Предательство — это когда кто-то обманывает доверие другого человека, относясь к нему, как к средству, а не цели

Предательство… От этого слова холодеет в груди. Сразу вспоминается предательство Иуды, а потом ещё много других: исторических и личных. Наверное, мало кому повезло вообще не иметь личного опыта в этом вопросе. Большинство из нас либо сами предавали, пусть ненароком, случайно, по стечению обстоятельств, либо ощущали боль от предательства ближних, окружающих — тех, от кого зависела если не жизнь, то бытование.

Трудно оказаться в роли преданного, но ещё труднее — в роли предателя. И, порой, мы даже не отдаём себе отчёта в том, что это уже случилось…

О предательстве мы беседуем со священником ФЕОДОРОМ ЛЮДОГОВСКИМ, преподавателем и клириком МДАиС.

— Давайте попробуем определить, что такое предательство.

— Я бы сказал так: предательство происходит тогда, когда кто-то обманывает доверие другого человека, относясь к нему, вопреки категорическому императиву Канта, не как к цели, а как к средству.

— Каковы могут быть причины предательства?

— Бывает по-разному. В наиболее острых и драматических ситуациях — это желание спасти себе жизнь, избавить себя от пыток (солдат, разведчик попал в плен; арестован член подпольной организации; христианина заставляют отречься от Христа — и т. п.). Иногда — гораздо более пошлое желание не создавать себе проблем (молодой человек закрутил роман с девушкой, а она — кто бы мог подумать! — забеременела; всё, дальше его дело — сторона). Часто это вопросы выгоды (деньги, карьера и т. п.). Бывают, конечно, и более экзотические случаи. Тут может быть и желание сделать всех счастливыми, не считаясь с чувствами и судьбами отдельных людей — в том числе самых близких; и чёрный цинизм (чем хуже — тем лучше); и азарт двойного, тройного агента…

— Бывает ли предательство простительное и непростительное? Какое простительно и почему? Какое непростительно и почему?

— Тут важна корректная постановка вопроса. Либо: всякое ли предательство, совершенное по отношению ко мне, я должен прощать? Либо: могу ли я рассчитывать, что любое предательство с моей стороны будет прощено? Симметрии здесь, пожалуй, нет.

Кроме того, важно, из какой системы ценностей мы исходим. Если из «общечеловеческой» (правда, я не уверен, что такая существует), то, вероятно, на оба вопроса ответ будет отрицательным. Ибо «по-человечески» понятно, что есть поступки, простить которые не достанет сил; что есть поступки, просить за которые прощения просто кощунственно. Но какие именно это поступки — тут многое зависит от конкретных людей, ситуаций, времени, места и т. д.

Но если мы исходим из евангельской этики, то ответ на первый вопрос будет: в идеале — да, потому что не зря же мы просим в молитве Господней: «прости нам грехи наши, как и мы прощаем должникам нашим». А на второй: рассчитывать — нет, но надеяться — да. Ведь Христос уже искупил, уже простил все наши грехи — нам осталось лишь покаяться, т. е. перемениться внутренне.

— Раскаявшийся предатель, которого мучает совесть, может ли найти утешение, если последствия его предательства неисправимы (например, в результате погиб друг)? В чём?

— Для безрелигиозного, атеистического сознания мне трудно представить, каким могло бы быть это утешение. Разве что попытка убедить себя в том, что и я, и мой друг — всего лишь горстка атомов, не имеющая собственной воли. Но такие радикальные воззрения встречаются крайне редко. Поэтому обычный путь для предателя — цинизм, агрессия или, наоборот, апатия, желание забыться и т. д. Нередкий исход — самоубийство: прямое и быстрое или же растянутое во времени: алкоголь, наркотики и проч.

Если же человек религиозен, если (об этом мне проще говорить) он христианин, то утешение, думается, возможно. Друг погиб — это значит, что его нет в этом мире. Но его душа жива, и друг-предатель может приложить все усилия, положить всю жизнь на то, чтобы исходатайствовать спасение душе своего друга (и, что не менее важно, позаботиться о собственной душе), — и тогда есть надежда, что в вечной жизни они встретятся не врагами, но вновь друзьями. Ну и, разумеется, если у друга была семья — помогать этой семье (если, конечно, эта помощь будет принята).

— Предательство Петра и предательство Иуды — в чем разница?

— Разница, во-первых, в причинах. Мы не знаем всех мотивов и мыслей Иуды, но очевидно, что деньги сыграли здесь существенную роль. Поступок Иуды был обдуман, спланирован и успешно осуществлён. Отречение же Петра имело причиной страх — в общем-то, извинительное чувство. С его стороны это было спонтанной реакцией на опасность. Осознав свой проступок, своё предательство, Пётр со свойственной ему эмоциональностью и порывистостью тут же раскаялся в нем.

Во-вторых, есть разница в дальнейшем поведении. Иуда, видя, какой оборот приняло дело (возможно, для него это было неожиданностью), «раскаявшись», как говорит Писание, вернул деньги первосвященникам и старейшинам со словами: «Согрешил я, предав кровь невинную». Он осознал свой грех, но ему, судя по всему, даже не пришло в голову попросить прощения у Учителя. И, скорее всего, причиной тому был не страх ареста, пыток и казни (как это было с Петром): муки совести, которые он претерпевал, были значительно сильнее тех мучений, которые могли причинить ему палачи. Нет, он просто решил: «Такое не прощают». Конечный итог нам известен: Иуда покончил с собой.

Пётр, напротив, как будто не проявляет никаких внешних признаков раскаяния, кроме горьких рыданий — но дорого ли они стоят? Он не пытается более следовать за Иисусом; он, как и прочие ученики (кроме Иоанна), побоялся подойти ко кресту. Не он снимает с креста тело Учителя; не ему приходит в голову мысль помазать тело благовониями. Но он остаётся вместе с другими учениками, с общиной, главой которой до недавнего времени был Иисус. В сердце Петра есть скорбь, есть стыд, но нет отчаяния. Он помнит, хотя и не постигает, слова Учителя о воскресении. Он не теряет надежды на прощение. И он получает желаемое: его, уже и не ученика вовсе (ангел, явившийся мироносицам, говорит: «Идите, скажите ученикам Его и Петру…»), Иисус сам спрашивает… — о чем? О причинах предательства? О гарантиях того, что подобное не повторится впредь? Нет — о любви. «Симон, сын Ионы, любишь ли ты Меня?» И ответ у Петра может быть только один: «Да, Господи, Ты знаешь, что я люблю Тебя».

— Смысл предательства. Странный вопрос, я понимаю, но ведь должен быть какой-то смысл, например, у предательства Иуды (бывает ли страшнее?). Вот говорят же, что если бы Иуда не предал, то… Давайте поразмышляем об этом сообща.

— Если я правильно вас понял, на сей раз вопрос не о причинах, мотивах, побуждениях (о чем мы уже говорили), а, так сказать, об объективных, не зависящих от воли предателя последствиях его поступка. Ответ на этот вопрос одновременно сложен и прост. Прост потому, что ответить можно довольно кратко: любой поступок, который человек совершает по свой воле (свободной воле!), вступает во взаимодействие с волей Божественной — а Бог способен любое зло обратить во благо. Сложен же этот ответ потому, что мы не только не можем постичь Божью волю в каждом конкретном случае — мы и внутрь человека-то не можем заглянуть. В каком-то смысле человек — тайна не меньшая, чем Бог.

Что касается конкретно Иуды, то можно сказать так: его предательство привело к тому, что Иисус был арестован, допрошен, избит и казнён — а затем Он воскрес, вознёсся и ниспослал на апостолов Святого Духа; но всё же никто из христиан не будет благодарить Иуду за его поступок. Если Евангелие для нас — важнейший источник вероучения, то нам следует со всей серьёзностью отнестись вот к этим словам: «Когда же настал вечер, Он возлёг с двенадцатью учениками; и когда они ели, сказал: истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня. Они весьма опечалились, и начали говорить Ему, каждый из них: не я ли, Господи? Он же сказал в ответ: опустивший со Мною руку в блюдо, этот предаст Меня; впрочем Сын Человеческий идёт, как писано о Нем, но горе тому человеку, которым Сын Человеческий предаётся: лучше было бы этому человеку не родиться». Поэтому гётевский Мефистофель, слова которого Булгаков поставил эпиграфом к своему роману, лжёт (а впрочем, чему здесь удивляться? он — лжец и отец лжи): «Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо» — диавол и его служители действительно хотят зла, но благо совершает Бог, а не они.

— Бывает так, что человек оказался не готов к какой-то трудной ситуации. У меня есть знакомая, которая боялась, что может не выдержать физические страдания и предать Христа, а потому с детства готовила себя к этому, училась терпеть боль. Но когда пришло время испытаний, оказалось, что ей надо было проявить устойчивость совсем в другом. То есть фокус, в котором она держала себя, оказался неподходящим — она не заметила, что пришло время испытаний, и оказалась не готова. Предательство произошло. Как быть всегда и ко всему готовым? Что помогает человеку осуществлять верный выбор? Ведь в экстремальной ситуации мы ведём себя не вполне адекватно.

— Да, знал бы, где упадёшь — соломку б подстелил. Но мы не знаем этого. Может быть, это хорошо. Потому что в конечном счёте нам не приходится рассчитывать на собственные силы — по крайней мере, не стоит рассчитывать исключительно на них. Если мы стараемся сохранить верность Христу — то в качестве подготовки, тренировки к часу икс нам нужно ежедневно делать именно это: хранить верность Христу, т. е. делать то, что Он нам велел, соблюдать Его заповеди, не отрекаться от Него нашими делами.

Знаете, вот вы задали этот вопрос, и я подумал: такая предварительная подготовка (учиться терпеть боль и проч.) — это ведь в иных случаях может быть проявлением страха, что Бог предаст нас, не поможет в минуту испытания, отступится от человека, который оказался в ситуации жизненно важного выбора. Ну и ладно, мол: Бог от меня отвернулся, а я всё равно сильный, я от Него не отрекусь, и никто не сможет меня ни в чем упрекнуть — даже Он.

Должен признаться, что такой страх посещает и мою душу. Но я всё же надеюсь на то, что Господь не даст мне испытаний выше того, что я — с Его помощью — смогу выдержать.

— Если человек под страхом смерти отрёкся от Христа или (под страхом тюремного заключения, увольнения, разного рода неприятностей) отрёкся от близкого человека, но лишь на словах, а внутренне по-прежнему их любит — это предательство?

— Сложный вопрос. Наверное, сам этот человек ощущает себя предателем. Да и вряд ли может сохраниться та же любовь. Впрочем, глубина предательства, если можно так выразиться, бывает разной. Вспомним Оруэлла, «1984». Главный герой выдал Джулию с головой — но и он, и его мучитель-воспитатель были согласны в том, что он её не предал. Но затем он всё же предал её — тогда, когда захотел избавиться от пытки, отдав на пытку (лишь в намерении, лишь на словах!) свою возлюбленную.

Ну, а если вспомнить мучеников разных эпох, то они не соглашались отречься от Христа даже на словах, отказывались оказать малейший знак почитания («для виду») ложным богам. И именно поэтому мы их почитаем как мучеников — т. е. свидетелей истинности Евангелия.

А как же те, что всё же сказали или сделали нечто для виду? Погибли они или же спаслись? Мы этого не знаем. Но ясно, что подражать следует не им, а тем, кто был твёрд до конца, до смерти.

— Как простить себя?

— Это сложно. И тут даже не обязательно говорить о таком тяжком грехе, как предательство. Вот, к примеру, жил-был человек, весь такой благочестивый, в храм ходил, исповедовался-причащался, постился-молился — всё у него было хорошо. И вдруг — впал в блуд. Что делать? Человек умные книжки читал, знает: это смертный грех. Он сам себя отделил от Церкви. Теперь ему положена неслабая епитимья, отлучение от причастия на годы и годы… Как теперь жить? Как мог я — я! а не какой-нибудь там маловерный захожанин — сделать такое? Что обо мне батюшка подумает? Да и Господь — простит ли он меня? — И часто такое смирение паче гордости приводит к тому, что человек уходит из Церкви (что и было истинной целью диавола, когда тот подталкивал христианина ко греху). Но отпадение от Церкви происходит не по причине блуда, а именно из-за неумения и нежелания простить себя самого.

Здесь, мне кажется, уместно вспомнить эпизод из жизни преподобного Силуана Афонского, дошедший до нас в изложении приснопамятного архимандрита Софрония (Сахарова). «В какой-то праздник, когда водили в селе хороводы, Семён [мирское имя Силуана] смотрел, как один мужик, средних лет, его односельчанин, играл на гармонике и плясал. Отозвав этого мужика немного в сторону, он спросил его:

— Как же, Степан, ты можешь играть и плясать, ведь ты же убил человека?

Он убил его в пьяной драке. Тогда тот отводит Семена ещё немного далее и говорит ему:

— Знаешь ли, когда я был в остроге, то много молился Богу, чтобы простил меня, и Бог мне простил; потому я теперь спокойно играю».

— А что сложнее: простить другого или простить себя? На чем основано прощение в том и другом случае?

— Что сложнее — не знаю, ситуации могут быть очень разными. А на чем основано прощение… Тут надо сперва понять, что значит простить. Может быть, разобраться в этом будет легче, если мы посмотрим вот с какой стороны. Каждый христианин совершает те или иные грехи. Он приходит на исповедь в надежде на прощения Богом этих грехов. Что значит, что Господь простил грех? Это значит, как мне представляется, что Господь относится к нам так, как если бы этого греха не было вовсе. Можно сказать даже так: Своим прощением Бог изменяет прошлое. Вот стоят Иван или Марья, очищенные от грехов в таинстве покаяния. Ведь нет на них греха? Нет. Ну так и не было ничего! И не морочьте голову.

Вот так же, думается, и мы должны относиться к обидчикам и к себе. После каждого греха, после каждой обиды, после предательства даже — вновь и вновь, вопреки очевидности, вопреки логике, — верить человеку, вновь и вновь строить с ним отношения с чистого листа, вновь и вновь изменять прошлое. Не было греха! Не было предательства! Ничего не было. Вот он, мой ближний, предстоящий Богу. Вот я грешный, я — и мой Спаситель. Он пришёл, чтобы спасти меня и его — и, я уверен, Он спасёт нас.

Трудно выработать в себе такое отношение к человеку? Не то что трудно — невозможно. Но невозможное человекам возможно Богу.

— Когда-то где-то мне довелось прочесть утверждение, что простить можно только того, кто просит прощения, кто осознаёт свою вину и раскаивается. А как вы думаете, если человек причинил страдания и вред, но не раскаивается, не извиняется, можем ли мы его простить? В чем разница между двумя видами прощения: кающегося и нераскаянного человека?

— Разница существенная. Дело в том, что Господь настаивает на активном выяснении отношений, а не на молчаливом всепрощении. «Если, — говорит Он, — согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрёл ты брата твоего; если же не послушает, возьми с собою ещё одного или двух, дабы устами двух или трёх свидетелей подтвердилось всякое слово; если же не послушает их, скажи церкви; а если и церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь» (Мф. 18:15–17). Т. е. упорство в грехе, гордость, нежелание признать свой проступок — всё это ведёт к разрыву отношений. Человек с милостивым сердцем, конечно, даже и в таких условиях может простить своего обидчика — но последнему, скорее всего, это не принесёт никакой пользы, а лишь подаст повод для озлобления.

Такое понимание отражено и в церковных канонах, и в уголовном праве. Глава государства (по крайней мере, таковы юридические нормы в России) может помиловать только того, кто просит о помиловании — т. е. признает свою вину и просит прощения. Церковь может воссоединить с собой человека, сколь угодно тяжко согрешившего, давно уже отлучённого, но только если он принесёт покаяние.

— И в заключение: можно ли сказать, что в наши дни представления о предательстве изменились по сравнению с предыдущими эпохами?

— Не совсем так. Я бы сказал, что изменилось восприятие поступков, которые раньше однозначно бы воспринимались как предательство. Если вернуться к началу нашего разговора, то мы определили предательство как обман, надругательство над чьим-либо доверием. Так вот: сейчас, как кажется, люди меньше склонны верить друг другу, раскрываться навстречу друг другу. Муж ушёл от жены — ну что же, их брак исчерпал себя. (И, что характерно, так думают не только «третьи лица», но и сами супруги.) Человек перешёл на другую работу — ну что же, каждому необходим карьерный рост, прибавка в зарплате и проч. И уже исчезает отношение к работе как к общему делу, как к служению. Мать отказалась от ребёнка в роддоме — ну что же, зато родила, не сделала аборт; это, в конце концов, её право. И так далее. Т. е. существенным образом изменились представления о некоторых типах человеческих отношений. Налицо желание максимально освободить себя и других от ответственности: «так сложилось; это его право; лучше так, чем по-другому».

— А надо ли стараться вернуться назад, к более острым и более ответственным человеческим отношениям?

— Думаю, что да, хотя и не во всем это возможно и желательно. Выше я привёл пример с работой — он, наверное, создаёт диссонанс рядом с двумя другими, куда более трагическими. И в самом деле, отношение к работе сильно зависит от типа общества, от взаимоотношений людей. Для японца фирма, корпорация — это (говорят) как семья. А для американца — only business. И здесь вряд ли имеет смысл что-то менять. Но именно в межличностных отношениях — да, конечно. Потому что «другой» — это не только наш партнёр, не только субъект права, не только наш друг, родственник, сосед, но и один из тех, кого пришёл спасти Христос. И потому мерой отношений между человеком и человеком, между человеком и Богом в наши дни, как и прежде, является Евангелие. И нам нужно не переписывать его, а менять нашу жизнь в соответствии с ним. Менять её так, чтобы мы сердцем, нелицемерно смогли услышать Благую Весть и, в свою очередь, стать её глашатаями для других людей.

Беседовала Светлана КОППЕЛ-КОВТУН
koppel.pro

Ещё интервью с о. Феодором:

«Семья предполагает веру друг в друга»