прислушайтесь, это ступеньки

к неизведанной вечной душе.

 

 

* * *

                                            Виктору Суворову

Небеса разгневались. Сверкали

молнии – пощады не проси!

И вороны, каркая, искали –

чем бы поживиться на Руси.

 

Их дурные крики дальним эхом

сгинут над излучиной реки…

Надо оставаться человеком

всей нечистой силе вопреки.

 

 

 

 Зимнее настроение

Метель за окном завывает,

уснуть до утра не даёт.

Кого она там отпевает

и скоро совсем отпоёт?

 

Иль путник бредёт по сугробам?

Но как бедолаге помочь,

чтоб после за медленным гробом

на кладбище снег не толочь?

 

В такую погоду и зверю

не жалко тепла своего!

Эй, кто там скребётся за дверью?

Я дверь распахну. Никого…

 

 

Дважды два

О свободе толкуют много.

О свободе мечтает всяк.

Отрекись от себя, от Бога,

и – свободен… Иначе – как?

 

Будь ума у тебя палата,

будь ты круглый совсем дурак…

Одиночество – это плата

за свободу. Иначе – как?

 

Был, как ветер, вчера свободен

путешественник и моряк.

Где он ныне? Вернулся вроде

к миру, к людям. Иначе – как?

 

В одиночку тебе и вьюга

в снежном поле – смертельный враг.

Несвободны мы друг от друга

и от Бога. Иначе – как?

 

 

* * *

И солнце, и дождик! Грибная пора –

порадуйся, милая – скоро наступит.

Пусть леший лохматые брови насупит,

но выдаст лисичек четыре ведра,

а, может, и больше. Кукушку дразня,

наш сын засмеётся на светлой поляне.

А я вдруг услышу: «Коляня, Коляня!»

Не мама ли это окликнет меня

из детства далёкого? Август погож.

Вот-вот журавли пролетят над рекою.

Плеча моего ты коснёшься щекою:

«А сын на тебя, как две капли, похож».

 

 

* * *

Выпью горькую, вспомню истоки

и печали своей, и любви...

Меж озёр луговые протоки –

рыбы в них, хоть руками лови!

 

И песок, и прибрежные ивы

память сердца берут в оборот:

дикий лук, сенокосные гривы,

жеребята, бредущие вброд

 

через годы, речушки и реки,

утопая в рассветных лучах...

Пусть останется с ними навеки

и душа моя в дальних лугах!