(Святочный рассказ)
Отец Андрей Одинцов, второй священник Успенского кладбищенского храма, стоявшего на окраине Богоспасаемого града Михайловска, был самым обыкновенным батюшкой – бородатым, в подряснике, с тощей косицей давно не мытых волос на затылке. Батюшка, как батюшка, ничем не примечательный, обыкновенный, такой, как все.
Протоиерей Михаил Одинцов, настоятель Успенского храма, ждал к себе гостя. Да не какого-нибудь там… ибо он привык вести себя соответственно своему сану и высокому положению в Михайловской епархии и не знаться, с кем попало. Впрочем, к числу важных персон, от нихже первым был, разумеется, епархиальный архиерей, его гость, Юрий Петрович Моргаевский, тоже не принадлежал. А был он просто-напросто давним другом отца Михаила. Другом детства.
Олега разбудил колокольный звон. Так бывало в каждый выходной, поэтому прежде он терпеть не мог колокольного звона, не дававшего ему выспаться власть, этак до полудня. Но теперь Олегу и без того было не до сна. Пожалуй, пора вставать.
Шлепая босыми ногами по холодному линолеуму, словно по студеным осенним лужам, он подошел к окну. Там все было, как обычно: на горизонте розовела заря нового дня. В соседних многоэтажках, расположенных так близко, что из одного дома можно было невооруженным глазом наблюдать за жизнью обитателей дома соседнего, одно за другим зажигались окна.
Вот вы говорите: расскажите, матушка, а как вы монахиней стали? Что ж, расскажу… да только не об этом, а просто о жизни своей. Ведь еще недавно я о монашестве и не думала. Да что там! Ведь я и крестилась-то каких-нибудь лет десять назад, если даже не позже.
А до того работала я библиотекаршей в Михайловском мединституте, на кафедре истории КПСС. При ней был читальный зал. Вот я в нем и сидела, выдавала студентам для конспектирования материалы партийных съездов да тома Маркса и Ленина. Хорошая была работа: тихая, спокойная, опять же, времени на чтение хоть отбавляй. А читать я и до сих пор люблю, хоть глаза уже не те стали, а все ж люблю. Привычка – вторая натура.
Погожим августовским днем 1967 года семеро студентов-бойцов стройотряда «Северный Эскулап», пыхтя и обливаясь потом, рыли котлован на месте недавно снесенных деревянных домов по улице Маймаксанской. где в былые времена селились зажиточные обыватели Богоспасаемого града Михайловска, а теперь планировалось строительство нового корпуса местного мединститута. Пока же здесь зияла глубокая яма с неровными краями, посредине которой, как корень сломанного, насквозь прогнившего зуба в раскуроченной неумелым стоматологом десне, торчал остаток кирпичной кладки. Мало того, что ее обнаружение стоило студентам двух сломанных лопат: теперь кое-кому из них пришлось переквалифицироваться из землекопов в каменотесы, взявшись за ломы и кирки. Как назло, старинная кладка оказалась на редкость прочной, не то, что нынешний кирпич, который иной раз, только тронь его – сам рассыпается. Да, предки явно не подумали о своих потомках, которым придется ломать то, что они когда-то строили!
Вот вы спрашиваете меня, как вы, мать Ксения, монахиней стали? Что ж, расскажу… да только не об этом, а просто о жизни своей. А вы уж судите обо всем сами.
Объявление появилось рано утром. Хотя, возможно, его повесили накануне, поздно вечером, когда магазин уже был закрыт. Впрочем, так ли это важно? По крайней мере, тем солнечным майским утром оно уже белело на стене старого деревянного продуктового магазина, в аккурат справа от входа. Именно там жители окраины Богоспасаемого града Михайловска, по старинке прозывавшейся Левобережным поселком, обычно вешали объявления о пропаже собаки, о продаже моторной лодки, а то и дома с приусадебным участком, о готовности недорого отдать в хорошие руки сибирских котят, и.т.д., и.т.п… И это объявление имело точно такой же вид — четвертушка листка из школьной тетради в клетку, пришпиленная к стене двумя ржавыми канцелярскими кнопками, крупные, неровно выведенные буквы…
«…Съезжалися к ЗАГСУ трамваи —
Там красная свадьба была…»
(В. Маяковский. «Клоп»)
Хорошее дело браком не назовут.
М. Д. (Д.)
Все началось не с бухты-барахты — с комсомольского собрания. На него пришли все студенты шестого курса Михайловского медицинского института1. Еще бы! Ведь вопрос, который предстояло решить на этом собрании, был крайне важным…
Собрание открыла комсорг курса Галя Герасимова — невысокая смуглая девушка с черными косами, толстыми и тяжелыми, как корабельные канаты. Она была активисткой и состояла как минимум в трех институтских кружках, если даже не в четырех. Правда, злые языки утверждали, будто излишняя идейность Гали сыграла с ней злую шутку. Парни обходили ее стороной, помня судьбу отличника Володи Проничева, в свое время пылко влюбленного в Галю. Но поссорившегося с ней после того, как та вынесла ему выговор по комсомольской линии. А вся-то вина бедного Володи состояла в том, что он, не имея ни слуха, ни голоса, отказался по требованию Гали записаться в хоровой кружок…
Старику нездоровилось. То была странная болезнь, непохожая на те хвори, которые время от времени посещали его. Казалось, на него в одночасье навалилась усталость, накопившаяся за все те годы, что он прожил на свете, отняла остаток сил. Хотелось лечь, забыться и заснуть, не думая, не заботясь ни о чем. Что с ним случилось? Ведь прежде здоровье не подводило его. Да ему и нельзя болеть. Если он сляжет, то ему воды подать будет некому. Здесь, в прибрежной деревне Повракуле, где он живет, и народу-то почти не осталось. Вымерла прежде многолюдная деревня – оживает лишь летом, когда сюда приезжают дачники. А дети и внуки далеко – кто в Михайловске, а кто и в самой Москве. Неужели они должны будут бросить семьи и работу, и ехать сюда, чтобы ухаживать за ним? Нет, зачем их беспокоить? Он как-нибудь и сам справится, не впервой… Главное – не поддаваться болезни. Поймет, что не на того напала – сама пройдет.
Светлой памяти тех, о ком этот рассказ.
Две молодые женщины — одна худощавая, высокая и стройная, как сосна, одиноко растущая на горной вершине, другая — приземистая, полненькая, похожая на пушистую лесную елочку, стояли над огородными грядками, в благоговейном молчании глядя на покрывающую их нежно-зеленую поросль.
— Ишь, как славно пшеничка взошла! — донесся до них из-за невысокого дощатого заборчика скрипучий голос старухи-соседки, Марфы Акиндиновны. — Благословил вас Господь урожаем! А у меня-то, вот напасть, взошло всего ничего, и у Агеевых то же самое, и у Лушевых тоже, и у Близниных. А у вас — глянь-ка! Чудо, да и только! Женщины (а звали их Варварой и Екатериной, и были они сестрами-погодками) переглянулись. Теперь у них не было сомнений: это чудо, явное чудо! Его сотворил для них дорогой батюшка, отец Иоанн Кронштадтский1. Кто, как не он?!
