Вы здесь

Мать Ксения (часть первая)

Вот вы спрашиваете меня, как вы, мать Ксения, монахиней стали? Что ж, расскажу… да только не об этом, а просто о жизни своей. А вы уж судите обо всем сами.

  Начну же с того, что до пятидесяти с лишним лет я некрещеной была, и в Бога не веровала. Работала у нас, в Михайловском мединституте, на кафедре истории КПСС. Там была библиотека, а в ней учебники, материалы партийных съездов, собрания сочинений Маркса и Ленина, которые студентам конспектировать задавали. Вот они и сидели в этой библиотеке, и готовились к занятиям, а я им книги выдавала. А муж мой, Андрей Федорович, был доцентом на кафедре научного атеизма. Читал студентам лекции, занятия вел, писал докторскую диссертацию по истории атеизма на Севере. Сначала от руки писал, потом на машинке перепечатывал (компьютеров тогда еще не было). Затем я его рукопись читала и исправляла опечатки. А после этого все перепечатывали набело, когда он, когда я. Так вот и жили мы с ним вдвоем – детей-то нам Бог не дал…

  Тем временем началась в стране перестройка. Тут и у нас в институте начались разные перемены. И больше всего затронули они те кафедры, где мы с Андреем Федоровичем работали. Кафедру нашу переименовали и вместо истории КПСС, стали на ней преподавать философию. Библиотеку закрыли, книги списали и на свалку отправили, а меня – на пенсию. А с Андреем Федоровичем и того хуже вышло. Он как раз к этому времени докторскую свою закончил, поехал в Москву ее защищать, да вернулся оттуда мрачнее тучи. Не приняли его диссертацию к защите – мол, в настоящее время данная тема утратила актуальность и потому научного интереса больше не представляет. А ведь сколько лет он ее писал, сколько времени и сил на нее положил! С тех пор стал Андрей Федорович прихварывать, а однажды пришел с работы, пожаловался, что, мол, сердце у него давит, прилег отдохнуть… и не проснулся.

   Умер мой Андрей Федорович, и схоронили его. Только с тех пор стал он мне сниться чуть ли не каждую ночь, и нехорошо как-то снился. Стоит, и плачет, и ни слова не говорит, только все плачет и плачет горько. Что такое? Ведь похоронила я его честь по чести: и надгробие ему справила хорошее, красного гранита, и оградку заказала чугунную, и на могиле его любимые анютины глазки посадила, и на кладбище к нему каждое воскресенье ходила, и пшена на могилу насыпала, чтобы птичкам было что клевать. С чего бы ему тогда плакать? Или это оттого, что сама я о нем каждый день плачу? Если б знать!

  И тут как-то раз приходит ко мне моя подруга Ирина Михайловна. Мы с ней когда-то вместе в библиотечном техникуме учились. Правда, потом в разных библиотеках работали: она - в педагогическом институте, а я в медицинском. А все-таки часто друг к другу в гости наведывались: чайку выпить, поговорить о том, о сем.

  У Ирины Михайловны ни мужа, ни детей не было. Поэтому жила она, как говорится, в свое удовольствие: в кино ходила, в театр, книжки почитывала – все больше женские романы. А, когда вышла на пенсию, стала в церковь ходить. Бывало, как придет ко мне в гости, так примется рассказывать о том, как там хорошо поют, да какие там батюшки – сущие ангелы, только что без крылышек, а благодать-то какая! Все уговаривала меня с ней в церковь сходить. Только я ее слова мимо ушей пропускала – ведь куда только она меня в свое время не зазывала – то в кино, то в театр, посмотреть, как ее любимый актер играет, каких только книжек не советовала прочесть! Как видно, теперь у подруги моей новое увлечение появилось – пройдет, как и все прежние, не впервой…

   Тогда все было, как обычно: сидели мы с ней, пили чай, разговаривали о своем, женском. И вздумала я ей рассказать про свои сны. А она мне в ответ:

 -Неспроста он тебе так снится, Галя. Видно, не все у него на том свете благополучно. Вот он тебя и просит ему помочь.

  В другое время я бы над ее словами посмеялась – ну, не смешно ли в наше время верить в такие сказки? Этот свет, тот свет… А сейчас задумалась – может, она правду говорит? Как же тогда быть?

  -Как же ему помочь-то? – спрашиваю.

  -Молиться за него надо. Сходи-ка ты в храм да сорокоуст по нем закажи. Глядишь, поможет…

   Что ж, ей видней, она же все эти церковные дела знает… Значит, мне в церковь надо сходить? Что ж, схожу, закажу, чтобы там за моего Андрея Федоровича помолились. Авось, поможет.

  Вот так, впервые в жизни, и пошла я в церковь.

 

 

                                              *                   *                 *

 

  Прихожу в Преображенский собор…  Сейчас-то у нас новый собор построен, в честь святого покровителя нашего города – Архистратига Михаила. Большой собор, красивый, отовсюду он виден, и все главные городские улицы к нему ведут. А все же не только я, но многие горожане по старой привычке тот храм, что на Преображенском кладбище стоит, нет-нет да назовут собором. Ведь не один десяток лет Спасо-Преображенская церковь была кафедральным храмом нашего города Михайловска. Былое не скоро забывается… 

  Пришла я в собор, подхожу к прилавку, где свечи продают, а за прилавком старушка стоит. Худощавая, высокая, белый платочек по самые брови повязан, как у наших послушниц. Марьей Егоровной ее звали. Только это я потом узнала, когда с ней поближе познакомилась. Золотой души была женщина – вечная ей память!

  Сказала я ей, зачем пришла, а она мне в ответ:

  -А муж-то ваш крещеный был? А то некрещеных в храме поминать нельзя.

  Вот ведь вопрос! Только, надо вам сказать, что незадолго до смерти мой Андрей Федорович отчего-то вздумал жизнь свою вспоминать. И, между прочим, рассказал мне, как в детстве жил он в деревне у своей бабушки, Марии Афанасьевны. А она набожной была, и в церковь ходила, и его окрестила. Еще пошутил даже, что вот, мол, он, крещеный человек, а, мало того, что в Бога не верует, так еще и против религии борется. Я еще тогда подумала – к чему он мне это рассказывает? А вот ведь, пригодилось. Крещеный он, крещеный…

   -А вы-то сами крещены? – спрашивает меня старушка.

  -Нет.

  -Так что ж вы сами-то не креститесь?

  -А зачем?

  Она чуть руками не всплеснула:

  -Да как же это так – зачем? Ведь некрещеные после смерти в ад попадают!

  Вот, думаю, привязалась ко мне со своими сказками! Как будто я не знаю, куда мы все после смерти попадем? На кладбище!

  А она не унимается:

  -Вы же тогда на том свете с мужем своим не встретитесь!

  И давай мне рассказывать о том, как после смерти человека душа его три дня по земле ходит, потом девять дней ей рай показывают, а до сорокового дня – ад. На сороковой же день Бог решает, куда душе идти – в рай или в ад. Оттого-то и принято за усопшего все эти сорок дней особенно сильно молиться, чтобы помиловал его Господь и избавил от муки вечной. А душу некрещеного человека бесы сразу в ад тащат, потому что некрещеный человек – не Божий. Вот оно как! Так что вам непременно нужно креститься!

  Ничего я ей на это не ответила, а пошла к себе домой. Только запали мне ее слова в душу – чем больше над ними думаю, тем больше думается. Выходит, если тот свет и впрямь существует, то, будь я крещеной, мы бы с Андреем Федоровичем там свиделись? Да только, раз я некрещеная, нет на то никакой надежды. А что, если как раз об этом и плачет мой Андрей Федорович? Что ж, тогда я крещусь, завтра же крещусь!

  Завтра не завтра, а в ближайшее воскресенье пошла я в собор и крестилась. И так мне после этого радостно стало, словно заново я родилась. Что ж, ведь крещением мы и впрямь заново рождаемся. В жизнь вечную.

 

 

                                              *                        *                       *

 

 

  С тех пор стала я в собор ходить, и за Андрея Федоровича моего молиться. А сама тем временем читала церковные книги и журналы, слушала кассеты с церковными песнопениями да с умилительными песнями иеромонаха Романа1. Всем этим меня Мария Егоровна снабжала – подружились мы с ней накрепко и надолго. Так постепенно я в Бога и уверовала, и странным теперь мне казалось, как это я прежде столько лет без веры жила. Да как же без нее прожить можно? Зато уж теперь-то я на верном пути…

  И тут мне вдруг снова мой Андрей Федорович приснился. Стоит, смотрит на меня, и плачет. Господи, да что же это?! Ведь я же за него каждый день молюсь, утром и вечером. А как в церковь приду, свечку за него ставлю, и записки о его поминовении подаю, да не простые, а заказные, с просфорой. Почему же тогда он плачет? Или я что-то не так делаю?

  Только настоятель собора, отец Василий, который меня крестил, и к которому я на исповедь ходила, мне на это сказал: мол, нечего верить снам. Потому что сны – это всего-навсего мечтания, пустые, если даже не бесовские. Был в старину один монах, который верил снам. И вот как-то раз приснилось ему, будто  православные христиане в ад идут, зато иноверцы – в рай. Вот он и поверил увиденному, и отрекся от Христа себе на погибель. Поэтому святые отцы говорят: верящий снам подобен гонящемуся за собственной тенью. И ты им не верь.

  Так мне сказал отец Василий, только я ему не поверила. Ведь явно неспроста мне вновь приснился Андрей Федорович… Как видно, отец Василий, хоть и академик2, да не все знает. Где ж тогда найти мне такого, чтобы сказал мне доподлинно – о чем плачет мой Андрей Федорович и как ему помочь?

 

 

                                                   *                  *                * 

 

 

   Тут опять приходит ко мне моя подруга Ирина Михайловна… Надо сказать, что тех пор, как я крестилась, мы с ней почти каждое воскресенье встречались. И вели меж собой духовные беседы. В самом деле, не о житейском же нам, православным людям, говорить. Правда, каждый раз наши разговоры незаметно переходили в обыкновенные женские пересуды. Что ж в том удивительного? Чаще всего именно так и случается: начинаем за здравие, а кончаем за упокой…

  На сей раз Ирина Михайловна не просто так ко мне пришла, а с новостью. И, как обычно, затараторила с порога:

  -Знаешь, Галя, я тут недавно с таким батюшкой познакомилась! Представляешь себе, он прозорливый!

  -Откуда ты это знаешь? – спрашиваю.

  -Он мне все про меня сказал! Представляешь, подхожу я к нему под благословение, а он меня и обличил! Сказал, что я сластолюбивая… Откуда он мог знать, что я сладкое люблю? А ведь это правда, сама знаешь… Он мне еще и другое сказал – это я даже тебе не расказывала… Откуда он мог это узнать!? Теперь я только к нему на исповедь да на службы езжу.

  -Да кто ж этот батюшка?

  -Игумен Евстафий. Он в Пустыньке служит. Это от Михайловска час езды по стародвинской дороге. Вот я теперь туда каждую неделю к нему и езжу.

  -То-то я тебя давно в соборе не видела…

  -А на что мне собор? Разве там такие батюшки, как отец Евстафий? У них же семьи, дети, да если бы только это! У кого огород, у кого иномарка… где им о духовном думать? Погрязли в житейских заботах, как в болоте! А у отца Евстафия ничего этого нет. Он же монах, да не простой, а игумен! Хочешь, съездим к нему вместе? Потом сто раз мне спасибо скажешь, что я тебя с прозорливым старцем познакомила!

  И, хотя прежде не спешила я следовать советам своей увлекающейся подруги, на этот раз я согласилась поехать с ней в Пустыньку к отцу Евстафию. Может, он скажет, почему все снится и снится мне мой Андрей Федорович? И отчего он плачет?

 

 

 

                                            *           *              *

 

  

  Поехали мы в Пустыньку не в выходные, а на неделе. Надо сказать, что до того я об этой Пустыньке только понаслышке знала. И никогда не думала, почему эта деревня так называется. И никогда бы туда не поехала, если бы Ирина Михайловна не уговорила.

  Кто знал, что эта поездка изменит всю мою жизнь?

 

   

                                        *                  *                 *

 

 

  Первое, что я увидела, когда мы с Ириной Михайловной вышли из автобуса, было двухэтажное деревянное здание очень странной постройки. Крыша у него четырехскатная, как у церкви, только наверху вместо купола с крестом какая-то нелепая башенка торчит. У высокого крыльца на лавочке несколько старух сидит. Косятся на нас с любопытством, да о чем-то меж собой судачат. Прямо как у нашего собора…

   -Что это? – спрашиваю я Ирину Михайловну. А она мне в ответ:

  -Это тут у них дом престарелых. А нам вон туда… - и показывает рукой вдаль.

  И пошли мы через всю деревню, пока не дошли до кладбища. Смотрю – стоит среди надгробий и крестов деревянный дом. Сверху, у входа – колоколенка, а на крыше – купол, выкрашенный голубой краской. Видимо, раньше это обыкновенный дом был, пока его не перестроили в храм. Хотя, по правде сказать, здешний дом престарелых куда больше на церковь смахивает…

  -Это – храм в честь Покрова Пресвятой Богородицы. – тоном опытного экскурсовода сказала мне Ирина Михайловна.- Здесь отец Евстафий служит.

  Рядом с церковью стоял еще один деревянный дом, поменьше. У дома два крыльца: одно слева, другое справа, и возле него - скамейка. Подошли мы к правому крыльцу. Тут Ирина Михайловна мне говорит:

  -Ты посиди тут немного, да подожди. У отца Евстафия без благословения ничего не делается. Сначала я к нему пойду, а ты – потом. Если, конечно, он согласится тебя принять… 

  Не по нраву мне это пришлось. Ведь старцы, о которых я в книжках читала, всех принимали, кто к ним приезжал. Сами помните, как к преподобному Амвросию Опинскому одна крестьянка приехала совета просить, да не духовного, а житейского – что бы такого сделать, чтобы у нее хозяйские индюшки не дохли. И ведь не сказал он ей: поди прочь, а помог советом. А тут что получается? Приехала я к прозорливому старцу, а он меня захочет – примет, а захочет – и нет? Что же это за старец? Разве старцы так себя ведут?

  Но тут гляжу – показалась на крыльце Ирина Михайловна. Я - к ней. А она мне шепчет:

  -Согласился отец Евстафий тебя принять. Только смотри – перед тем, как к нему в келью войти, надо молитву прочесть, как в монастыре.

  -Какую молитву?

  -Ты что, не знаешь? А еще православной называешься… Запоминай: «молитвами святых отец наших Господии Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас».  Войдешь только после того, как он ответит: «аминь». И сразу руки сложишь и попросишь у него благословения. Поняла?

  Кивнула я и вошла в дом. А сама думаю: любопытно взглянуть на этого отца Евстафия…

  Подошла к двери, прочла молитву, вроде, без ошибки. А мне в ответ:

  -Аминь…

  Вхожу и вижу – стоит высокий, полный человек в подряснике, с резным деревянным крестом на груди, с четками в руке, и сморит на меня так пристально, словно всю меня насквозь видит. Мне аж страшно стало… хотя никогда прежде я батюшек не боялась.

   А потом говорит:

  -Что, посмотреть на меня приехала? А у самой муж в аду горит!

 

 

                                           *                 *                *

 

  …Всю обратную дорогу Ирина Михайловна меня расспрашивала, как да что мне старец Евстафий сказал. Да что ты, язык проглотила? Могла бы и сказать: как-никак, я твоя лучшая подруга, это я тебя со старцем Евстафием познакомила, где твоя благодарность?

  Только я молчала. Да и что я ей могла сказать? Только одно мне и остается – выполнить то, что благословил мне совершить отец Евстафий. Иначе и Андрея Федоровича моего не спасу я от мук, и сама погибну.

  С телевизором я без сожаления рассталась. В самом деле, чего там хорошего показывают? Боевики, да мелодрамы, да всякие страсти-мордасти. Разве что новости… Да только все они такого рода, что лучше их не знать – все равно помочь нечем, только зря переживать. Не зря же сказал кто-то, мол, у нас не новости, а сплошные происшествия3. То и оно…

  А вот когда до книг дошло… Ведь у нас с Андреем Федоровичем большая библиотека была – и русская классика, и зарубежная, и научные книги были… Любили мы с ним книги, ни дня без чтения не проводили. И все я на помойку снесла, предварительно вырвав из них часть страниц. Так велел отец Евстафий, чтобы никто больше эти книги не прочел себе на погибель. Когда же дошло до диссертации Андрея Федоровича… Как же я тогда плакала, как просила у него прощения за то, что ради его же спасения уничтожаю главный труд его жизни!

  Простите меня…  До сих пор не могу сдержать слез, как вспомню о том…

 

 

                                              *                 *                    *

 

 

  С тех пор перестала я ходить в собор, как раньше, а каждую неделю вместе с Ириной Михайловной, а то и без нее, ездила в Пустыньку к отцу Евстафию. При нем Покровский храм выглядел не так, как сейчас, после ремонта. Тогда он внутри был темным… не только из-за низких сводов, но еще и потому, что потолок в нем был покрыт густым слоем копоти. Отец Евстафий не пользовался ладаном, который продавался в церковных лавках, а вместо него клал в кадило сосновую смолу. Вместо угля ему служили сосновые шишки. Поэтому во время каждения храм наполнялся густым и едким дымом, в клубах которого фигура отца Евстафия казалась особенно величественной, в то время как прихожане и певчие едва сдерживали кашель. И все-таки никто из нас не роптал на это – батюшке видней, он знает, как правильно. Опять же – наверняка во времена Святой Руси, особенно – в монашеских обителях, кадили не заморским ладаном, а своей, чистой и благоуханной лесной смолой…

   Освещался Покровский храм не так, как городские церкви. Отец Евстафий не благословил проводить в него электричество (хотя в доме, где он жил, оно было). Поэтому в ней горели только свечи и лампады, в которые заливалось масло – когда – вазелиновое, когда – подсолнечное, а когда и веретенное4. Посредине храма на толстой цепи висело старинное паникадило, на котором в специальных гнездах стояли прозрачные аптекарские мензурки с веретенным маслом. Перед началом службы паникадило спускали с потолка, возжигали все эти самодельные лампадки, подливали в них масло, а затем осторожно поднимали назад. На всенощной, во время шестопсалмия, когда в храмах гасят свет, паникадило снова спускали с потолка, гасили лампадки, поправляли фитили, снимали нагар… Затем лампадки снова зажигали, поднимали паникадило вверх, теперь уже до конца службы… И опять же никто из нас тогда не задавался вопросом – не проще ли провести в церковь электропроводку? Напротив, все мы были убеждены – так правильнее. Ведь разве в старину храмы освещались лампочками? То-то и оно… У нас правильней, у нас лучше, у нас благодатнее… и все это потому, что мы – духовные чада отца Евстафия.

  Как теперь, так и тогда, в храме было много икон – больших и маленьких, в окладах и без, написанных на дереве и печатных, бумажных. А у правого клироса висела большая старинная  икона, а на ней нарисована Царица Небесная с Богомладенцем. Понизу иконы надпись золотом: «Владычице, приими молитвы рабов Твоих и избави нас от всякия нужды и печали». Лик у Царицы Небесной такой скорбный, что, кажется, вот-вот Она заплачет. А в руках у Нее – два белых голубя, связанные за лапки красной веревочкой. Я любила стоять и молиться возле этой иконы. Отчего-то мне всегда казалось, что Царица Небесная слышит меня. Тогда я еще не знала, что это за икона…

  В каждый мой приезд отец Евстафий меня исповедовал. Да так подробно, как не делал ни мой прежний духовник, отец Василий, ни другие батюшки. Не только грехи требовал ему исповедовать, но даже греховные помыслы. Бывало, каюсь я ему, что о таком-то человеке худо подумала, а то даже и обидела его, а он расспросит, что это за человек, работает ли, есть ли у него семья, и все так подробно… всем и каждым интересовался. Мне, бывало, совестно становилось – разве я так внимательна к людям, как отец Евстафий?

  До Причастия он меня после первой исповеди не допустил, а наложил епитимию – поститься месяц, читать каждый день по две кафизмы Псалтири, сто молитв Иисусовых с земными поклонами и покаянный канон. И каждую неделю у него исповедоваться. Только через месяц причаститься разрешил. А Ирина Михайловна рассказывала, что ее он целых два месяца до Святой Чаши не допускал. И радовалась этому, как дитя - подарку:

  -Вот какой у нас строгий батюшка! Вот как он нас, грешниц, смиряет!

  И верно – смирял нас всех отец Евстафий до зела. А больше всего учил безоговорочному послушанию себе. Помню, как-то раз спросил он у меня:

  -Вот скажи мне, Галина, если бы явились тебе Спаситель и твой старец, кому первому из них тебе кланяться подобает?

  -Конечно, - говорю, - Спасителю!

  А он меня в ответ четками по лбу постучал:

  -Эх ты, овца неразумная! Первому должно кланяться старцу. Иначе Спаситель от тебя отвернется с гневом за непочтение к нему. Без послушания старцу нет спасения, как нет спасения овце без пастуха. Самый великий грех – непослушание старцу. А преслушание – бесу послушание. Поняла?

  -Поняла, батюшка.

  -Ну, то-то же. А за непослушание – пятьдесят земных поклонов!

  -Благословите, батюшка!

   Вот так он нас смирял. И все мы, его духовные чада, этому радовались, и верили, что, благодаря отцу Евстафию, идем за ним, как послушные овцы за пастырем, прямиком в Царствие Небесное. 

 

                                        (продолжение следует)

______________________

1Речь идет о произведениях известного церковного поэта и исполнителя иеромонаха Романа (Матюшина).

2Правильнее – академист. Так называют священника, окончившего Духовную Академию.

3Так говорит одна из героинь романа Ю. Вознесенской «Жила-была старушка в зеленых бащмаках».

4Во времена, о которых идет речь, вазелиновое масло было не столь доступно, как сейчас. Поэтому в ряде провинциальных храмов (автор тому свидетель) в середине 80-х гг. ХХ в. и позднее в лампады заливалось машинное или веретенное масло.

Комментарии

Алла Немцова

Очень интересно, матушка Евфимия! Читала, сопоставляла со своим приходом к вере. Уберег меня Господь от лже-старцев, сразу попала в здоровую духовную среду. Но рассказы о подобном слышать приходилось. Удивляет в людях готовность принять такое духовное руководство. Что за этой неразборчивостью стоит? Понятно, что у каждой бабоньки есть свой крючок, за который поддеть можно: как правило, горе. Но ведь не каждая уловляется, у кого-то инстинкт духовного самосохранения срабатывает. А у кого-то - нет...

Интересно как будут события развиваться. Жду продолжения. readbook

С грядущим Праздником, Матушка!

Спасибо Вам! Пока думаю. Там будет небольшая переделка этого текста. В Пустыньке (вероятно, сейчас переделаю на село Конево) был храм (понятно, что это - ныненшний дом престарелых) и чудотворный образ (тут он уже описан, но, полагаю, героиня должна обрести его ненароком). Будет лжестарец (уже есть). Повадки отчасти с натуры списаны (один умер, другой жив, и оба - весьма достойные священники, много сделавшие для Святой Церкви... и не знаю я, только Бог знает, свят один из них или прельщен, но подвиги и труды его велики, и поминаю его только добром, и не забуду его, дондеже есмь), отчасти возьму житие какого-то священника, упоминаемого в жизнесописании о. Сампсона (Сиверса) - "как войдет в его храм женщина, он ее сразу обличает". Будет чудо, бывшее со мной самой. Оно простое - когда я хотела в 1988 г. уйти в Толгу, икона Казанской Божией Матери, дедушкина память, стабильно стоявшая на полке, вдруг сама сорвалась с высоты человеческого роста, киот разбился об пол, стекло и сам образ уцелел. Тут будет иначе. Героиня ненароком обретет чудотворный образ, почитавшийся в Конево. Или список утраченной иконы. Так я сама у одного торгаша (в ту пору в Михай... Архангельске) в каждом магизне был антикварный ларек, купила список с иконы Божией Матери Казанской-Дуниловской, с бумагой, что-де освящен он наложением на чудотворный образ...).

Икону, о которой идет речь в тексте, я не выдумала. Я ее видела, и описала точно. Более прекрасной иконы не видела никогда, хотя в нашем храме было много красивых икон, в том числе афонского письма.

Но пока обдумываю дальнейшее. Если же будет воля Божия - допишу. Но не спешу.

Спасибо, что прочли. И с памятью Преподобного Амвросия Вас! Люблю этого старца, дивлюсь его мудрости, чту его болезни и труды. И один из лучших текстов своих написала о нем.

Господи Сил, с нами буди!

С любовью о Христе - м. Е.rainbow

Ах, уважаемая Инна, тут будет подвох... если допишу, конечно. "Старец" окажется обманщиком. В написанном фрагменте он уже поучает Галину: если-де тебе встретятся Господь и твой авва, кому надлежит кланяться первому? Героиня, естественно, говорит: Господу. На что слышит ответ: нет, старцу, иначе Господь от тебя отвернется за непочтение к авве своему. Это я честно заимствовала в учебнике "Сектоведение" А. Дворкина, там это - кришнаитская загадка, и речь идет о Кришне и гуру. 

Храм списан с натуры (точнее, срисован с двух храмов). Прототипов у о. Евстафия было аж три. Я до сих пор не знаю, как к ним относиться. Они много сделали добрых и Богоугодных дел. Двое живы, один умер. Я много лет знала умершего и одного из живых.

Пока застопорилось... если напишу, суть будет в том, что встреча героини с псевдостарцем тоже не случайна. Собственно, Бог ведет ее к игуменству и... возрождению монастыря. Но здесь должен появиться персонаж, который откроет Галине тайну - в этой местности была обитель. Я примерно знаю, кто это будет, но решила подождать, пока не придет верное решение. Хочется побольше всяких парадоксов... собственно, Галина станет монахиней тоже отчасти не по своему желанию. Точнее, не тогда, когда будет этого желать.

А 90-е годы... о-о, светлая память, радостная боль!rainbow Мы это видели. Мы жили тогда.

Спасибо Вам! Ваша Е.

Елена Самкова

Матушка, спаси Господь за Ваши чудесные рассказы! Они искрятся добрым юмором и согревают теплом человеческого понимания. Ваши герои - миряне и духовенство, так отличаются друг от друга, но в каждом из них находишь что-то свое. Божьей Вам помощи и творческого вдохновения!

Спасибо Вам! Это - только начало. Но, может, не допишу или перепишу иначе. В основе - реальный случай. Был у нас в городе преподаватель научного атеизма. Даже написал книгу по истории атеизма на Севере. Он умер. Жена его - духовная дочь одного местного священника.

Все остальное - из жития блаженной Ксении, которую я очень почитаю. Если интересно, где-то ниже есть рассказ про нее - "Прости меня, Ксения"! Один из лучших моих текстов.

Спасибо Вам!rainbow