Возмездие

 Погожим августовским днем 1967 года семеро студентов-бойцов стройотряда «Северный Эскулап», пыхтя и обливаясь потом, рыли котлован на месте недавно снесенных деревянных домов по улице Маймаксанской. где в былые времена селились зажиточные обыватели Богоспасаемого града Михайловска, а теперь планировалось строительство нового корпуса местного мединститута. Пока же здесь зияла глубокая яма с неровными краями, посредине которой, как корень сломанного, насквозь прогнившего зуба в раскуроченной неумелым стоматологом десне, торчал остаток кирпичной кладки. Мало того, что ее обнаружение стоило студентам двух сломанных лопат: теперь кое-кому из них пришлось переквалифицироваться из землекопов в каменотесы, взявшись за ломы и кирки. Как назло, старинная кладка оказалась на редкость прочной, не то, что нынешний кирпич, который иной раз, только тронь его – сам рассыпается. Да, предки явно не подумали о своих потомках, которым придется ломать то, что они когда-то строили!

  Именно так думал студент-третьекурсник Саша Голиков, обрушивая на постройку неведомого каменщика былых времен тяжелый стальной лом. А еще он думал о том, как несправедливо поступил командир стройотряда, поручив ему разбивать эту проклятущую кладку. В то время, как сам продолжает копать котлован. А ведь рыть землю гораздо легче, чем дробить камень. Не иначе, как с ним поступили так потому, что в стройотряде он всего лишь первый год. Всем известно, что самую тяжелую работу заставляют делать новичков. И угораздило же его записаться в этот проклятый стройотряд, чтобы не прослыть среди однокурсников маменькиным сынком!

   Осколки кирпича брызнули в стороны, заставив Сашу зажмуриться. Когда же он вновь открыл глаза, то увидел под ногами маленький серебристый кружочек. Он лежал среди обломков кирпича, и, казалось, просился ему в руки. Саша нагнулся, поднял находку и замер от удивления. Монетка! Новенькая, блестящая! Саша близоруко прищурился, разглядывая находку: с одной стороны – двуглавый орел. С другой - венок из лавровых и дубовых листьев, над ним – корона. По центру надпись «двадцать пять копеек», а под ней дата – «1853». Вот это да! Значит, этой монетке больше лет, чем его маме, папе и бабушке, вместе взятым! А выглядит совсем, как новенькая!

  -Эй, что у тебя там? – донесся до Саши голос командира стройотряда Вани Окатова. – Что случилось?

  -Гляди, что я нашел! – похвастался Саша, показывая свою находку.

  -Ишь ты! – усмехнулся Ваня, разглядывая монетку. – Двадцать пять копеек… Ну-ка, а тут что написано? «Чистого серебра один золотник и пять долей». Ого, да она серебряная! Эй, идите все сюда! Гляньте, что Сашка нашел!

  Побросав кирки, ломы и лопаты, студенты тесным кольцом обступили Сашу. Его слабые протесты: «да не толкайтесь вы, осторожно, не уроните, не запачкайте…» потонули в удивленных восклицаниях бойцов стройотряда. Пока кто-то из них не спросил:

  -Откуда она здесь взялась?

  -Не знаю… - пожал плечами Саша. – Я ударил вот тут, смотрю – она лежит...

  -Вот как? А что, если там клад спрятан? – предположил Сашин однокурсник Миша Сивков, косясь на почерневшие от времени и сырости кирпичи. Говорят, в старину на этой улице разные купцы жили. Вдруг кто-нибудь из них тут свои деньги закопал, а сверху кирпичом заложил, чтобы не нашли. – Давайте их поищем.

  - А что? Можно и поискать!

  -Точно! Вдруг что-нибудь найдем!

  - Эй, Сань, дай-ка мне свой лом! Ну, дай, дай, не жадничай!

  Студенты взялись за ломы и кирки и принялись за работу с таким энтузиазмом, что меньше, чем через полчаса на месте старинной кладки чернела куча битого кирпича. Вот только ни одной монетки они так и не нашли. В итоге энтузиазм новоявленных кладоискателей сменился горьким разочарованием. Ибо нет на свете ничего горше обманутых надежд и несбывшихся чаяний. Разве не так?

  -Эх… - буркнул Миша Сивков, исподлобья косясь на Сашу. – Везет же некоторым!

  Но Саша не слушал его. Он любовался свой находкой с горделивым упоением художника, разглядывающего наконец-то завершенный шедевр. И лицо его сияло ярче, чем серебряная монетка в лучах августовского солнца.

 *    *    *

Придя домой, Саша, вооружившись бабушкиной лупой, тщательно рассмотрел монетку. Изучил каждую буковку, каждое перышко на крыльях орла с двумя увенчанными короной головами, с гирляндой из гербов на шее и крыльях. И, чем дольше Саша рассматривал монетку, тем больше она ему нравилась. И тем больше он гордился своей находкой.

  Незаметно кончились летние каникулы и начался новый учебный год. В первый же день занятий, когда студенты, по традиции, не столько учатся, сколько оживленно и весело общаются друг с другом после почти трехмесячной разлуки, Саша показал заветную монетку одному из давних и закадычных друзей, Леше Федорову. Они дружили еще со школьных лет, а потом втроем поступили в медицинский институт. Да, именно втроем, потому что тогда с ними был их общий друг Дима Ковалев, о котором Саша с недавних пор предпочитал не вспоминать.

    Зато Леша был тут как тут. Между прочим, еще со школьных лет он коллекционировал монеты. Были у него монетки старинные и монетки иностранные, с изображениями величественных мужских и женских профилей и диковинных зверей. Была даже медная монетка с дыркой посредине – как видно, в той стране, где ее отчеканили, было принято носить деньги не в кошельке, а на веревочке, наподобие баранок. Не раз, когда Саша приходил в гости к другу, Леша доставал с полки жестяную коробку из-под монпансье, и, высыпав прямо на дощатый пол медные и серебристые кружочки, раскладывал их стройным рядком – одну за другой. И при этом увлеченно сыпал названиями дальних стран, рассказывал об изображенных на монетах растениях и животных. Все Лешины монеты Саша знал наперечет. То-то он удивится, когда увидит его находку! В его коллекции такой нет!

  Действительно, Лешка с изумлением воззрился на серебряный кружочек в Сашиной ладони:

  -Вот это да! Откуда она у тебя?

  -Нашел. – важно изрек Саша.

  -Где нашел? Когда?

  -В середине августа, когда мы с ребятами из стройотряда котлован рыли. Ну, и наткнулись на какую-то кирпичную кладку. Представляешь, я один ее за полчаса разбил. Вот там и нашел…

  -Надо же! - задумчиво произнес Леша. – Значит, это закладная монетка…

  -Что значит «закладная»? – поинтересовался Саша.

  -Я в одной книжке читал, будто в старину был такой обычай: когда строили дом, закладывали в фундамент монетку. – пояснил Леша, не отрывая глаз от поблескивающего в ладони серебряного кружочка. – Вроде как на счастье, чтобы дом дольше стоял. Вот потому она так хорошо и сохранилась…

  Помолчав немного, Лешка заговорил вновь:

  -Слушай… Подари мне ее, а? Ну, хочешь, сменяемся на что-нибудь…

  Вместо ответа Саша спрятал монетку в нагрудный карман и застегнул его на пуговицу.

  Леша молча наблюдал за ним. А потом нарочито бодрым тоном произнес:

  -Совсем забыл. Мне же в библиотеку зайти нужно, учебники получить. Пожалуй, я пойду. Ну, всего хорошего.

  Саша молча проводил взглядом Лешку, смутно понимая – сегодня их многолетняя дружба дала трещину. И теперь ей суждена участь дерева, расщепленного надвое внезапно налетевшей бурей. Впрочем, с какой стати он должен был отдавать свою находку Леше? Это его вещь, и он вправе распоряжаться ею по своему усмотрению.

  И все-таки отчего у него на сердце было так неспокойно? Также, как полгода назад, когда он утратил самого давнего, самого близкого своего друга - Диму Ковалева…  

* * *

  Чтобы отвлечься от тягостных воспоминаний, Саша отправился в общежитие, к Маше Латышевой. С этой студенткой из параллельной группы, приехавшей в Михайловск из отдаленного, то ли мезенского, то ли лешуконского села, Саша дружил уже третий год. Почему бы и нет? Симпатичная, непритязательная простушка. Одно слово – деревенская… Разумеется, жениться на Маше он не собирался. Да и вообще не спешил с выбором невесты. Сначала нужно окончить институт, устроиться на выгодную работу, желательно, в мединституте, где работают его родители и бабушка, написать и защитить диссертацию. Ну, а девушки потом. Никуда они не денутся. Сотрудник мединститута, с ученой степенью, вдобавок, с квартирой, да не в какой-нибудь деревянной халупе, а в каменном доме на центральной улице Михайловска – у такого выгодного жениха не будет отбоя от невест. Другое дело, что из них необходимо будет выбрать самую перспективную… Так учили Сашу папа с мамой, которые лучше знали, как следует жить. Точнее, как выгоднее устраиваться в жизни. Что ж, им видней.

  Впрочем, Маша была такая хорошенькая, такая веселая, такая ласковая, что Сашу, несмотря на присущий ему практицизм, неодолимо тянуло к ней. Он не знал, любовь это или нет. Да, сказать по правде, и не задумывался о таких пустяках. В самом деле, что такое любовь? Всего-навсего физиологическое влечение, инстинкт продолжения рода. Так частенько говаривал его папа, преподаватель с кафедры нормальной физиологии. Что ж, ему видней… Опять же, не Сашино дело – невесту себе выбирать, а родительское. Коли они твердят ему, что жениться нужно не по любви, а по выгоде: вот пускай сами и ищут для него подходящую партию. А ему и так хорошо…

  Увидев Сашу, Маша просияла от радости:

  -Ой, Сашенька! Заходи! Ты, наверное, сегодня еще не обедал? А я тут от мамы картошечки привезла, огурчиков соленых, рыбки. Садись, я мигом.

  Она засуетилась, извлекая из-под кровати битком набитые сумки, зазвенела посудой. И при этом приговаривала:

  -Если бы ты знал, как я по тебе соскучилась!

  Саша понимал, что она говорит неправду – летом в деревне не до скуки. Не зря поговорка сложена – лето зиму кормит. И, в свою очередь, солгал:

  -Я тоже по тебе скучал. А знаешь, я все лето в стройотряде работал. Представляешь – один вот такую кирпичную стену за десять минут разломал! Угадай, что я в ней нашел?

  -Что?

   Саша извлек из нагрудного кармана серебряную монетку и протянул ее Маше.

  -Ой, Сашенька, это мне? – восторженно охнула девушка. –Вот спасибо-то!

  Дальнейшее Саша помнил смутно. Машины пальцы коснулись его ладони, а потом… Как свежи и сочны были ее губы! А ее ласки были подобны волнам теплого южного моря, на котором Саша когда-то отдыхал вместе с папой и мамой.

  И, отдавшись на волю волн, он не расслышал жалобного звона падающей на пол серебряной монетки…    

* * *                        

 В тот же вечер довольная своей победой Маша похвасталась Сашиным подарком соседкам по комнате. Разумеется, под большим секретом. Однако всем известно, что тайное непременно становится явным. И сообщенные доверительным шепотком подружке на ушко девичьи секреты молниеносно разносятся по всему свету, обрастая при этом такими подробностями, что можно лишь диву даться. Неудивительно, что, когда Зиночка Рашева, подружка Люси Сосницкой, дружившая с Юлей Люличевой, приходившейся закадычной подругой Леночке Бугровой, которая слышала эту новость от своей однокурсницы Наташи Мерзликиной, той самой, что жила в одной комнате с Машей Латышевой, стало быть, видела Сашин подарок своими собственными глазами… одним словом, когда Зиночка Рашева под великим секретом рассказала обо всем своему закадычному другу, комсоргу третьего курса Николаю Гурьеву, серебряная монетка достоинством в двадцать пять копеек превратилась уже в полновесный золотой червонец. Что ж, как известно, сплетня не одна по белу свету ходит, а на пару с ложью. Так было, и ныне есть, и будет так, пока стоит этот мир, во зле погрязший.

  Услышав рассказ Зиночки, Николай Гурьев насторожился, как охотничий пес, почуявший дичь. Потому что вспомнил, при каких обстоятельствах полгода назад он из рядового комсорга группы возвысился до комсорга курса. А ведь тогда все тоже началось со слухов. Две дуры с его курса, проходя мимо церкви на улице Металлистов, из любопытства решили зайти туда. Ну и зашли, а потом растрезвонили по всему курсу, кого они там увидели и что он там делал... Вовремя тогда Николай Гурьев проявил бдительность и сообщил об услышанном, кому и куда надо. И вот результат – его назначили комсоргом курса. А еще говорят, будто не нужно обращать внимание на слухи и сплетни! Еще как нужно! Особенно, если они тебе выгодны. Вот только какую выгоду для себя он сможет извлечь из этого слуха?

  С этим вопросом Николай Гурьев поспешил прямиком в михайловский горком ВЛКСМ, к своему куратору товарищу Томилину. И услышал от него такое, что испугался не на шутку. Ведь под угрозой оказалась его собственная комсомольская карьера, его будущее!

  -Это же уголовное дело. – бесстрастно изрек товарищ Томилин, внимательно выслушав Николая. – И виноват в случившемся ты.

   Повисла тягостная пауза, показавшаяся Николаю Гурьеву бесконечной. Возможно, именно так чувствовал себя в незапамятные времена тот честолюбивый вельможа, который, воссев-таки на вожделенный царский трон и гордо задрав вверх голову, с ужасом увидел острый меч, висящий на тонком волоске в аккурат над его макушкой. Как же так? Он-то в чем виноват? И почему?

     Но тут до него донесся голос товарища Томилина, бесстрастный, с металлическими нотками. Возможно, именно так, случись ей обрести дар речи, говорила бы гильотина:

   – Все ясно, как день. Студент нашел клад. И, вместо того, чтобы честно сдать его государству, присвоил найденное себе. Что свидетельствует как о его личной несознательности, так и о грубых недостатках в работе комсомольской организации курса, которая уделяет недостаточное внимание воспитанию будущих врачей в духе коллективизма и социалистической морали. Разве не так, товарищ Гурьев?

  -Что же мне делать? – спросил не на шутку струхнувший комсорг.

  -Подготовить показательный комсомольский суд. Вынести надлежащее решение и подать в ректорат соответствующее ходатайство. Ты понял? Впредь не забывай: за все нарушения комсомольской дисциплины на вашем курсе отвечать придется прежде всего тебе самому. Надеюсь, ты сделаешь из этого должные выводы. И в ближайшее время представишь мне протокол комсомольского суда. Есть вопросы? Тогда – до свидания.

  Если бы Николай Гурьев был верующим человеком, то, выйдя за порог, он бы с облегчением перекрестился – пронесло грозу неминучую. Однако он был комсоргом курса. И потому думал совсем о другом. А именно – как обрушить все находящиеся в его арсенале громы и молнии на голову ничего не подозревающего Саши Голикова.
   Иначе кара постигнет его самого.

* * *

Пока Николай Гурьев дошел до мединститута, в его голове уже сложился план действий. Необходимо опросить по одному всех свидетелей нахождения клада: командира и бойцов стройотряда «Медик Севера». А также всех студенток, чьи имена и фамилии назвала ему Зиночка. Прежде всего – Машу Латышеву. Завтра же он поговорит с ней с глазу на глаз и хорошенько припугнет. Мол, за соучастие в утаивании найденной государственной собственности ей грозит исключение не только из комсомола, но и из института. Так что поедет она с позором назад в свое село, после чего дорога в город, в институт, ей будет навсегда заказана. И хорошо, если только этим все обойдется. А ведь по этому случаю вполне могут и уголовное дело возбудить… Когда же эта дура со страху наделает в штаны и завоет белугой, он намекнет, мол, если она напишет объяснительную, в которой подробно и чистосердечно изложит, как и при каких обстоятельствах студент Александр Голиков привлек ее к соучастию в сокрытии клада, а также даст соответствующие показания на комсомольском суде, то, возможно, с учетом ее несознательности и чистосердечного раскаяния в совершенном проступке, ей будет оказано снисхождение...

  За недолгий срок своего пребывания комсоргом курса Николай Гурьев уже не раз имел возможность убедиться в том, какую великую власть имеет над людьми страх. В том числе – на собственном опыте…

* * *

  …Саша Голиков сидел один-одинешенек в конференц-зале Михайловского мединститута. Давно уже закончилось комсомольское собрание, на которое в обязательном порядке было велено явиться всем его однокурсникам. Теперь уже бывшим однокурсникам, потому что Саша хорошо знал, что за его исключением из комсомола неминуемо последует исключение из института. Именно так было полгода назад с Димой Ковалевым. С его самым давним, самым закадычным, самым лучшим другом. Странно, что сейчас, когда с Сашей случилось то же самое, что с Димой, он думал не о себе, а о нем.

     И то сказать: с этим мальчиком, жившим в соседнем деревянном доме на берегу Северной Двины, он дружил едва ли не с тех пор, как помнил себя. Потом, уже в школе, к ним присоединился Леша. Затем они втроем поступили в институт и оказались не только на одном курсе, но даже в одной группе. Саша был уверен, что знает о Диме все. Единственный сын участковой медсестры, книгочей, отличник, ленинский стипендиат… Именно поэтому случившееся стало для него полной неожиданностью. Дима – верующий?! Дима ходит в церковь? Мало того – он даже вроде как работает там. Как же: не может быть, если две девушки с их курса, случайно зайдя в Преображенский собор, что на улице Металлистов, своими глазами видели, как Дима в церковной одежде, с большой свечой в руке, шел впереди целой процессии попов? И это комсомолец? И это ленинский стипендиат? И это будущий врач?

  Тогда все было так же, как сегодня: переполненный конференц-зал, на сцене – президиум, а поодаль, на стуле – Дима. Комсорг курса Николай Гурьев предоставлял слово то одному, то другому студенту, и они, один за другим, вставали с мест, выражали негодование, высказывали осуждение, требовали исключения из рядов ВЛКСМ и из института того, чье недостойное поведение несовместимо с высоким званием комсомольца и советского студента. Саша сидел ни жив ни мертв от страха за участь Димы… и за себя самого. Ведь на курсе все знали об их дружбе. Чего доброго, еще вспомнят пословицу: скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты…

   И тут вдруг слово предоставили ему. И он… Каково-то было Диме слышать, как его лучший друг во всеуслышание отрекся от него?!

  Но что ему оставалось делать? Ведь, поступи он иначе, Диме от этого не было бы никакого проку. Только себе бы навредил. Так почему же теперь с ним случилось то же самое, что с Димой? Что это – случайное совпадение или возмездие?

   Сашины раздумья прервал какой-то шум. Он поднял голову и увидел, что в зал вошла низкорослая, худощавая старушка в сером сатиновом халате. Голова ее была повязана платком из выцветшего крепдешина, из-под которого выбивалась наружу прядь жидких седых волос. В одной руке она держала лохматую швабру. В другой – цинковое ведро.

  Заметив Сашу, старушка поставила ведро на пол и подошла к нему.

  -Что с тобой сынок? На тебе лица нет… Случилось что ли, что-то?

  Саша молчал. Не дождавшись ответа, участливая старушка заговорила вновь:

  -Так ты, сынок, сходи в церкву, поставь Боженьке свечку да помолись Ему. Глядишь, все у тебя и образуется…

  И хотя еще накануне Саша ответил бы презрительной усмешкой на подобный совет какой-то там бабки-уборщицы, сейчас он вдруг понял, что ему нужно делать. Он должен пойти в Преображенский собор. Прямо сейчас, пока еще не настала ночь – тогда будет уже слишком поздно. Наверняка Дима там, в церкви – где же ему еще быть?  Саша попросит у него прощения. И Дима непременно простит его – ведь он понимает, что Саша предал его не нарочно. Тогда то, что произошло сегодня, окажется всего лишь кошмарным сном.

  В самом деле, разве для того, чтобы отвратить возмездие, недостаточно всего-навсего произнести: «прости меня»?