Вы здесь

Монахиня Евфимия Пащенко. Проза

Кто ж знал?

Весенним утром 2010 года трое бритоголовых, плечистых мужчин поднялись на четвертый этаж серой кирпичной «хрущевки» на бывшем проспекте Павлина Виноградова, недавно переименованного на старопрежний лад в Троицкий проспект, и остановились перед дверью угловой квартиры, обитой потертым коричневым дерматином. Один из них, чуть постарше, одетый с неброской простотой состоятельного человека, извлек из кармана ключ, отпер дверь, и первым шагнул за порог. Его спутники последовали за ним. Так Петр Шаньгин, один из известнейших и крупнейших бизнесменов Богоспасаемого града Михайловска, вступил в свое новое владение – квартиру покойной матери.

Его спутниками были люди не столь именитые – так, мелкая сошка. Однако сами они были о себе совсем иного мнения. Борцы за Россию только для русских, ярые ненавистники всех иноверцев и иноплеменников, наипаче же тех, кого они называли не иначе, как жидами, духовные дети самого протоиерея Евгения, настоятеля Свято-Лазаревского храма, духовника и идейного вдохновителя областного отделения националистической организации «Русский Народный Союз». Мало того, носящие звания соколов, которые давались активистам этой организации. В отличие от Петра Шаньгина, его спутники были одеты в форму «Союза» - черные рубахи, напоминающие гимнастерки, украшенные нарукавной эмблемой - белой свастикой, сложенной из перекрещенных мечей. Судя по цвету этой формы, членам «Союза» больше пристало бы называться не соколами, а воронами. Но, как говорится, о птице судят не по прозванию, а по полету.

Горький плод прелести

Всю жизнь Наталья Никандровна прожила в городе Михайловске. Работала в домоуправлении, и была там не какой-нибудь мелкой сошкой, а начальником. Да как стали ее годы да хвори одолевать, вышла она на пенсию и с той же регулярностью, как прежде — на работу, стала ходить в церковь. Благо, от ее дома до Преображенского кафедрального собора было рукой подать, почти как до продуктового магазина, в который пенсионерки со всей округи ходили не столько за покупками, сколько ради того, чтобы меж собой о том, о сем покалякать. А что еще ей делать на пенсии, как не в храм ходить? Дети давно уже взрослые, а внуки, того и гляди, их перерастут — некого теперь опекать да воспитывать. Опять же, смерть не за горами — за плечами, пора о душе позаботиться, замолить грехи юности и неведения, чтобы там в хорошее место попасть. Оттого-то Наталья Никандровна и ходила в собор, книжки душеполезные в иконной лавке покупала, читала их так же увлеченно, как прежде — романы про Угрюм-реку и про поднятую целину, да воцерковлялась потихоньку.

Ловцы душ, или Приключения сновидца

В дождливый сентябрьский день по ухабистой дороге, справа и слева от которой тянулись унылые пустоши, окаймленные на горизонте траурной лентой хвойных лесов, медленно, словно крылатое насекомое, прибитое к земле непогодой, двигался автобус, серый от придорожной грязи и пыли, с вмятинами на боках. Вдруг он остановился. Водитель чертыхнулся. Некоторое время он сидел в кабине, пытаясь завести заглохший мотор. Однако все его усилия были напрасными — мотор прерывисто стрекотал и вновь замолкал. Тогда водитель выскочил из кабины…

— Черт возьми! — процедил сквозь зубы пожилой человек с обрюзгшим лицом и пробивающейся на подбородке темной щетиной. — Уже второй раз останавливаемся. Что за чертовщина?

При этих словах сидевший рядом с ним темноволосый худощавый юноша в круглых очках и болоньевой куртке словно очнулся от раздумий, в которые он был погружен всю дорогу, вскочил со своего места и вышел из автобуса. Некоторое время он обреченно смотрел, как водитель, яростно чертыхаясь, копается в моторе. А затем, несмотря на моросящий холодный дождь, быстро зашагал по дороге.

Выгодная сделка

Инокиня Монония, сухопарая старуха лет пятидесяти, сидела на своем убогом ложе, покрытом грубой рогожкой. На коленях у нее покоился массивный кипарисовый ларец. Этот ларец мать Монония хранила в изголовье своей постели. Какой же он тяжелый! Да и как иначе! Сколько лет она наполняла этот ларец, подобно трудолюбивой пчеле, наполняющей нектаром медовые соты. Оттого-то ей так отрадно бывает смотреть на то, что находится внутри.

Дрожащими руками старуха подняла крышку. В ларце — монетка к монетке — тускло поблескивали золотые червонцы. Мать Монония залюбовалась ими, как земледелец — собранным урожаем. Что ж в том греховного? Ведь не для себя собирала она это богатство…

Чудеса и чудотворцы

Эта история началась в тот солнечный июльский день, когда в лавку антиквара Бориса Жохова, известного в Михайловске под прозвищем Жох, пыхтя и отдуваясь, ввалились трое мужиков в рабочей одежде, таща с собой массивный сундук, обитый ржавой жестью. Надо сказать, что эта троица из строительной бригады, занимавшейся ремонтом старых домов, время от времени по дешевке сбывала Жоху разные чердачные находки: то иконный киот, то медный подсвечник, то что-нибудь из кухонной утвари. Хотя бывали предметы и более любопытные: золотые или серебряные украшения, медали, монеты и ассигнации царских и советских времен: чего только не прячут люди от завистливого глаза, от вора-грабителя, от собственной родни, не ведая, что достанутся их заветные сокровища чужаку, который жнет, где не сеял, собирает, где не положил. Много подобных находок перебывало в лавке Жоха — вот и еще одна пожаловала. И этот сундук был явно чердачного хранения. Мало того, судя по потным и раскрасневшимся физиономиям рабочих, он был набит чем-то тяжелым. Вот только чем именно?

Письма из преисподней

Рукопись, предлагаемая благосклонному вниманию читателя, была обнаружена в одной из церквей города Михайловска, во время первого за двести лет ее существования капитального ремонта, устроенного после смены настоятеля. В ходе этого ремонта на церковном чердаке был обнаружен сундук с ветхими старопечатными книгами и нотными сборниками, а также многочисленными рукописными тетрадками, в которых православные молитвы перемежались с заговорами на кровь-руду, на трясавицу и огневицу, а также записями пророческих видений и сновидений. На самом дне сундука была найдена малиновая бархатная папка. А в ней — семь школьных тетрадей в клеточку и косую линейку с напечатанными на задних страницах обложек таблицей умножения, клятвой пионеров Советского Союза, а также таблицей мер и весов. Тетради были убористо исписаны выцветшими багряными чернилами и сшиты между собой бордовыми ирисовыми нитками. Что до почерка писавшего, то он представлял собой нечто среднее между готическим и церковнославянским шрифтом. При попытке датировать рукопись мы столкнулись с неразрешимым затруднением. А именно: хотя на школьных тетрадках имеется ГОСТ пятидесятых годов двадцатого столетия, упоминания о телевизорах и компьютерах позволяют предположить, что это — современный текст.

За что?

Этот деревянный домик, стоявший на окраине Михайловска, привлекал взгляд и радовал глаз каждого прохожего. Небольшой, но ладный, выкрашенный голубой краской, с цветущими геранями и глоксиниями на окнах, с невысоким забором, за которым виднелись любовно ухоженный огородик и густые кусты малины и смородины — ну, просто загляденье!

Жили в домике две семьи. Точнее, две вдовы. Как их звали, я уже не помню. Да и сами они чаще звали друг друга не по именам, а по отчествам — Семеновна и Прокопьевна. Каждая владела своей половиной дома и обустраивала ее по своему разумению. В той половине, где Прокопьевна жила, в каждой комнате в красном углу висели иконы, украшенные вышитыми рушниками и подзорами. Перед иконами теплились лампадки с веретенным маслом. А из-за самой большой иконы торчала толстая тетрадка в коленкоровом переплете, а в ней были разные молитвы записаны. И те, которые должно читать, коли придется волей или неволей идти в дом судебный, где пороги молчат, матица не проглаголет. И те, что спасут-сохранят раба Божия имярек от сороки-щекотуньи, от вороны-хлопотуньи, от еретика и еретицы, от колдуна и колдуницы… каких только молитв не было в той заветной тетрадке!

Мертвые срама не имут

Это случилось год или два тому назад, когда в Михайловском медицинском институте был устроен капитальный ремонт. С учетом того, что подобный ремонт не проводился со времени основания института, то есть с конца тридцатых годов, его по праву можно было считать не менее выдающимся событием из жизни этого ВУЗ-а, чем смена очередного ректора. Ведь ректоры, как короли, приходят и уходят, а стены стоят себе и стоят…впрочем, что о том говорить!

Любопытно было наблюдать, как в ходе ремонта старое здание преображалось на глазах. Но гораздо любопытнее оказывались находки и открытия, которые делали рабочие, выполнявшие этот ремонт. То за слоями штукатурки, обсыпавшейся под ударами перфоратора, как заветная дверца за холстом в каморке папы Карло, обнаруживался замурованный вход в позабытую-позаброшенную лаборантскую, заваленную заплесневелыми пособиями и протухшими лекарствами. То какой-нибудь злополучный рабочий получал травму электротоком, неладно наткнувшись на не значившиеся в плане кабели, проложенные неизвестно кем и неведомо для чего. Однако самая невероятная находка едва не стоила жизни одному из рабочих. По его словам, увидев это, он чуть со страху не умер.

Реквием по гражданке Диссертации 3

Утопая в глубоком кресле, обитом коричневой искусственной кожей, Максим Окулов наблюдал за дамой лет семидесяти с черными усиками на верхней губе. Полный торс дамы был затянут в старомодное темно-синее шерстяное платье с пышным воротником из вологодского кружева и костяной брошью в виде розы у ворота. Впрочем, от наблюдательного взгляда следователя не укрылось то, что кружевной воротник пожелтел от времени и в одном месте был подштопан, а стебель костяной розы пересекала тонкая коричневая полоска засохшего клея. Но, несмотря на эти досадные и малозаметные мелочи, дама смотрелась величественно, как древнеегипетская пирамида. Сходство с пирамидой довершалось тем, что ее монументальный торс венчался маленькой головкой с седыми волосами, гладко зачесанными назад и собранными на самой макушке в крохотный пучок. Такова была Гертруда Кимовна Людогорская, коммунистка в третьем поколении, бывший доцент кафедры истории КПСС, ныне председатель совета ветеранов Михайловского медицинского института.

Реквием по гражданке Диссертации 2

Молодой следователь михайловской прокуратуры Михаил Петрович Окулов не относился к числу тех, кого может удивить или испугать вид человеческого трупа. Мало того, он даже обрадовался, когда именно ему поручили расследование дела о расчлененном теле, найденном в подвале Михайловского мединститута. Ведь большинство дел, которые ему поручали вести до этого, были полнейшей рутиной. Банальные кражи да ограбления. Даже убийства, и те совершенные либо с целью грабежа, либо по пьяни. А какие преступники! Дремучие обыватели с интеллектуальным уровнем ниже среднего, не умеющие ни как следует совершить преступление, ни мало-мальски скрыть его следы. В итоге расследовать было нечего. А Максиму Окулову так хотелось раскрыть какое-нибудь запутанное преступление, чтобы о нем сразу заговорили, как не просто о дотошном, хотя и не шибко проницательном следователе, но как об этаком Шерлоке Холмсе из Михайловска, которому под силу самое запутанное дело. А там, глядишь, и повышение по службе, а то и перевод в столицу… Плох тот рядовой, что не мечтает о генеральских погонах!

Страницы