Идеальная современность существует только в планах Сороса, моделях Поппера и выводах Фукуямы, но человек, вышедший из большинства, по инерции всё ещё думает, что проживает традицию с различной примесью модерна. Эта традиция носит рваные джинсы, но она остается традицией, описанной на свитках истории языком коммуникации. В принципе, и сама традиция существует для коммуникации в современном обществе. Она утратила связь с временем общения Господа и человека напрямую, и жива, пока не растеряет последний смысл с потерей метаязыка вечности. Отголоски этого языка находятся в донных слоях традиции – в архетипических ускользающих смыслах первых слов, произнесенных Адамом в Эдемском саду. Гипотеза Уорфа-Сепира говорит о том, что «Окружающая нас действительность выковывается языком». То есть, мир непрерывно описывается языком подлинных смыслов, но в их линейном развороте от вечности в сторону идеи тотального комфорта здесь и сейчас. То, что человек может одновременно общаться с сотней «френдов», упрощает коммуникацию до небрежности, оставляя простейшие символы и знаки (т.н. эмодзи). Общение в таком формате не может быть глубоким – не хватит времени. Это уже и не дискурс, о котором говорил Фердинанд де Соссюр, и тем более не язык. Это нечто абсолютно новое, пока что не воспринимаемое всерьёз. Актуальность речи уступает место виртуальности. Слово уже не относится к предметам, оно ссылается на них в сети. Этот феномен виртуализации языка пока не изучен, но по своей сути язык сетевой коммуникации профанирует всё сакральное до ссылок на упоминания, и в этом языке не хватает времени на серьезный дискурс – его заменяют фотографии и символы – знаки подлинных чувств.
Наверное, Господа можно описать только молчанием. Так, философ-традиционалист Рене Генон уподобляет вечность чистому проявлению бытия, без фрагментации временем. То есть, человек должен замолчать, чтобы услышать Господа, отойдя от временного, или суетного. Это не утрата языка, а возврат в ту ситуацию, когда говорить о мире, который ты знаешь, нет нужды в его повторном описании кому-то, кто точно также хорошо знает мир. Коммуникация – это продукт неведения, и, порожденная неведением, она собирает сплетни и ложные описания, чтобы продолжать себя в заблуждениях. Как мне кажется, чистое понимание не нуждается в описании. Недаром два любящих друг друга человека, понимая и зная друг друга, не нуждаются в пустой болтовне, подтверждающей то, что они знают и о себе, и об окружающим их мире. Подлинная любовь не нуждается в коммуникации, как и подлинная вера.
А ведь то, что мы говорим, мы говорим о себе в таком мире, который нам не принадлежит. Но мы наивно полагаем, что, как и обещано d в рекламной брошюре, в социальной судьбе себя самих в этом роковом и уничтожающем все подлинное социуме, мы можем идти собственным путем, называя вещи своими именами. Но и вещи давно утратили первоначальное назначение (никому не придет в голову мастерить себе топор из тополя под окном), и их имена превратились в подделки. Мы пытаемся описать успех, который всегда является поражением ближнего, как торжество абстрактного общественного блага на индивидуальном уровне. Но в мире "единства и борьбы противоположностей" победа невозможна без поражения, боль без наслаждения, несчастье без отчаяние. Всё должно оттеняться и бросаться в глаза, либо пугая, либо пленяя.
Мне кажется, что мы уснули в этом бытии. Но существует ли вообще какой-то успех, когда ему противостоит и свидетельствует против него поражение? В том смысле, что поражение может стать и всегда становилось основанием подлинного несоответствия сценария современного успешного человека и декалогу Моисея, и заповедям Христа. Чтобы выиграть в этой игре за лучшее место под солнцем и кусок хромированной самодвижущийся стали, или, на худой конец, колбасы, вам нужно оттолкнуть локтями ближнего. Не стоит обманываться, победа - это лишь сюжет в истории поражений человечества. Сюжет, который может и не иметь продолжения. Продолжение важно только для истории. А так ли важна рекламная красота для мира побежденных?
Вот, например, весна, отраженная в зеркальной пластичности водоемов, прячет красоту в потаенных уголках отражений. Впрочем, так ведь и происходит с людьми. Подлинная красота - это тайное отражение, никому и не нужное. Неприметное. И большинство проходит мимо. Ну кому необходимо невидимое бытие, когда очевидность комфорта громогласно опровергает всякое противоречие. Проще поставить заглушку. Принять таблетку забвения чужой боли. Так, конечно, удобней плыть по течению. А ЗАЧЕМ ВИДЕТЬ ТО, ЧТО СОКРЫТО, ИЛИ ЗАЦИКЛИВАТЬСЯ НА ОЧЕВИДНОМ ПРОТИВОРЕЧИИ ОПИСАНИЯ И РЕАЛЬНОСТИ? Удивительным образом время комфорта породило потребителей забвения. Они не хотят помнить о боли прошлых поколений, не хотят испытывать разочарование от "реальности", требуют забвения собственной боли и ненавидят напоминание о знании, несправедливости и мудрости, которые возвращают их в эту боль осознанности. Они - это здесь и сейчас. Но их "сейчас" - это описание феерического счастья. А нужна ли любовь тем, кто феерически счастлив? Я говорю не о любви к «любящим нам». Такая любовь – это все тот же пресловутое желание комфорта и в ближних, и об этом сказано уже много веков назад в Евангелии: «И если любите любящих вас, какая вам за то благодарность? ибо и грешники любящих их любят…»
Бытие апофатично - непознаваемо. Вы не можете сказать, что это биение сердца или отблеск лучей на поверхности океанического блаженства, или крик птицы. Как ни крути, но всё это – только проявления бытия и следствие закономерности высшего порядка. Аристотель в «Метафизике» говорил о причинах и первоначалах всего сущего: то, из чего (материя), то, что (форма), то, откуда (производящая сила), и то, ради чего (цель). Но и этим невозможно описать бытие. Телеология (онтологическое учение о целесообразности бытия, оперирующее наличием разумной творческой силы - Творца) предлагает всегда только интуитивный путь. Но бытие, как тонкий переход по мостикам секунд для всего и вся, остается загадкой.
Невозможно понять жизнь в её подлинной сути вне описания внешних проявлений, которые составляют разнообразие форм. Так и бытие настоящего остается бесконечным началом, которое математически можно представить нулём, путешествующим по ряду чисел. Аристотель говорил об акте и потенции, но это и есть настоящее. Оно происходит и обещает. Пленяет воспоминаем. Но подобная рефлексия возможно только через слово, актуализирующее (проявляющее) настоящее в многообразии феноменов и взаимодействий. И мы опять возвращаемся к Адаму. Ветхозаветное понимание смысла и значения имени принципиальным образом отличается от современного профанического отношения. В ВЗ к имени относились не просто как к опознавательному знаку или названию, но как к загадочному символу, указывающему на основополагающие качества его носителя и находящемуся с ним в прямой и неразрывной связи. Значение имени не словесное (означающее), а действительное (означаемое), и определяет место, которое его носитель должен занимать в мире. Человек в ВЗ воспринимается так: «Каково имя его, таков и он» (1 Цар 25. 25). А каков современный человек, если его виртуальное имя выбрано исключительно по страсти и пристрастию к той самой линейной перспективе, что вырывает человеческое сознание из подлинного Адама и нового Адама – Иисуса Христа?
Бог представлен в Ветхом Завете не только как творящий всё: небо, землю, свет, твердь, сушу и воду, мужчину и женщину, но и как нарекающий им имена: «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью... И сказал Бог: да будет твердь посреди воды... И назвал Бог твердь небом... И сказал Бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша... И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями» (Быт 1. 3-6, 8-10). О сотворении людей так же говорится: «Мужчину и женщину сотворил их, и благословил их, и нарек им имя: человек, в день сотворения их» (Быт 5. 2). Процесс творения включает в себя 2 этапа: собственно творение и наречение имени.
А какую роль играют имена в нашей жизни? Мы воспринимаем их, как шутку, и нарекаем шуткой серьезные вещи. Мы практически полностью утратили серьезность в отношении любого описания и ум – созерцающий ум, невозможно удержать в чем-то, что его не развлекает. Как же в таких самих себя отыскать что-то подлинное? А главное, может ли в нас звучать слово Господа – Логос, открывающий суть вещей и их судьбу в замысле Единого Творца.
