Предновогодние хлопоты. Глава 1

Слава Богу, дело сдвинулось, вариант не окончательный, но уже не терпиться предоставить его омилийцам, редактура впереди.

Некоторые образцом непостоянства выставляют мужчину, другие женщину; но всякий умный и наблюдательный петербуржец
никогда не согласится ни с теми, ни с другими; ибо всего переменчивее петербургская атмосфера.
«Сочинения Козьмы Пруткова»

***

«И чего-чего в ефтом Питере нет! — С увлечением крикнул младший, —  окромя отца-матери, всё есть! «Окромя ефтова, братец ты мой, всё находится», — наставительно порешил старший.
Ф. М. Достоевский. «Преступление и наказание».

***

Черпали воду ялики, и чайки
Морские посещали склад пеньки
Где, продавали сбитень или сайки,
Лишь оперные бродят мужики.

Летит в туман моторов вереница,
Самолюбивый, скромный пешеход,
Чудак Евгений бедности стыдится,
Бензин вдыхает и судьбу клянёт!

О. Мандельштам
«Петербургские строфы»

***

«Мрачная это была история, одна из тех мрачных и мучительных историй, которые так часто и неприметно, почти таинственно
скрываются под тяжёлым петербургским небом, в тёмных, потаённых закоулках огромного города, среди взбалмошного кипения жизни, тупого эгоизма, сталкивающихся интересов, угрюмого разврата, сокровенных преступлений; среди всего этого кромешного ада бессмысленной и ненормальной жизни».
Ф.М. Достоевский «Униженные и оскорблённые»

Глава 1
ДЕНИСОВ

С середины ноября установилась морозная и ветреная погода и, казалось, что зима уже вступила в свои законные права, но, как это часто бывает в Петербурге, уже в декабре погода стала кривляться, и преподносить неожиданные сюрпризы, к которым жители Северной Пальмиры уже давно привыкли. Как обычно, дорожные службы города к этим «сюрпризам» оказались не готовы.
Вслед за морозами пришла неожиданная оттепель вперемешку с обильными снегопадами, ночными заморозками и резкими дневными потеплениями. За две недели до Нового года всю ночь валил снег, к утру парализовав главные транспортные артерии мегаполиса, впрочем, и без вмешательства погоды уже давно задыхающегося от переизбытка транспорта. Дорожные службы расчищали дороги города медленно: не хватало техники; во многих местах города образовались неизбежные пробки, которые стали рассасываться лишь к полудню.
Дороги, посыпанные буроватым песком с солью, превратились в грязную жижу, под которой таились коварные враги автомобилистов ямы, колдобины и открытые канализационные люки. Отвалы грязного снега вывозились ночью, днём же снег просто сдвигался уборочной техникой к краям дороги, расчищали его только на остановках общественного транспорта. К вечеру температура воздуха стала быстро понижаться, и опять пошёл снег, правда, не такой обильный, по сравнению с прошлой ночью.
Погодные изменения, однако, никак не повлияли на предновогоднюю атмосферу. Город стал готовиться к празднику загодя, ещё в ноябре — ведь это был не совсем обычный год, а год знаменательный: тысячелетие подходило к концу!
Улицы украсились неисчислимыми перетяжками из разноцветных лампочек, на озябшие голые деревца накинули мигающие сотнями огоньков неоновые паутинки, в витринах магазинов засверкали искусственные ёлки разного калибра; фасады зданий осветились гирляндами; на пустынных питерских площадях установили ёлки.
Призывно манила покупателя назойливая реклама со страстными обещаниями Новогодних и Рождественских скидок, прилавки магазинов ломились от товаров и продуктов. Товарное изобилие поддерживалось непрекращающимся притоком из окна, прорубленного 300 лет назад основателем этого каменного исполина; оттуда же, из этого окна, залетело в город гладенькое обтекаемое словцо «миллениум». Оно моментально обжилось и тут же стало нещадно эксплуатироваться неугомонной торгашеской ратью.
Бесчисленное количество магазинов, универмагов, универсамов, торговых центров, рынков, кафе, баров, клубов, ресторанов, торговых павильонов на автобусных остановках моментально среагировали, и прилепили к своим фасадам и витринам это новое для восприимчивого русского уха слово, надеясь, видимо, что конец тысячелетия ознаменуется невиданным прежде объёмом продаж. То, что тысячелетие окончится лишь с концом следующего 2000-ого года, торговый люд не волновало.
Воротилы игорного бизнеса и престижные клубы пошли ещё дальше, выставив у своих вотчин на помостах дорогие иномарки, обещая в новогоднюю ночь своим посетителям щекочущий нервы розыгрыш этих самых автомобилей и дивные развлекательные программы с участием наших и западных звёзд.
Город интенсивно готовился к празднику, у людей начались обычные предновогодние хлопоты, и погода никак не могла помешать этому.

***

Денисов остановил машину у ярко освещённого торгового павильона, расцвеченного бегущими огнями и мигающей неоновой надписью «С Новым Годом! ». Выключив зажигание, он взглянул на светящийся циферблат автомобильных часов. «Час тридцать ночи. Сейчас, должны отключить уличное освещение», — подумал Денисов. Так и вышло. Фонари, моргнув пару раз, погасли, но не все, — а через один.
Денисов вышел из машины. На улице было пустынно и тихо. Плоды вчерашнего снегопада ещё не убрали, грязные отвалы снега бугрились у края дороги, снегоуборочная машина с включённой мигалкой работала у дворца Кшесинской, загребая снег в своё чрево железными, «крабьими» лапами.
Осторожно перебираясь по чьим-то огромным следам через грязный снежный вал, Денисов всё же зачерпнул снега в ботинок. На тротуаре у входа в павильон он обстучал ботинки, вытер их об пупырчатый коврик и, вошёл в магазин, произнеся приветливо: «Доброй всем ночи».
Охранник в камуфляжной куртке, молоденький, короткостриженный, со смешным чубчиком, торчащим вверх, оторвался от книги, сонно посмотрел на Денисова и, вздохнув устало, вновь погрузился в чтение. Денисов успел прочитать название книги, когда парень, разглядывая его, на несколько секунд закрыл её. Книга в яркой глянцевой обложке называлась «Бандитский Петербург».
Продавщица, которая тоже читала, отложила книгу на прилавок. Денисов не мог не узнать в этой толстой книге ярко красного цвета книгу из двухтомника Маяковского, изданного ещё в советское время. Дома у него в шкафу стоял точно такой же двухтомник; он был им куплен по талону, полученному за сданные в приёмный пункт сорок килограммов макулатуры — была такая акция в советское время.
«Отрадное зрелище, — мелькнуло в голове Денисова, — человечек совсем молоденький, а читает не модных скороспелых писателей и писательниц, книжками которых сейчас завалены полки магазинов». И тут же он вспомнил, что в последнее его посещение этого магазина, эта же девушка держала в руках томик Цветаевой. И ещё он подумал, что читать сейчас Маяковского и Цветаеву — всё равно, что поминать их добрым словом.

Денисов несколько раз заезжал в этот круглосуточный магазинчик, когда оказывался ночью на Петроградской стороне. Девушка узнала Денисова. Улыбнувшись, она ответила приветливо:
— И вам доброй ночи. Джентльменский набор: пачка «Примы» и «Сникерс»?
—Да, уж, что-то разыгрался аппетит, — рассмеялся Денисов, испытывая удовольствие от того, что девушка его узнала.
Девушка тоже рассмеялась, и, обыгрывая фразу из рекламного ролика, произнесённую Денисовым, сказала:
— Раз аппетит разыгрался, то непременно нужно «сникерснуть».
— И при этом желательно не тормозить, — продолжил, улыбаясь, Денисов, — уж очень дороги сегодня скользкие.
Невидимая нить симпатии протянулась между этим не молодым уже мужчиной с удивительно чистыми голубыми глазами, в ладно сидящей на нём старой лётной куртке с меховым воротником, в потёртых джинсах и джинсовой бейсболке, из-под которой выбивались длинные седоватые волосы и юной продавщицей. Здесь абсолютно не было бравады, пошловатого позирования и заигрывания стареющего мужчины; не было и лукавого кокетства молодой, но уже умудрённой «торговым» опытом продавщицы, главным делом которой было с улыбкой сбыть товар.
Так бывает в жизни иногда, когда два совершенно незнакомых человека только посмотрев друг другу в глаза, и перекинувшись парой стандартных фраз, сближаются невидимыми нитями. И при этом для них вовсе не обязательно дальнейшее развитие отношений — всё может оставаться в одних и тех же пределах: ограничиваться парой стандартных приветливых слов, улыбкой, взглядом, кивком головы. Но глаза этих людей оживают при встрече. В их глазах, утомлённых рутиной ежедневных обычных дел, от простого приветливого кивка головой появляется внезапный живой блеск, такие встречи имеют для них какое-то необъяснимое значение и нужность, и ни помеха этим невидимым отношениям ни возраст, ни цвет кожи, ни социальный статус.
***
Когда-то в далёком детстве, Денисова послали за хлебом, было ему тогда лет восемь. В магазине была толчея и очередь в одну кассу, которая обслуживала все отделы; люди в магазине были, почему-то сильно раздраженны и необычайно шумливы. Денисова затёрли в очереди, никто не обращал внимания на растерявшегося мальчика. Кассирша, молодая красивая женщина, неожиданно привстала со своего стула, с высоты своего кассирского места посмотрела на Денисова, улыбнулась; их глаза встретились. Денисов тоже ей улыбнулся, покраснев.
— Деточка, что же ты там стоишь, как казанская сирота?— сказала она нарочито громко.— Ну-ка, проходи-ка к окошку вперёд. У нас тут сегодня народ собрался культурный, но, кажется, слегка близорукий. Проходи, проходи вперёд, малыш.
Шумливая очередь притихла. Все повернулись к стушевавшемуся Денисову, улыбаясь как-то натянуто, а какой-то мужчина в спецовке, от которого пахло бензином, подтолкнул Денисова, сказав грубовато:
—Давай, пацан, топай к кассе, подфартило тебе сегодня на хороших людей.
Много лет ходил Денисов в этот магазин сначала мальчиком, подростком, потом студентом, женатым мужчиной, с седеющими висками. Кассирша из красавицы, молодой женщины, на его глазах превратилась в зрелую женщину, потом в сухонькую аккуратненькую, следящую за своим обликом старушку, похожую на добрую фею. И всегда они улыбались друг другу, будто какая-то тайна была между ними, а сердце Денисова каждый раз щемило, видя, как угасает это прекрасное лицо, как неумолимое и жестокое время забирает молодость и красоту этой женщины.
Однажды летом, вернувшись домой, после трехнедельного отпуска, который он провёл с семьёй на море, Денисов зашёл в магазин, и не увидел на своём рабочем месте эту женщину — вместо неё на кассе работала девушка, молодая и бойкая. Не появилась старая кассирша и в последующие дни. Денисов поинтересовался у уборщицы, которая тоже работала в этом магазине ещё тогда, когда Денисов был школьником, о причинах отсутствия кассирши, и та, вытерев платком выступившие слёзы, сказала Денисову, что Вера Петровна — так звали кассиршу, умерла.
Денисов продолжал ходить в этот магазин, в котором всё для него теперь стало будничным, обыкновенным, но каждый раз подходя к кассе, он всегда вспоминал эту женщину, остро ощущая, что она, эта женщина, ушедшая навсегда из этого мира, была частицей и его жизни — жизни, оставшейся в прошлом, жизни исчезнувшей безвозвратно. И горестный голос в его голове каждый раз тихо говорил горькие, но неизбежные слова: «Царствие вам Небесное, дорогой человек…».
Девушка протянула Денисову «сникерс » и сигареты. Денисов положил покупки в карман куртки.
— Спасибо, и с наступающим вас Новым Годом. Желаю вам спокойной смены и всего наилучшего, — сказал он, улыбнувшись.
— Всего и вам хорошего. Заезжайте ещё, — ответила девушка.— Ну, а если без шуток, то погода сегодня, в самом деле, нелётная. Люди весь день падают, машины бьются, так что осторожней, и удачи вам на дорогах.
Денисов пошёл к выходу. Охранник не поднял голову: он уснул на своём стуле. Книга лежала у него на коленях, голову он уронил на грудь.
Денисов осторожно прикрыл за собой тяжёлую дверь, чтобы не разбудить парня.
«Совсем ещё дети, — думал он, идя к машине, — не спят ночами, улучшая благосостояние хозяина этого магазина, скорей всего, представителя какой-нибудь южной республики и, наверное, владельца не одной такой торговой точки. Двадцатичетырёхчасовое торговое рабство. Торговля не терпит простоев. Вместо того, что бы ночью спать, люди ночами вкалывают на чужого дядю. А дядя этот вывозит капиталы к себе на родину, выплачивая продавцам им же назначенную зарплату, которую он может уменьшить, задержать или даже и выгнать работника. Вот чиновничьей своре, которая пасётся у таких хлебных мест, он, конечно же, отстёгивает хорошие деньги. Они хотят жить хорошо. И своим нетрудовым доходам они находят достойное применение, у большинства из них, конечно ж, имеется свой бизнес. Рычагов у них много, а их неподкупность всё время дорожает! А работники таких вот магазинчиков отнесут свои так называемые зарплаты в другие магазины, истратят их на самые необходимые вещи. На такие деньги не только бизнес открыть — выжить нелегко ».
Он опять зачерпнул ботинком холодного снега, перешагивая через снежный завал. Обив ноги он, сел в машину. Просевшее сиденье жалобно скрипнуло под ним, спинка сиденья неестественно сильно отклонилось назад. Денисов попытался отрегулировать положение спинки, придать ей вертикальное положение, но ничего не вышло — спинка упрямо уходила назад.
«Так долго не проездишь, кресло может и на пассажира свалиться. Нужно будет, как-то это исправить, скорей всего нужны будут сварочные работы», — с досадой подумал он и завёл двигатель, потом включил «печку», — машина уже успела остыть, воздух поступал чуть тёплый.
Прошептав: «С Богом», — он включил передачу. Машина, звонко звякнув разболтанной крестовиной, тронулась по разбитой улице, переползая, покачиваясь, как утка через трамвайные пути. Какой-то лихой водитель на прогнившем «Москвиче» обогнал Денисова, и, не уступив дорогу автобусу, въезжающему на мост по проспекту, заверещав тормозами, повернул налево к мосту. Денисов покачав головой, переехал Каменоостровский проспект развернулся на Кронверкской набережной за маленькой заправкой и поехал к Троицкому мосту.
У самого моста на обочине он увидел двух девушек в ярких оранжевых куртках отчаянно машущих руками. Денисов сбросил скорость до минимума, чтобы не обрызгать девушек грязным снегом и плавно остановился рядом с ними. Перегнувшись, он открыл правую дверь, и одна из девушек, просунув голову в салон, сказала:
— Домой. Вы поедешь?
Денисов рассмотрев девушку, рассмеялся:
—Если вам на родину — то у меня, девушки, нет загранпаспорта, да и бензина не хватит. Вам куда, собственно?
Девушка повернулась к подруге, что-то спросила у неё на звонком быстром языке. Та тоже быстро залопотала. Выслушав долгую тираду подруги, девушка опять нагнулась к двери:
—Оченна трудная русская слова. Там мущщина на лошадь—там дом… близка, близка.
—К Медному Всаднику, что ли?— спросил Денисов.
—Нет, нет! Большой человек на лошадь, не Медный садник.
—Да, вы знаете, девушка, сколько у нас в городе больших людей на больших конях!? Может к Мраморному дворцу или к Исаакиевской площади, Михайловскому замку? — спросил Денисов, невольно опять рассмеявшись.
Хлопнув растерянно ресницами, девушка вдруг радостно выпалила:
— «Аврора»! Там — «Аврора»!
— «Аврора»?— удивился Денисов.— Там, вроде, пока нет никаких конных скульптур. И причём здесь «Аврора»?
— «Аврора»! — повторила девушка быстро. — Там близка.
— «Аврора», так «Аврора», — покачал головой Денисов. — Садитесь, это здесь рядом. Проедем к легендарному крейсеру выстрел, которого услышали не только угнетённые народы царской России, но и народы всего земного шара. Уже отрадно, что ориентир у вас мужик на лошади, а не львы у входа. Тут бы нам пришлось поплутать: львов каменных у нас в городе, ну, очень много.
Девушки уселись в машину. Та, что говорила по-русски села впереди. Денисов посмотрел в зеркало заднего вида — улица была пуста. Нарушив правила, он повернул налево на Петровскую набережную. Сияющий огнями трёхмачтовый корабль-ресторан был пришвартован у набережной. Красочная реклама у трапа предлагала встретить новогоднюю ночь на корабле. У причала стояли дорогие иномарки и несколько машин такси.
— Как же вы оказались одни в такой поздний час? — спросил Денисов.
— Мы гуляли. Много гуляли. Потом ресторан, — ответила та, что говорила по-русски.
— Опрометчиво, — сказал Денисов.— Нужно было хотя бы записать трудный русский адрес. Вы из Китая?
— Ханой. Мы из Ханой, — ответила девушка и радостно воскликнула, указывая рукой.— Вот! «Аврора»! Теперь мост, вот мост!
— Мост вижу, «Аврору» тоже, мужика на коне пока не вижу, — хмыкнул Денисов.
Он свернул направо на Сампсониевский мост и тут девушки затараторили одновременно и радостно на своём языке, а девушка на переднем сиденье звонко воскликнула:
—Вот! Вот! Мущщина на лошадь!
Денисов недоумевающе повертел головой, и тут только до него дошло: весь торец высотки стоящей за мостом занимал отлично подсвеченный рекламный плакат, на котором мужественный ковбой в джинсах усмирял бунтующего коня — это была реклама сигарет «Мальборо». Напротив, на торце здания гостиницы, был установлен ещё один плакат: холеный молодец в кожаном пиджаке предлагал насладиться «Мартини».
«Символы миллениума — «Мальборо» и «Мартини»», — подумал Денисов и ещё он тут же вспомнил весёлый советский фильм «Джентльмены удачи », и тот замечательный эпизод фильма, в котором герои фильма разыскивают в Москве нужное место, оказавшееся памятником Лермонтову по ориентиру «…там мужик в пиджаке, а рядом дерево».
— Д-а-а, — протянул Денисов, улыбаясь, — а ведь и, правда, мужик на коне. Большой американский мужик на большом американском коне. Теперь-то куда?
— Налева, налева, — пропели дуэтом девушки.
—Налево у нас будет маленькая улица Астраханская, дорогие вы мои, — поворачивая в проулок, сказал Денисов.
—Астарханьскайя, Астарханьскайя, — эхом отозвались девушки радостно, а сидевшая впереди, добавила: « Здесь, здесь».
Денисов остановился у старого неопрятного дома с тёмными подъездами. Девушка на переднем сиденье протянула Денисову сторублёвку.
— Это много будет, — сказал Денисов.
—Нет многа, спасиба, спасиба, — ответила девушка, повторив, улыбаясь, — спасиба, спасиба.
—Ну, хорошо, и вам спасибо,— сказал Денисов. Взяв деньги, он положил их за солнцезащитный козырёк.
Девушки побежали к подъезду, Денисов подождав, когда они в него войдут, развернулся и поехал назад через мост на Петроградскую сторону. Он решил ехать домой, но не поехал по пустынной набережной, которую только что пересёк, хотя по ней можно было никуда не сворачивая, доехать до Новочеркасского проспекта, где находился его дом. Поехал он к центру города к Невскому проспекту в надежде подхватить попутного пассажира: в центре города шансов на это было больше.
У ярко освещённого Михайловского замка он переехал мост и, свернув на Фонтанку, увидел двух мужчин, один из которых голосовал. Денисов остановился.
Мужчины оба в дорогих дублёнках и одинаковых ондатровых шапках были удивительно похожи, только один был гладко выбрит, а другой был усатый. Безусый был моложе усатого. Он открыл дверь машины, спросив у Денисова с заметным кавказским акцентом:
— Шеф, отвезёшь человека в Московский район?
— Куда именно?— спросил Денисов, глянув быстро на часы.
—На улицу Ленсовета.
— А точнее?
— Ближе к «Звёздной», да вы бойтесь, мы нормальные люди. За двести рублей нормально будет?
За двести рублей было более чем нормально и Денисов, сделав паузу, кивнул головой:
—Садитесь.
Безусый засуетился, и полез в карман за деньгами
— Вот, деньги возьмите, только очень прошу, до подъезда довезите. Хорошо, да? Это брат мой старший, он в гости приехал, понимаете? Очень прошу вас, до подъезда довезите, — просительно сказал он, протягивая деньги.
—Ну, конечно, довезу. Какие проблемы?— пожал плечами Денисов.
—Только никого не сажайте больше, очень прошу, — сказал мужчина.
—Это я вам гарантирую, — ответил Денисов.
—Одну секунду, — извиняюще произнёс мужчина, прикрыл дверь машины и обнял усатого. Некоторое время они так стояли, обнявшись, похлопывая друг друга по спине. Затем, стали жать руки, громко разговаривая по азербайджански, Денисов хорошо отличал азербайджанский язык от других кавказских языков: почти год армейской службы он провёл в на окраине города Баку.
Когда братья, казалось, уже закончили прощаться, младший вдруг схватил старшего за руку и опять начал что-то ему горячо говорить с просительным и укоризненным видом, периодически показывая на дом, у которого они стояли.
Усатый, мягко улыбаясь, отрицательно качал головой, иногда отвечал брату, несколько раз произнеся громко слово аэропорт. Наконец они ещё раз обнялись, и, усатый, кряхтя, уселся в машину, сказав Денисову: «Здравствуй, дорогой».
Но на этом прощание, увы, не закончилось. Провожающий просунул голову в салон и опять стал что-то горячо и громко говорить усатому, которой не выдержал и с шутливой строгостью произнёс:
— Слушай, брат, хватит, да? Что ты меня, как девушку провожаешь! Человека тоже задерживаешь, всё, Сулейман, всё! Иди спать, аривидерчи, бамбино! Доеду — сразу тебе позвоню.
Но и это не подействовало. Беспокойный младший брат обратился к Денисову с просительным выражением лица:
— Друг, очень прошу, довези до подъезда. Это брат мой старший, понимаешь, да? Очень, вас, прошу.
—Я же сказал, что довезу, — ответил Денисов, улыбаясь.
—А знаешь, что, — сказал вдруг младший, — я с вами поеду! А назад меня водитель привезёт. Привезёшь, да? Я ещё заплачу…
—Иди домой, Сулик, — расхохотался пассажир Денисова и, шутливо вытолкав брата, закрыл дверь машины. Говорил он почти без акцента.
Денисов, поглядывая в зеркало, тронулся. Безусый стоял и смотрел вслед быстро удаляющемуся автомобилю.
—Вы извините нас, пожалуйста, — повернулся к Денисову пассажир, заговорив теперь на «вы», — мы немного выпили. Это брат мой младший, (Денисову захотелось рассмеяться и сказать, что он это уже понял, но сдержался), он здесь живёт давно, а я сейчас в Минске живу, но родом мы из Ленкорани — это недалеко от Ирана всего сорок километров до него. Субтропики: мандарины, фейхоа, инжир, море, рыба. Последнее время редко с братом видимся: жизнь такая быстрая пошла. Времени встречаться, совсем нет. Вот встретились, наконец, знаете, у нас родственные отношения очень развиты. Брат такой стол открыл… (он первый раз нарушил лексику русского языка, сказав не «накрыл стол», а открыл стол)… я утром в Минск улетаю и он меня уговаривал остаться у него, а я у среднего брата остановился, от его дома до аэропорта совсем близко. Самолет рано улетает надо поспать немного — в Минске прямо с аэропорта надо ехать на работу. У вас можно курить?
Денисов вспомнил, что и он уже давно не курил. «Если сейчас закурю, то это будет седьмая сигарета за день», — подумал он. Уже месяца два пытался он бросить курить по методике уменьшения количества выкуренных сигарет за день. Нынешняя его норма была десять сигарет, которую он, впрочем, периодически жестоко нарушал.
—Конечно, курите, — ответил Денисов.— Я, пожалуй, тоже закурю.
Пассажир достал пачку «Парламента», отрыл её и протянул Денисову.
—Спасибо, — улыбнулся Денисов, — я фирменными не накуриваюсь. Привык к «Приме».
Он достал из пачки, лежащей в боксе под магнитофоном сигарету. Пассажир услужливо щелкнул зажигалкой, пропиликавшей диксилендовую мелодию «Когда святые маршируют». Денисов прикурил и жадно затянулся, кивком головы поблагодарив пассажира, который тоже закурил.
—Можно я окно немного открою?— спросил усатый.
—Да, конечно, — ответил Денисов и вставил в магнитофон кассету. Джордж Бенсон рассыпав по струнам гитары немыслимо быструю каденцию в унисон со своим необыкновенным фальцетом, запел медленную и изящную песню.
Пассажир, аккуратно стряхнул пепел в пепельницу, улыбнулся:
—У меня ещё два брата есть, самые младшие. Один в Москве — другой дома в Ленкорани, помогает отцу. Дай Бог ему здоровья. У нас в Азербайджане с работой плохо, в Баку, ещё, куда не шло, а в районах плохо. Выживают кто как. У отца моего дом, огород, сад, корова, куры, козы. Так, что младшему брату работы хватает. Мы, конечно, с братьями, тоже им помогаем.
Денисов курил и слушал пассажира, иногда поглядывая на него, зная по опыту, что частенько такая говорливость пассажиров, вызванная горячительными напитками, теплом в машине и мягким креслом, заканчивается крепким сном, из которого вывести такого пассажира бывает весьма трудно. Этот пассажир вёл себя вполне адекватно, хотя и распространял по салону винные пары. Пепел он стряхивал точно в пепельницу, не фамильярничал, не «тыкал» водителю, не важничал.
Денисову немало доводилось возить людей в разной степени подпития, с разными «бзиками», и разными видами поведения. Встречались надоедливые люди, лезшие с глупыми разговорами; были просто хамы, были и снобы, которые выказывали полное презрение к водителю, были всем недовольны, брюзжали; были весельчаки, утомлявшие россказнями, бестактными анекдотами, были и сразу «отрубающиеся», когда таких Денисов будил, многие из них упершись, утверждали, что они с ним уже расплатились.
Невский был пустынен. Только у клубов стояли на приколе такси. У дверей отеля стоял длиннющий белоснежный лимузин с логотипом отеля на кузове, видимо ожидающий именитых посетителей этого роскошного храма комфорта.
Пассажир кивнул головой в сторону казино:
— Видите, как богато жить стали? Казино, клубы, иномарки, бары, рестораны, супермаркеты. Всё есть, одного нет только…
Он затушил сигарету, помолчал немного, лицо его стало скорбным и усталым и продолжил:
—Может быть, я старым стал, да? Не знаю. Всё, как-то не так. Только дети радуют, и жалко их, знаете, — что дальше у них будет? Они теперь какие-то не такие. Молодые смеются, а что молодым — что не смеяться, да? Молодые всегда смеются, — они ещё не думают, что жизнь быстрая, думают, что всегда молодыми будут. По улице идёшь — мало людей улыбается. Ладно, бедные люди, — у них голова всегда болит: детей накормить нужно, за квартиру заплатить, ботинки починить, когда улыбаться?! Я в торговле кручусь — с не бедными людьми общаюсь. Они тоже редко улыбаются. Всё у людей есть! Дома, квартиры, машины, деньги, за границу отдыхать ездят... они тоже не радуются. В голове у них цифры крутятся. Понимаете? Честное слово, мне иногда кажется, что я слышу, как у человека в голове щёлкает калькулятор! Вы брата моего видели — он меня провожал. Я пять дней здесь был. Хороший товар ему из Белоруссии поставил. Я сам не бедно живу, не миллионер, конечно, хотя могу и больше зарабатывать — не хочу: голова будет болеть, и спать плохо буду. Семья не голодает, у нас всё есть, а туда, (он поднял голову вверх), сами знаете, ничего с собой не заберёшь. Я пять дней с братом общался, а он всё думает, думает, думает, если даже улыбается, глаза не весёлые, не живые, понимаете? Я ему анекдот хороший, он смеётся, а я вижу — он только вид делает, что ему смешно, а сам в это время думает. Думаю, и у него в голове калькулятор щелкает.
Всё-таки пассажира немного развезло: в его вполне приличной русской речи стали появляться оттенки азербайджанского говора, он стал растягивать концы слов и жестикулировать руками.
Денисов повернул на Лиговский проспект, как положено из правого ряда и только хотел уйти влево, как его подрезал «Фольксваген», шедший слева от его машины. «Фольксваген» резво «нырнул» вправо и остановился у тротуара, рядом с «голосовавшим» мужчиной с чемоданом в руке.
—Вай! Что он делает, этот ишак?! — возмутился пассажир.
—Борьба за выживание. Конкуренция. Деньги сильно нужны человеку. Я мог забрать потенциального клиента, — ответил Денисов, которому пришлось резко затормозить и остановиться, что бы ни ткнуться в задний бампер «Фольксвагена». Денисову нужно было подать немного назад, чтобы вывернуть руль влево и поехать дальше, но сзади его машины уже пристроился какой-то «Москвич », тоже ставший в очередь за клиентом.
К машине Денисова быстро подошла женщина в стёганом пальто и в нелепой высокой лисьей шапке. Она нагнулась к приоткрытому окошку и спросила простуженным голосом: «Квартира нужна»? Денисов отрицательно покачал головой, и женщина сразу отошла от машины к группе таких же, как она не молодых, не броско одетых женщин.
—Она, что хочет? — удивлённо спросил усатый.
— Квартиру или комнату сдать хочет, может ещё чего, — ответил Денисов, выкручивая руль влево. Водитель «Фольксвагена» уезжал, громко газуя дырявым глушителем. Человек с чемоданом остался на тротуаре. «Не сговорились», — подумал Денисов.
Денисову опять захотелось курить, но он пересилил себя. В шее возникла пульсирующая боль. Он повертел головой, подумав, что после того, как он подвёз девушек вьетнамок, нужно было ехать домой: усталость уже тогда давала о себе знать. Пассажир, поёрзав в кресле, огорчённо сказал:
— Вот видите, эта женщина тоже не спит, — ей деньги нужны. Может, у неё ребёнок больной или муж инвалид. И вы тоже, между прочим, не спите, халтурите ночью. И магазины тоже работают, продавцы не спят, таксисты не спят, охранники не спят. Когда смеяться? Я про брата говорил. Я его спросил, если всё, что у тебя есть в деньги перевести, ну, всё, понимаете: квартиру, между прочим, хорошая квартира, не халам-балам — на Фонтанке, машины, у него две легковые и ещё две «Газели», три продуктовые точки у него в городе и ещё склад есть для опта. Сколько у тебя, спрашиваю, налички выйдет. Клянусь вам, честное слово, я услышал, как у него в голове калькулятор сильно стал щёлкать! Так сильно щёлкал! (Денисов невольно улыбнулся). Сумму очень приличную мне назвал. Нет не приличную — отличную! Чего не радуешься тогда, говорю, ему? Ты когда в Ленинград первый раз приехал, у тебя два чемодана гвоздик на продажу было, зато ты песни каждый день пел и смеялся от души. Э-э-э, говорит, брат, что это вспоминать — прошло это уже.
«Какая польза человеку, если он приобретёт весь мир, а душе своей повредит?» — тут же подумал Денисов.
Усатый опять закурил. Денисов моргнул фарами худому очень легко одетому мужчине без головного убора с длинными до плеч волосами, медленно бредущему через улицу. Мужчина не прибавил шага. Что то, пришёптывая, он шёл к трамвайным путям. Денисов притормозил и объехал его справа.
— Пьяный да? Этот тоже о чём-то думает, не спит, в два часа ночи по улицам ходит, — сказал пассажир. — Почему не спят, по городу ходят? Пол города не спит. Одни работают, да? Другие ходят и ходят, как знаете, когда человек больной, у него болит и он спать не может, ходит, ходит. Я иногда так думаю, что в деревне людям даже лучше. Хотя там жизнь труднее. В супермаркет за молоком не ходят, да? Корова молоко даёт. Там человек весь день работает, устаёт и спать рано ложится. Ночью зачем ему по улице ходить? Он, что лунатик? Утром рано уже хлеб искать нужно.
« Вот и с этим человеком, другой культуры у нас образовались точки соприкосновения. Он точно, как и я думает об этом беге, о круглосуточном бдении людей. Люди всё видят и всё понимают. Понимают то общее, негативное, что происходит вокруг и прекрасно замечают всё положительное», — подумал Денисов и вдруг, как в магнитофонной записи в голове Денисова прокрутился родной голос покойного отца, который часто наставлял его:
«Никогда не считай простых людей за туземцев, которым нужно что-то объяснять жестами. Говори на русском языке, так, как ты говоришь всегда, выражай мысли своими словами, желательно без иностранных терминов, не бойся, что тебя не поймут. Тебя поймут, и оценят твою грамотность. Русский язык красочный, богатый оттенками, мелизмами, а русский народ удивительно смышлёный и понятливый. Иностранцы приезжавшие в Россию в 18 веке, поражались тому, что простые неграмотные люди, понимали их очень быстро. Не пытайся придумывать какие-то облегченные формы в разговоре, так можно запутаться. Когда говорят о насущном, народы всегда понимают друг друга ».
— Много сейчас таких людей в себя ушедших или ориентиры потерявших, — сказал Денисов, — для всех ведь жизнь так резко изменилась. Не все смогли приспособиться, а многие и не захотели приспосабливаться. Люди все разные, — нет двух одинаковых. А в головах сейчас кавардак, всё так быстро меняется. Да и устали люди сильно от бесконечных изменений жизни. Я с вами соглашусь, вы правы, есть ощущение, что время убыстрилось. Но наверное это мы чувствуем, люди пожившие. Молодёжь, конечно же воспринимает всё проще, легче. Но у многих и «крышу реально сносит», как сейчас, стали говорить — посмотрите, что показывают в телевизоре. А у людей вопросы, вопросы, вопросы. Решений много, но какое выбрать, чтобы ни потерять что-то из того, что у тебя есть? Многие люди ещё острее ставят вопрос: как себя не потерять, ведь это по большому счёту гораздо важнее. Это у умных экономистов и депутатов ответы на всё есть: сколько и чего человеку нужно, будто это и не люди вовсе, а поголовье одинаковых серых кроликов, за которыми они наблюдают много лет и, исходя из этого, вывели свои показатели. Пример? Их замечательное открытие — потребительская корзина. Они людей, скорей всего, поголовьем и считают, потому что они от этого народа оторваны, ничего о нём не знают да и знать не хотят. Лишь, когда приходит пора выборов, они вспоминают о его существовании, и этот несносный народ в такие периоды начинают называть ласково электоратом. Начинают бить себя в грудь, давать клятвенные обещания, льют слёзы… и сразу после выборов забывают всё, что они обещали. Они не испытывают к народу ничего кроме страха ненависти и раздражения. Живут в вакууме с опасным разряжением и удивляются: чего это ему надо — народу этому, когда он иногда начинает чего-нибудь требовать. Я недавно читал в газете про одну девушку из Америки, выросшую в золотой колыбельке, у родителей миллионеров, У неё было всё, о чём только могут мечтать люди. И вот она решила провести свои каникулы в Африке. Приехала в Эфиопию или в Сомали, не помню точно, и там увидела этих деток-скелетиков, которых их матери-скелеты кормят грудью-пустышкой, похожей на высохшую чёрную лепёшку. Что-то щёлкнуло в головке американочки, и её срочно пришлось везти обратно в Штаты в психиатрическую клинику. Не выдержала увиденного тонкая оболочка бедной девочки. Она будто оказалась в реальном фильме-ужасов. Она ведь думала до этого, что народ — это разносчик пиццы, улыбчивый почтальон, добрые исполнительные слуги, в их особняке на Беверли-Хилл. Я это к тому, что может произойти с человеком, когда он оторван от народа, живёт отдельной от него жизнью. К сожалению, я с горечью должен сказать, что нашим новым властителям не грозит такой нервный срыв, как этой бедной девочки из благополучной Америки: в их каменных головах, реле, которое заведует такими тонкими вещами, давно перегорело, перегорело от вечной калькуляции, как верно вы подметили. А таких людей, как тот человек, которого мы с вами только что видели, сейчас в стране много. А в Петербурге, наверно, больше где-либо, город у нас такой… с тонкой мозговой оболочкой.
Денисов замолчал, не сказал вслух, но подумал, что и Раскольниковы бродят с топором под курткой, и Мармеладовы с Шатовыми, и Мышкины со Свидригайловыми, и Каракозовы с Желябовыми, и Смердяковы с Верховенскими.
У Московских Ворот, пропустив несущийся с огромной скоростью джип, Денисов въехал на Московский проспект, густо увешанный гирляндами из разноцветных лампочек. Проспект был пустынен. Под фонарным столбом голосовала женщина в красном пальто.
— Может, возьмёте её? Я скоро выйду, а вы ещё заработаете, вам это не помешает, — сказал пассажир. Денисов не остановился, сказав пассажиру, удивлённо поднявшему брови:
—Это проститутка. Она, извините, так сказать, работает.
—Ты, что! — Воскликнул усатый, от волнения перешедший на ты.— Шутишь, да? Солидная, женщина, не похожа на таких.
—Нет, я вовсе не шучу. Проститутка. Ночная бабочка, со слегка обсыпавшейся пыльцой, — ответил Денисов.
—Вай, мама!— сказал расстроено азербайджанец, хлопнув себя пол лбу.
Когда Денисов только начал «таксовать» и не имел ещё опыта и информации в извозном деле, эта самая женщина, в этом же самом красном пальто остановила его в конце Лиговского проспекта. Денисов остановился, думая, что это очередной пассажир. Женщина села на переднее сиденье, повернулась к Денисову, (ей было более чем за сорок лет), и «обворожительно» улыбаясь, спросила: «Отдохнуть не желаете»? Денисов не желал, и женщина тут же вышла из машины, заняв исходную позицию под фонарным столбом. Потом Денисов часто видел ее в разных местах города, она работала одиночкой и, кажется, несмотря на возраст, на неё имелся спрос, раз постоянно находилась на тропе сомнительных утех.
—Что за работа такая? — нервно пожав плечами, произнёс пассажир.— Плохо, когда такая работа! Харам! Это грех по нашему. Она же женщина, да? Мать, да? И она тоже ночью не спит — работает. Тоже, понимаешь, работу себе нашла! Вот вы хорошо говорили, что мир поменялся и люди не знают, как теперь жить. А падишахам с визирями на него наплевать. Согласен. Видишь, что получается, когда порядка нет? Ты так хорошо говоришь, наверное, писатель или художник, да?
—В настоящее время я — водитель. Бомблю, как у нас в Питере говорят, — ответил Денисов.
—Это понятно,— кивнув головой, сказал пассажир, — Это халтура, понимаю. Я тоже халтурил, когда деньги сильно нужны были. Но вы же в жизни другим, наверное, занимаетесь, я так думаю, вы умный человек. Разве халтурить по ночам для вас хорошая работа? Вот для вас тоже всё в жизни изменилось. Наверное, в плохую сторону, да? Скажите, что изменилось? Я много думаю, думаю, думаю, почему всё стало так? Люди не верят никому, прячутся в своих квартирах, в глаза стараются не смотреть, не здороваются. Мне, знаете, показалось, что даже брат мой мне не очень верит. Так обидно, знаете, на сердце как-то больно…
Денисов ответил не сразу. Он чувствовал, что его пассажир чистосердечен, что задаётся не праздными вопросами, а вопросами, которые на самом деле бередят его душу, не дают ему покоя, что это не блажь подвыпившего человека, испытывающего горячую до зуда потребность выговориться.
—Тема настолько большая и вечная, — ответил Денисов, помолчав. — Нам бы с вами оказаться в купе поезда дальнего следования и там, коротая ночь, подискутировать. Что вам сказать? В Библии сказано: при умножении богатств — умножаются скорби. Понимаете? И ещё сказано, что нельзя прикасаться к злу. И это означает, что нельзя ослабевать, не давать овладеть собой соблазнам. У человека может быть все для счастья, но он вовсе не становится от этого счастливым. Человек должен знать, что его жизнь имеет смысл, а не жить ради химеры под названием деньги, впрочем, не стоит жить и ради любых других химер. А времена… у народа не бывает лёгких времён. Меняются властители, пробегают века, меняются внешние виды жизни, одежда, нравы, средства общения, передвижения, законы, обычаи, общественные строи. А вечная Книга, говорит: «Бывало, скажут о чём-то: смотри, — это новость! А уж было оно в веках, что прошли до нас». И ещё там написано, что человек властвует над человеком во вред ему. Я знаете, частенько такую картину себе рисую, причём, место действия моих фантазий разное: это и древний Египет, и Рим Нероновский, и Петербург Петровский, ещё Москва времён счастливого застоя, ну, и наше, конечно же, развесёлоё, разухабистое времечко. И представляю я себе вот что: одинокий зазевавшийся прохожий из народа попадает под транспортное средство, какого-нибудь вельможи. Скажем, под колесницу знатного египтянина в Египте, под колёса Римского патриция, под копыта коней кареты придворного в Петровском Петербурге, затем на этого прохожего наезжает чёрный автомобиль члена Политбюро СССР, хотя хватило бы и машины секретаря райкома районного центра и, наконец, наш бедолага попадает под колеса джипа директора торгового центра или, на худой конец, под колёса БМВ члена какой-нибудь преступной группировки из Казани или из Тамбова. Из века в век наш герой мечется, мечется, мечется, который век уже, между колёс всех этих транспортных средств, а его давят, давят и давят. Вы можете себе представить, что кого-то из виновников накажут? Бывают, конечно, у народа моменты, приходят времена, когда народ, чтобы не сгинуть, сплачивается, живёт одной жизнью, когда всем приходиться страдать ради великой цели, например, победы в войне, и после победы, когда нужно начинать с нуля, обустраиваться, поднимать страну. Это звёздные времена народа, потом, когда всё налаживается, наружу непременно выползает из застойного болота притаившееся зло, оно никуда не исчезало, оно таилось, ждало своего часа. А сейчас, я так думаю, переходный возраст нашей страны, культуры, мировоззрения, — вообще цивилизации. А в переходном возрасте, понимаете, всегда сплошные метания и страдания… вспомните хотя бы себя мальчишкой четырнадцатилетним…
—Да, что же вы делаете! — Воскликнул Денисов, резко бросая машину влево, потому что справа, с улицы Бассейной, (чего Денисов никак не ожидал, ведь он ехал по главной дороге!), выскакивали на проспект две машины «Тойота» и «Мерседес» с включенными фарами дальнего света. Машины резво выскочив на проспект стали быстро удаляться.
—Уф-ф-ф! — выдохнул Денисов, вытирая выступивший пот со лба.
—Совсем «безбашенные»! — Воскликнул пассажир.— Гонки устроили! Сами убьются — ладно, они же могут еще с собой других взять.
Он откинулся на спинку. Закрыл глаза и продолжил:
— Э-э, брат, правильно говоришь. У каждого человека тоже есть и хорошее для него время и плохое. Для меня, знаешь, какое время хорошее было? Когда я в Ленинграде учился в «Техноложке». Тогда время было! У меня девушка была Лена. Леночка! Мы пожениться хотели. Это 72-ой год был. Я от матери скрывал всё. Боялся, родители ещё по старому живут, обычаи соблюдают. Когда сказал, что женюсь, моя мать волосы стала на голове рвать, сказала, что убьёт себя, если я на русской женюсь, отец молчал, но тоже против был. Они из своего города никогда никуда не уезжали, по-русски плохо говорили. Я решил их обмануть, вид сделал, что согласен с ними, а с Леной продолжал встречаться. А потом испугался, и себя обманул и Лену: послушал родителей. Когда понял, что ошибся — поздно уже было. И вот я в Питер приезжаю и сердце болит: по какой улице не иду, всё вспоминаю: здесь в кафе с Леной ходили, здесь у моста с ней целовались, здесь гуляли…
Усатый открыл глаза, улыбнулся, поглядел в окно, помолчал и опять заговорил:
—Я русских люблю: спокойный, не злой народ. Если бы на Лене тогда женился, думаю, что хорошая у меня жена была бы и мать наших детей. Я, потом только понял, что напрасно мать послушал — ошибку сделал, испугался, что обычаи наши нарушу, родителей обижу. Мать мне в Ленкорани невесту нашла из хорошей богатой семьи, обручение сделали. А я, тогда вдруг, разозлился на мать на отца, на себя, за то, что Лену обманул, сказал всем нет!— и в Питер улетел. Хотел с Леной помириться. Но она меня предателем назвала и выгнала. Я в Белоруссию уехал. В Белоруссии женился на белоруске, матери ничего не говорил, она потом плакала, ругала меня, с невесткой не разговаривала, а теперь, извините, внуков, их трое, в попу целует, как у вас говорят. Вроде всё хорошо у меня, но иногда вспомню и покраснею за свою трусость тогда в молодости. И ещё думаю, что Лене шрам оставил на всю жизнь: она ведь верила мне и это была её первая любовь. Правильно вы говорили, что решения трудно принимать. И, всё равно, то время для меня останется самым лучшим, хотя в кармане не всегда рубль был. Сейчас деньги, деньги в голове у всех.
Он неожиданно рассмеялся и, повернувшись к Денисову, сказал;
—Я сейчас подумал: может, коммунисты тоже вашу Библию читали? Знали, что от больших денег люди с ума могут сойти, поэтому зарплаты маленькие платили? При них такого бардака не было. А?
Денисов тоже улыбнулся
—Да, уж, вполне может быть. Многие, наверное, читали, у нас народ был любознательный и грамотный, самая читающая страна была. Конечно же, они не только труды Карла Маркса и Энгельса изучали, ученье которых считалось официальной религией, но и головы у многих товарищей неплохо работали, ведь ясно теперь, что наше «никудышное совковое» образование, — его почему-то сейчас хулят, — было на самом деле совсем неплохим. Вам ваш диплом советский не повредил?
—Да вы, что! Меня после института на руках в Белоруссии носили!— встрепенулся усатый.
—Вот видите,— продолжил Денисов,— соображалка у властей хорошо работала, — им безграмотные люди не нужны были. Как с безграмотными космос осваивать, коммунизм строить? А моральный аспект решили хитро. Вспомните, как ловко был написан «Моральный Кодекс Строителя Коммунизма»! Скатали из Библии заповеди, — это, знаете, такой свод законов, говорящий о том, что нельзя убивать, развратничать, воровать, обманывать, заниматься накопительством и так далее. И это притом, что у нас и, особенно среди них, главенствовал атеизм, хотя точно знаю, что многие делали вид, что одобряют атеизм, потому что общался лично с коммунистами, которые и детей крестили и в храмы тайком ходили и молитвы за обложкой партбилета носили. Только двум богам служить накладно рано или поздно приходится сделать выбор с кем быть… А вот он, кстати, идол коммунизма стоит у коммунистического храма, бывшего, Слава Богу, — кивнул головой Денисов в сторону монументального памятника Ленину, — стоит себе, Аникушиным сотворённый, никто его не сносит, а ведь сколько товарищ «добрых» дел наделал. Народ у нас не злопамятный, народ у нас всегда иронией спасается. Знаете, как этот памятник народ окрестил?
Пассажир покачал головой отрицательно.
— Пенальти!— рассмеялся Денисов
—Пенальти? Почему пенальти, а ?— удивился пассажир.
—Да он же, обратите внимание, как футбольный арбитр, который пенальти назначает, указывает на асфальт рукой, как на одиннадцатиметровую отметку!
—Пассажир расхохотался:
—Вай! Точно! Слушай, очень похоже!— Пассажир периодически стал говорить с Денисовым то на ты, то на вы.
Денисов перестроился в левый ряд и стал, дожидаясь, когда загорится разрешительная стрелка на светофоре. Пошёл крупный снег.
Пассажир наклонился к стеклу и, указывая пальцем, сказал вдруг радостно:
—Попались! Вон видите?
Денисов посмотрел туда, куда показывал его пассажир. На правой стороне проспекта стояли те самые лихие Тойота и БМВ, бесцеремонно подрезавшие его на перекрёстке. Спереди и сзади они были поджаты машинами ДПС с включёнными мигалками. Трёх гаишников окружила весёлая компания молодых людей парней и девушек, одетых очень легко для зимы. Парни были в рубашках, девушки в мини юбках и коротких топиках. Девушки приплясывали около гаишников, липли к ним, жестикулируя и пританцовывая, наверное, от холода.
—Бр-р-р! — передёрнуло Денисова.— На улице не меньше десяти градусов. А ребятам кажется, что они на пляже во Флориде. Хорошо же безумцы приняли на грудь, «градус свободы» сильно зашкаливает.
Гаишники повели водителей в свою машину, а компания осталась рядом со своими машинами. Вели они себя развязно: гоготали, обнимались, пили из бутылок и банок.
Загорелась стрелка и Денисов повернул налево. Усатый вывернув голову, наблюдал за компанией, пока это было возможно, потом повернувшись к Денисову, он сказал:
—Отмажуться. Они, что не знали, что так гонять по городу нельзя и, что гаишников пока не отменили? Гуляли, потом решили покататься по городу, деньги есть, значит. Калькуляторы работают, сколько на ресторан, сколько на девушек, сколько на гаишников. А у гаишников, тоже калькуляторы щёлкают: хорошие «клиенты» попались. Сейчас направо поверните, уже совсем немного осталась.
Пассажир, откинувшись на сиденье, закрыл глаза и замолчал.
Денисов чуть прибавил звук магнитолы. Звучала одна из его любимых песен «Битлз» — «SOMETHING» в исполнении Джорджа Бенсона. Быстро ехать не получалось: дорога была не широкой, снег был не убран и приходилось ехать рядом с трамвайными путями. Денисов объехал КАМАЗ, в кузов которого снегоуборочная машина закидывала по транспортёру грязный снег. Машину Денисова подбросило на скрытой колдобине, пассажир открыл глаза, осмотрелся и сказал, вздохнув устало:
—За перекрёстком немного вправо поедешь и рядом с «хрущшёвкой» остановись.
Когда Денисов остановился, пассажир повернулся к нему и сказал, раздражённо указывая на вырытые траншеи и насыпи земли:
—Здесь всё перекопали, чинили трубы. А по-другому к подъезду не проехать. Я здесь тогда выйду.
—Может, есть, где то другой заезд? Я вашему брату обещал,— сказал Денисов.
—Нет, с той стороны тоже перекопали. Не волнуйтесь, что я маленький? Знаете, мне очень приятно было с вами говорить. Вы хороший человек, честно говорю, хорошо с вами поговорили: сейчас редко так бывает, что бы с людьми так говорить. Меня Тельман зовут. Я желаю вами всего самого хорошего и вашей семье всех благ. Если будете в Минске, мало ли, вот вам моя визитка. Я там не последний человек.
Он положил «визитку» рядом с магнитофоном, потом протянул руку Денисову и Денисов крепко и с удовольствием пожал руку пассажира. Тельман вышел из машины, помахал Денисову рукой и хотел перелезть через бугор земли — поскользнулся, засмеялся, повернулся к Денисову, махнул ему рукой, как бы говоря: уезжай, всё в порядке, и пошёл за ряд металлических гаражей напротив дома, видимо, что бы обойти разрытую дорогу и выйти к своему подъезду.
Денисов подождал немного. Уличный фонарь не горел, лишь на ближней парадной тускло светила лампочка без плафона, было тихо и пустынно. Денисов плавно тронулся. Проехав квартал, он прижался к обочине, достал все деньги, заработанные за сегодня, пересчитал, удивился, подумав, что «улов» сегодня удачный, две пятидесятирублёвки он положил в нагрудный карман куртки—на гаишников: техосмотра не было, а за это всегда приходилось платить, остальные деньги свернул и положил в бумажник. У него ещё были деньги. Пятьсот рублей лежали в заднем кармане брюк — это были деньги на непредвиденные расходы: машина — это железка и она ломается.
Шея опять стала ныть. Денисов вставил в магнитофон другую кассету, это была кассета с записью третьего диска группы «BLOOD SWEAT AND TEARS», вышедшего в далёком 1970 году. После стройного аккордового вступления духовых инструментов певец группы Дэвид Клейтон Томас запел свою знаменитую « HI- DI- HO», запел мощным страстным и загадочным баритоном, которому легко были подвластны высокие ноты тенорового диапазона и при этом голос Дэвида оставался таким же мощным баритоном с уникальным неповторимым тембром. Денисов откинул спинку кресла и прилёг, подложив руки за голову, закрыл глаза. Подступила дрёма. Денисов не сопротивлялся, решив, что можно минут пятнадцать отдохнуть.

Максим, Эдик, Лана.

Из подъезда дома вышел парень в чёрной куртке и вязаной чёрной шапке с пакетом в руке. Он остановился на пороге, озираясь. Услышав тихий посвист из-за ряда металлический гаражей, расположенных напротив дома, сгорбившись и прихрамывая, он пошёл по хрустящему снегу на этот свист. Обойдя крайний гараж, он негромко сказал простужено:
—Ну, где вы, суки?
Из ниши между двумя гаражами появились парень и девушка. Парень, вышедший из ниши, спросил гнусаво у подошедшего парня:
—Макс, ты чё так долго, в натуре? Мы чуть в снеговиков тут не превратились. Блин, какой «колотун» сегодня! Ну, чё взял?
—А тебе очень хотелось, чтобы я взял?!— Почти закричал тот, которого звали Макс, нервно потирая ладони, подергиваясь и хрустя пальцами. — Облом полный. Полный облом, понимаете?
— Чё делать теперь? В натуре не взял? Чё делать-то будем?— спросила девушка.
— Утопиться в Неве, — ответил тот, кого звали Макс.
Вид у него был озлобленный. Он кривил лицо, часто почёсывал то шею, то лицо, то подбородок, будто кто-то неожиданно болезненно покусывал его
—Не взял, козлиная рожа, — повторил Макс. — Сказал, что «мобила» туфтовая, не рабочая, а аппарат ему не нужен. Я просил его взять фотоаппарат хотя бы в залог, говорил ему, ты же знаешь, я твой клиент постоянный, сколько уже денег ты от меня поимел, принесу, мол, денег с процентами, выручай, погибаю. Не прокатило. Говорит, сегодня ты мой клиент, а завтра у ментов клиентом станешь или дуба дашь от «передозняка», а мне хозяину выручку сдавать утром. Убил бы гада! Сидит с тёлкой, шампанское сосёт. Салаты хавают. — Макс застонал. Взял горсть снега, растёр по лбу, опять застонал.
—Максик, я жрать дико хочу, — сказала девушка, — мне холодно. Она стояла, подрагивая, на ногах у неё были легкие кроссовки.
—Чё я тебе мамочка?— толкнув девушку кулаком в плечо, сказал Макс.— Жрать она хочет! Холодно ей. Нету денег, дура, нету, а раз нет денег, нет жизни. Я доходчиво объясняю, или тебе в рыло дать, что б ты заткнулась? Я иногда думаю, что вы с Эдиком инопланетяне, у вас, что ломок не бывает?— Он злобно выругался.
Вытащив из пакета фотоаппарат —это был дорогой « Кодак», — он несколько секунд рассматривал его и опять выругавшись, швырнул его через крыши гаражей. Звука падения фотоаппарата не было, скорей всего он упал в сугроб.
—Ты, чё, псих?— прошипел другой парень.— Это ж дорогая штука, можно было продать ещё.
—Ты, Эдик, дубиной жил дубиной и подохнешь, — ответил Макс.— Мы его не у нашего лоха взяли, а иностранца бомбанули, машина то с фашистскими номерами была. А иностранцы, Эдик, они тупые и свято верят в закон и в полицию. И он, хозяин фотика с этой верой—это сто процентов, уже ходил в нашу родную ментовскую. И скорей всего, ещё и паспорт этого аппарата предъявил, так, что нам совсем не с руки сейчас встретить ментовской патруль с такой бомбой на руках, нам ведь ещё и стекло его машины припишут. А вид у нас не тянет на владельцев таких штучек.
— Макс, давай, кого нибудь ещё «бомбанём», что ли, — плаксиво сказала девушка.
—Где? Вот здесь? Все спят давно, Лана, в своих тёплых кроватках, — опять застонав и, яростно почесывая шею, сказал Макс. — А меня, дети мои, ломает, ломает, ломает. Как ломает!
—Давай поедем, к какому-нибудь клубу в центр, выловим пидора крашеного и «займём» у него немного,— прогундосил парень, которого звали Эдик.
—На какие ты собираешься доехать до центра? Метро закрыто, денег на тачку нет, —кусая ногти, сказал Макс.
—Ну, чё, в первый раз что ли?— ответила за Эдика девушка.— Кинем водилу — и все дела.
—Кинем. Ещё найти нужно такого лоха, который бы взял клиентов с такими рожами, как у нас, и вот так, как мы одетых. За километр же видно, какой мы масти. Водилы теперь бабки вперёд берут,— ответил Макс, держась за лоб.
—Лохи то, всяко, не перевелись, — не согласилась Лана
—Не перевелись, Ланочка, не перевелись,— согласился Макс.— И сколько ты на морозе будешь лоха этого ожидать? И какой по счёту лох поверит тебе, что ты расплатишься у дома, возьмёшь денег у любимой бабушки. Тебя одну ещё, может быть, и возьмут, если ты водиле трахнуться предложишь, а такую компанию вряд ли! Чего вы, суки привязались ко мне? Достали! Хоть раз в жизни сами бы, что-нибудь придумали. Только и слышу Макс, Макс, Макс! Я забыл уже, когда это было, что бы кто-то из вас меня расхумарил.
— Чё нам теперь замерзать что ли? Надо было фотоаппарат не выкидывать, можно было им расплатиться с водилой,— недовольно сказал Эдик.
—Заткнись, дебил, — ответил ему Макс и неожиданно вытянувшись и напрягшись, просипел: « Тихо, уроды. Тихо я сказал!».
Он, оттолкнув Лану, прытко протиснулся в промежуток между гаражами и, высунув голову, стал наблюдать за подъехавшей машиной, тихо комментируя свои наблюдения, подрагивая всем телом, то ли от холода, то и от возбуждения:
—Чувак из машины вышел, прощается с водилой. Если он в этот дом, то ему через траншею не перебраться. Придётся ему длинным путём пойти, то есть, через гаражи. Сейчас все так ходят, видите, как здесь снег протоптан. Как ломает, как крутит! Я, наверное, сейчас своё дерьмо съел, если бы знал, что это поможет.
Макс пнул ногой торчащую из снега трубу. Потом нагнулся, расшатал её и вытащил из-под снега. Махнул трубой пару раз, прикидывая её вес, и сказал быстро и нервно:
— Значит так, пацаны, по колено писюны, если этот мужик сюда пойдёт, я попытаюсь его вырубить. Мне уже всё по херу. Если выгорит— шмонаем его и разбегаемся. Встречаемся у «Звёздной», там где маршрутки на Колпино останавливаются. Не выгорит… тоже разбегаемся и встречаемся там же, возможно бегать придётся быстро, дети мои. Ты, Эдик, меня подстрахуешь. Возьми кирпич под ногой у себя, бери, бери жлобяра, поможешь, если у меня сразу не получится.
—Если бабок раздобудем сразу у Гриши «счастья» возьмём, — шепотом, глупо улыбаясь, сказал Эдик, поднимая кирпич с земли, ему пришлось постучать по кирпичу ботинком: кирпич примерз к земле.
—Сюда мы уже не появимся, дубина, нельзя нам больше тут светиться. Ты думаешь, этот козёл Гриша, у которого мы отовариваемся, на ментов не работает? Да к нему к первому и придут и спросят, кто ночью к нему приходил в такое то время. Они сучьи торгаши всех за свои деньги сдадут, всех клиентов. Нас-то он на глазок знает: мы ему фамилии свои не докладывали, только описать может,— сказал Максим.— А мы же все на одну рожу, придётся ментам всех, всё наше племя переловить.
Говорил он это всё время почёсываясь, и в тоже время, продолжая наблюдать из своего укрытия за человеком, вышедшим из машины. Ему с его позиции было видно, как человек попытался перелезть через бугор, и когда не получилось, пошёл, как он и ожидал за гаражи.
Макс стал вдруг абсолютно спокойным, он перестал дрожать и сказал жёстко:
—Он идёт сюда. Как только я ударю, Эдик, ты тоже бей, понял?
Эдик кивнул головой. Макс опустил трубу вниз к ноге, поменялся местами с Ланой стал в нише у самого её края, слегка высунув голову, чтобы видеть свою жертву. Эдик сзади жарко дышал ему в шею. Макс вдруг ощутил, грязное дыхание своего товарища по несчастью, и ему дико захотелось развернуться и начать бить трубой Эдика: он почувствовал необъяснимую злобу и ненависть к своим подельникам. Заскрипев зубами, он больно толкнул Эдика локтем в бок, просипев: «Зубы чистить нужно. От тебя воняет как от кабана».
Тельман, а это был он, подошёл к первому гаражу, остановился и, оглядевшись, стал расстегивать брюки. Справив нужду, он застегнул брюки, обтёр руки снегом и сделал роковые для себя шаги. Как только он оказался у промежутка между гаражами, в котором притаилась компания, Макс, выскочил и ударил Тельмана, метясь в голову. Он смог собраться и вложил в этот удар всю свою злобу на окружающий его мир, который сейчас был для него главным виновником всех его мучений. В момент удара Тельман повернулся к Максу, будто интуитивно почувствовав опасность, и вскинул руки, закрывая лицо. От боли он вскрикнул: « Вай, мама!».
Удар, раскинув слабый шит из рук Тельмана, пришёлся ему в лоб, руки несколько смягчили удар. Хрустнули, ломаясь пальцы, ондатровая шапка Тельмана слетела с головы, он непонимающе посмотрел на дрожащего опустившего трубу Макса, потом у него в голове разлетелся в клочья огненный шар, наступила темень и он стал заваливаться на бок.
Макс обернулся к Эдику, который стоял, опустив руку с кирпичом неестественно вытаращив глаза. Макс выругался и быстро поднял трубу, чтобы ударить Тельмана ещё раз, но ему не пришлось этого сделать: Тельман упал на спину, нелепо раскинув руки в стороны и подогнув одну ногу под себя.
Макса охватила дрожь, ему вдруг стало ужасно холодно. Эдик так и стоял с кирпичом в руке, свободной рукой растирая замерзшее ухо.
Лана первой нарушила молчание. Высунув голову из-за плеча Эдика, она спросила: «Ну, чё там, — уже?»
Макс отбросил трубу, нагнулся к неподвижно лежащему Тельману, несколько мгновений смотрел на него, потом повернувшись к Эдику, сказал:
—Редкостный ты сучара, Эдик. Обосрался от страха, да? Я же сказал тебе, что бы ты тоже бил.
— А когда мне бить его было? Он же от твоего удара сразу вырубился, — ответил Эдик, рассматривая лежащего мужчину. Лана вышла из ниши, с любопытством спросила, ни к кому не обращаясь:
— Он, чё копыта откинул или отключился? Блин, а курить, как охота. Пацаны, а это, кажется, «чурка», какой-то.
— «Чурка» получил по тыкве от Макса придурка, — ответил Макс хмыкнув, и став на одно колено стал быстро расстёгивать дублёнку Тельмана. Расстегнув её, он залез во внутренний карман пиджака, вытащил бумажник, лихорадочно открыл его и присвистнул: в нём лежала стопка российских денег. Затем залез во второй карман пиджака и, вскинув руку вверх, восторженно воскликнул: Уes ! —в его руке была толстая пачка стодолларовых купюр перетянутая резинкой. Потом он обшарил остальные карманы забрал сигареты, зажигалку и телефон. Лана с Эдиком в оцепенении наблюдали за действиями Макса. Максим вытащил деньги из бумажника, положил их в карман своей куртки, «пресс» с долларами положил в другой карман куртки. Бумажник, в котором ещё были документы, швырнул на крышу соседнего гаража. Немного подумав, он послал вслед за бумажником и телефон, предварительно зачем-то растоптав его ботинком.
Макс перестал почёсываться, в голове у него было ясно, ломки, куда-то улетучились. Он повернулся к своим товарищам, достав из кармана деньги, он их быстро пересчитал и протягивая четыре купюры по пятьсот рублей Эдику, произнёс:
— Это судьба. Теперь разбегаемся. Встречаемся, как договорились. Сейчас тачку поймайте и вперёд. Жратвы, там какой нибудь, купите, сигарет.
—Может, вместе теперь поедем?— спросил Эдик, хотя точно знал, что ему ответит Макс. Спросил так, на всякий случай, будучи абсолютно уверенным, что Макса он теперь долго не увидит. Это он представлял себе совершенно реально, потому что сам бы он поступил бы именно так — то есть, «кинул» бы товарищей в этой ситуации, не моргнув глазом. Он давно уже так поступал, кидал при случае всегда, когда получалось; обворовывал своих родителей, приятелей, девушек, друзей, родителей друзей. Он никому давно не верил, этому способствовала угарная жизнь наркомана со стажем, искривлённая психика и окружение, в котором все беззастенчиво врали и кидали друг друга, а так же немалый стаж бесконтрольной, загульной жизни.
—Я сказал, расходимся, значит, расходимся. Не доставай меня, Эдик. Ты же знаешь, что когда мне плохо я и убить могу,— озлобленно ответил ему Макс.
— Ну, хорошо, хорошо, — сказал Макс фальшиво-примиряюще, испытывая при этом дичайшую злобу и зависть, — дай закурить тогда.
Макс дал по сигарете Лане и Эдику, щелкнул зажигалкой, которая пропищала «Когда Святые маршируют», закурил сам.
— Прикольная зажигалка,— хихикнула Лана, а Эдик, помявшись, попытался, впрочем, безо всякой надежды на успех, ещё раз «пробить» Макса, сказав:
—Может, ещё пару штук подкинешь, Макс?
— А зачем так много? Перебьёшься, банковать я буду, — жёстко ответил Макс и недовольно продолжил, — всё разбегаемся. Место встречи изменить нельзя.
—Пошли, пошли, подруга, — дернув Лану за рукав, зло сказал Эдик, и, они, оглядываясь, двинулись к шоссе. Макс же пошёл вглубь жилого массива. Оглянувшись в очередной раз, и уже не увидев Макса, Эдик сказал Лане:
—Ну, чё, Лануся, гульнём на деньги нашего щедрого спонсора? Можем смело гулять — потому что мы теперь его не скоро увидим. Или вообще больше не увидим.
—Почему не увидим?— спросила Лана, подрагивая.
—Ты, чё, дура? С такими бабками на хера мы ему нужны? Ты баксов видела какой пресс солидный?
—Он, что, кинет нас?
— Нет, он нам откроет нам счета в банке, а сам отъедет срочно в тёплые края, поправлять подорванное здоровье; он нам открыточку оттуда пришлёт, поздравит с Новым Годом, дура, башка твоя дырявая, — зло ответил Эдик и смачно высморкался, закрыв одну ноздрю пальцем.
Но в этот раз Эдик не угадал. Макс был не так прост. Голова у него варила быстрее и продуктивней, чем у Ланы и Макса. Смываться он не думал. По крайней мере, сейчас. Ещё, стоя там, у лежащего на снегу без движений Тельмана, он прокрутил в голове варианты своих действий. Перво-наперво, он решил припрятать деньги: была возможность ночью нарваться на милицию, которая в лучшем бы случае отобрала бы их у него, в худшем препроводила бы в отделение для выяснения и происхождения этих денег, что, впрочем, было маловероятно — более подходил всё-таки первый случай — то есть безболезненное или скорее всего «болезненное» расставание с деньгами. Прикинул он и другой вариант: даже, если бы он удачно донёс бы деньги до квартиры Макса, в которой он обретался, гарантии того, что там он сможет ими распоряжаться долго — у него никакой не было. Об этих деньгах обязательно узнала бы какая-то часть их сообщества, постоянно безденежная, хитрая и смышлёная, с богатым набором всяких «прокидок». Это была бы бомба замедленного действия. Он знал, что мысли многих его товарищей работали бы в этом случае лишь в одном направлении: как прибрать это свалившееся на голову их удачливого коллеги «наследство»? Или в лучшем случае, как подкатиться к нему, что бы быть некоторое время на халяву при кайфе. Не откидывал Макс и того, что его могли запросто убить. Иллюзий в отношении сообщества он не испытывал.
***

Макс был хитёр и изворотлив. В свои 26 лет он успел посидеть в колонии для несовершеннолетних, колоться начал рано, — в шестнадцать лет; хорошо знал блатной мир и его устои. Он был необыкновенно изворотлив и артистичен, можно сказать был мастером перевоплощения, у него был неплохой запас знаний, были интеллектуальные запросы, тяга к знаниям, и в какой-то степени, как это не парадоксально звучит, в этом были повинны наркотики. Благотворное влияние наркотиков заключалось в том, что под «кайфом» он «прикалывался» к чтению, а не к чему-то другому.
Маргиналом в полном значении этого слова, он, несмотря на большой наркотический стаж, не стал: как-то ему удавалось, оставаясь в своём гнилом кругу, живя одними с ними интересами быть немного другим: он любил читать, мог грамотно размышлять о прочитанном, причём правильно оценивать идею, смыслы, отличать настоящую литературу от «левой». С удовольствием он мог в определённых обстоятельствах «рисануться» знаниями, бравировать ими. Читал он много и всё, что попадалось под руку. В грязных квартирах, в которых приходилось коротать время с «коллегами», он всегда находил, какую нибудь книгу, и погружался в неё, забыв обо всём, происходящим рядом с ним, за что и получил кличку «библиотекарь». Несомненно, он был интеллектом выше Эдика и Ланы, которая вообще была весьма жалким, не развитым существом. Кроме всего, он всегда был лидером, держал своих товарищей в узде, его раздутое самомнение требовало власти; к Эдику он испытывал презрение, Лана в его глазах была недоразвитым существом.
Конечно, многих наркоманов жизнь заставляет быстро ухватывать, хотя бы по «вершкам» все происходящее в мире, что бы быть на плаву, не ударять в грязь лицом, но это делается обычно только с одной целью: войти в доверительные отношения с нужными людьми, что бы в итоге поиметь какую-то свою мелкую выгоду. Макс тоже мог поддержать вполне здравый разговор с незнакомыми людьми на многие темы, но при этом, он, говоря о чём то, в большинстве случаев знал предмет разговора, в отличии от многих своих товарищей. Но без наркотиков ему было не до чтения — этот интерес был сильнее любых других интересов — это был ключ, открывающий ему дверь к другим мирам.

Как поступить с деньгами он решил очень быстро. Мысль была такой: небольшую часть денег он возьмет с собой, остальные деньги спрячет в укромном месте и из этого «банка» будет забирать деньги по мере необходимости частями. О тайнике он ничего не скажет ни Эдику, ни Лане. Будут спрашивать, будет говорить, что деньги в надёжном месте. Будут злиться — пусть злятся: позлятся и хвостом начнут перед ним вилять, когда расхумариться захочется.
А причина того, что он всё же не смывается с деньгами, была банальна: у него не было своего жилья. Мать жила на Гражданке с дочерью, зятем, двумя внуками и своей престарелой матерью, отец-пропойца давно бросил семью, жил где-то в Тосненском районе, жив ли отец, Макс не знал и давно перестал этим интересоваться.
Когда Макс вышел из колонии, их коммуналку расселили. Мать выбила для Макса одну комнату в коммуналке, а вся семья переехала в квартиру на Граждане. Макс не стал жить в своей комнате. Он скитался по приятелям, а комнату сдавал. Потом он обменял свою 16-ти метровую комнату на 9-ти метровую с доплатой — деньги «прогудел». Вскоре он продал и эту комнату. Теперь он жил у Эдика, в двухкомнатной квартире на улице Бадаева. Это была квартира покойной бабушки Эдика.
Макс бродил среди домов, ища подходящее место для тайника. Нашел он его довольно быстро. На цоколе одного из домов он увидел отверстия, видимо вентиляционные. Максим подобрал валяющийся рядом силикатный кирпич и сунул его в одно из отверстий, — кирпич, будто кто-то рассчитал его размер лёг точно в отверстие. Тогда Макс продвинул его глубоко в отверстие, достал из кармана пачку долларов, пересчитал их дрожащими руками. Таких денег он никогда не держал в руках — в пачке было 25 тысяч долларов. Макс достал из другого кармана полиэтиленовый пакет, положил в него пачку долларов, свернул пакет, так, что он несколько раз обернул деньги и воровато оглядевшись, положил деньги в отверстие, потом поднял ещё один кирпич и заложил им отверстие. «Моя банковская ячейка», — подумал он. Российских денег было 38 тысяч новенькими купюрами по пятьсот рублей. Ещё было несколько сотенных купюр и пятидесяток. Он положил 34 тысячи в нагрудный карман куртки, закрывающийся на замок. Четыре тысячи, и сотни с пятидесятками, на всякий «пожарный», отложил отдельно в задний карман джинсов.
Неожиданно его охватил страх и сомнение, в том, что он поступает правильно. Он заколебался, но потом успокоил себя тем, что вероятность того, что кто-то обнаружит его схрон, мизерна. «Кому это нужно, ходить в мороз вокруг дома, и заглядывать в отверстия фундамента», — думал он, размышляя. Однако, сомнение в правильности своих действий совсем его не покинули и он решил, что завтра непременно приедет сюда с проверкой и возможно придумает более надёжный способ уберечь деньги, Ну, а пока, другого выхода он не видел: встреча с милицией ничего хорошего ему не предвещала, его вид, в нынешнем его состоянии, говорил опытному взору, даже без проверки исколотых рук и ног, о том, что перед ним, по меньшей мере, человек подозрительный. Он подошёл к торцу дома, запомнил номер дома и лишь, потом двинулся к шоссе.
Пошел крупный снег, и это обрадовало Макса: он подумал, что это благоприятный фактор, так как заметёт все следы. Зачерпнув снега в туфли, он решил, что завтра же купит нормальные ботинки и ещё куртку кожаную на меху. События последнего получаса немного его отвлекли от ломки, но когда он вышел на шоссе, его опять стало крутить. Ему стало холодно, невыносимо холодно. Заныло левое колено, опять стало чесаться лицо, стало трудно дышать, сердце куда-то периодически укатывалось.

Нина Фёдоровна Чернова

Нина Фёдоровна Чернова никак не могла заснуть. Давление прыгало, не помогали не корвалол, ни таблетки пустырника, ни папазол с дибазолом. Её старенький пёс, колли по кличке Артём, тоже не спал, лёжа у дивана, на котором маялась Нина Фёдоровна, он поглядывал на хозяйку грустными добрыми глазами, будто что-то хотел ей сказать. Нина Фёдоровна тяжело опустила ноги на ковёр — пёс приподнял голову.
—Сейчас пройдёмся с тобой, может, тогда и сон нагуляем, дружочек, — сказала она собаке.— Ночь тихая, морозная, снежок идёт, самое время нам с тобой прогуляться, Артёмушка. Глотнём с тобой кислорода.— Пес встал и завилял хвостом.
Нина Федоровна не стала переодеваться, она только надела шерстяные гамаши, а поверх халата накинула стеганое пальто. Потом надев сапоги, шарф и шапку она сказала поскуливающему нетерпеливо псу:
—Пойдём, Артюха, старичок ты мой милый.
Как только они вышли из подъезда пес, справив нужду, остановился, принюхиваясь, и неожиданно резво рванул за гаражи.
— Ты куда?— попыталась удержать собаку Нина Фёдоровна, но пёс уже скрылся за гаражами.
Нина Федоровна, с удовольствием вдохнув свежего воздуха, пошла за своей собакой, но пёс уже выскочил из-за гаражей, сел у ног хозяйки и, поскуливая нетерпеливо, стал смотреть хозяйке в глаза.
— Ну, что, миленький, что случилось?— ласково спросила у собаки Нина Фёдоровна.
Пёс вильнул хвостом и, рыкнув негромко, стремглав бросился за гаражи. Нина Фёдоровна пошла медленным шагом за собакой. Зайдя за гаражи, она увидела своего Артёма, сидящего поскуливая на снегу. Нина Фёдоровна подошла поближе и, увидев лежащего на снегу, прошептала тихо: «Господи, ещё один замёрз»! Она подумала, что это бомж. Она наклонилась и тут только разглядела, что мужчина, которого она приняла за бомжа, лежит в дорогой дублёнке, рядом валяется ондатровая шапка, а на руке мужчины светиться циферблат часов.
Медсестра с сорокалетним стажем, она, не раздумывая, опустилась на одно колено, приложила пальцы к шее мужчины, и через несколько секунд лицо её осветилось усталой улыбкой. «Жив»,— прошептала она. Затем она осторожно приподняла голову мужчины, подложила под его голову шапку, запахнула дублёнку и, приказав собаке сидеть, быстро вернулась домой. Не раздеваясь, она прошла в комнату к телефону. Вызвать «Скорую» оказалось не просто. Девушка диспетчер стала задавать всякие ненужные вопросы, разговаривала лениво позёвывая. Поведение диспетчера, особенно её вальяжность, вывело Нину Фёдоровну из себя и она строгим голосом потребовала назвать свою фамилию, пообещав ей, что не оставит этого дела, будет жаловаться, и непременно проконтролирует ситуацию. Девушка раздраженно пообещала, что машина будет через двадцать минут. Нина Фёдоровна взяла из дома старое верблюжье одеяло, вышла на улицу и, укрыв мужчину одеялом, стала дожидаться «скорую».
Скорая приехала через минут двадцать пять, и Нине Фёдоровне пришлось подгонять врача и санитара с водителем, объясняя им, что промедление опасно, что нельзя тянуть резину, что дорога каждая секунда, что человек этот, возможно, уже давно здесь лежит.
Наконец, санитар с водителем, с явным неудовольствием, уложили мужчину на носилки и, чертыхаясь, понесли к машине. Нина Фёдоровна проводила врача до машины, узнала, куда отвезут пострадавшего, узнала фамилию врача, сказав той, что непременно позвонит, чтобы узнать о состоянии мужчины. Врач, женщина лет сорока, слушала Нину Федоровну, кривя лицо, и, уже садясь в машину, раздражённо сказала Нине Федоровне:
—Чего вы так печётесь об этом усаче? Он из тех, кто дурит вас на рынке, девушек наших портит и наркоту продает детям, вам не приходит в голову такое?
—Мне приходит в голову пока только одно: врач должен спасать пострадавших и не рассуждать о том, с каким цветом кожи люди имеют право на врачебную помощь.
—Рудименты социалистического интернационализма. Хорошо, что вы не видели, как они палками гнали мою мать с отцом из солнечного Узбекистана, — ответила врач, — хотя о чём это я? Мы — общеизвестно, народ жалостливый.
Нина Фёдоровна внимательно посмотрела в усталое лицо врача и сказала негромко:
—Может, поэтому и не сгинули в тартарары до сих пор. И не сгинем, если в сердцах жалость будем беречь для всего живого. Кстати об усатых, что-то мы забывать стали, что они нас во время войны приняли милосердно, и благодаря этому столько людей наших выжили, не умерли от голода.
—Врач глянула внимательно на Нину Фёдоровну, сказала грустно:
—Попробовали бы они тогда, не принять. Они силу уважают. Когда мы ослабели, они и показали в полной мере свой интернационализм. Да, ладно, чего уж там, — проехали.
В эту ночь Нина Фёдоровна так и не уснула. Только в восьмом часу утра она решилась выпить таблетку седуксена, которым старалась не злоупотреблять, и забылась в тяжелой дрёме.
Заснул и пёс на полу рядом с диваном. Псу снился дачный поселок в Сосново, где он со своей хозяйкой проводил каждое лето, снились кошки и собаки соседей дачников, озеро, в котором он очень любил плавать. А Нине Фёдоровне снился опять сон, который стал ей часто сниться в последнее время. Ей снилась она сама, маленькой девочкой четырёх лет в обтрепанной каракулевой шубке, перевязанной поверх крестом шерстяной шалью, в валеночках и платке. Видела себя стоящей у буржуйки, которую её мать худая, измождённая и белая, как мел растапливала книгами, говоря с девочкой глухим, потерявшим жизненную силу голосом.
Бросая в печь очередную книгу, мать вначале смотрела на название книги и вкратце рассказывала девочке, о чём эта книга. Когда попадалась книга, которую она не читала, она внимательно рассматривала обложку, будто хотела запомнить название и говорила девочке: «А эту книгу, доченька, мы непременно после войны с тобой прочтём, а сейчас мы ей скажем большое спасибо, что она спасает нас и попросим у неё прощения за то, что делаем ей больно».
Мама не дожила до снятия блокады. Она тихо умерла во сне. Отец девочки Ниночки погиб, освобождая Варшаву от фашистов.

Макс, Эдик, Лана.

Макс вышел на шоссе, нервничая и лихорадочно соображая, где поблизости в этом районе можно купить зелья. Вспомнил, что на Кузнецовской была точка, — совсем недавно он там брал товар. Товар был хороший, довольно чистый. Увидев приближающуюся машину, он поднял руку.
Денисов остановился, открыл дверь Максу, который сделал серьёзное и печальное лицо. Денисов быстро оглядев Макса, спросил первым:
—Куда тебе, парень?
—Мне нужно до «Звёздной», а потом на Кузнецовскую. Плачу триста и вперёд. Обстоятельства форс-мажорные и знаете, трагичные. У моего товарища только что умерла мать — надо как-то поддержать человека: он инвалид, один в квартире, — сочинял Макс с совершенно серьёзным лицом. Вид у него был подавленный и встревоженный.
— Садись, — кивнул головой Денисов, и Макс быстро сел в машину со скорбным выражением лица, сказав спохватившись: «Простите, пожалуйста, поздороваться забыл».
Максим суетливо залез в карман, достал деньги протянул их Денисову:
—Вот, возьмите, пожалуйста.
Денисов искоса посмотрел на Макса, взял деньги положил их в карман куртки. Недоверие к этому пассажиру возникло сразу, но было каким-то запутанным и неотчётливым.
Максим тихо сказал, глядя в окно:
— У «Звёздной» меня ждут друзья, возьмём их и поедем на Кузнецовскую.
Через несколько минут Денисов уже был у «Звёздной». Максим попросил остановить у ярко освещённых торговых павильонов: он увидел своих товарищей в окне магазина. Забежав в магазин, Максим стал спиной к окну, загородив собой Лану и Эдика, и сказал им тихо
—Я на «тачке». Сейчас поедем к Тимохе. Чтобы в машине вели себя культурно. Сидеть тихо, не лыбиться, не блатовать и вежливо поздороваться с водителем. Мы едем к товарищу инвалиду, у которого только что умерла мать. Ясно?
—Ясно, — быстро ответил Эдик, опешив от того, что Макс всё же появился и сразу же начав подозревать Макса в каких-то хитростях.
—А у кого мать умерла?— удивлённо спросила Лана, прожёвывая бутерброд.
—У Пушкина с Лермонтовым, — хохотнул Эдик.
—Макс, мы тут хавчика набрали, сигарет, винища в пачках вкусного. Хочешь глотнуть? — сказала Лана.
Максим, почесав шею, озлился:
— Скорей бы, скорей бы поправиться, козлы вы сучьи. Пошли в машину, сидите молча, скорбите и в две дырочки сопите и не забудьте поздороваться.
Уже на выходе из магазина Лана спросила у Эдика:
—В натуре кто-то умер?
Эдик ничего не ответил ей в этот раз, он, молча, шёл за Максом. Садясь в машину, Эдик с Ланой вежливо поздоровались с Денисовым и всю дорогу молчали. Максим же с отчуждённым видом смотрел в окно.
У Парка Победы стояли несколько иномарок с включёнными «аварийками» и две машины ДПС. Гаишник, стоящий чуть поодаль, поднял жезл и Денисов, объехав машины, плавно остановился, тоже включив «аварийку».
Гаишник неспешно подошёл к машине, козырнул вяло, невнятно представившись. Денисов, заранее, доставший бумажник с документами поздоровался с ним, достал документы, протянул их гаишнику. Тот быстро просмотрел документы и вернул их Денисову. Потом заглянул в салон и спросил у Денисова, запросто, будто они с ним старые приятели:
—Бомбишь?
Денисов подавив смех, ответил, пожав плечами:
— А что делать? Деньги нужны.
—Эт, точно. Деньги всем нужны, миллениум на носу, — сказал гаишник и, козырнув, добавил: «Аккуратнее. Держи дистанцию — скользко, мама не горюй».
Денисов тронулся. Посмотрел на Макса, который сидел со спокойным выражением лица. На самом деле, у Макса началась дичайшая паника: он решил, что уже всё обнаружилось, и началась облава. Макс, еле сдерживая охватившую его дрожь, бледно улыбнувшись, сказал, когда они тронулись:
—Гаишник, какой-то необычный, добренький: с дифференцированным подходом. Ведь всегда есть за что придраться, да? Мне что-то такие добрые гаишники не попадались, обычно при встрече с ними приходиться доставать бумажник.
—Всякие встречаются, — ответил Денисов и глянул в зеркало. Девушка с парнем сидели с закрытыми глазами. Больше они с Максом не говорили. Максу было трудно говорить, ему стало совсем плохо, к тому же он стал злиться на водителя; поглядывая на спидометр, он мысленно подгонял Денисова, но тот ни разу не превысил скорость городской езды: ехал со скоростью 50 —60 км в час. Его стал нервировать этот немолодой, спокойный и немногословный водитель, да и денег вдруг стало жаль (хватило бы и сотни, думал он теперь), и сам себе он становился противен за своё жалкое актерство за то, что в который раз в жизни приходиться говорить не то что хочешь, а то, что нужно в данной ситуации.
Доехали, несмотря на размеренную езду Денисова, довольно быстро. Свернули по просьбе Макса в Яковлевский переулок и Макс, обернувшись назад, сказал:
—Подъём, ребята.
Эдик с Ланой быстро открыли глаза, будто и не спали вовсе, и со словами благодарности стали вылезать из машины, а Макс повернувшись к Денисову, посмотрел, наконец, ему в глаза, сказав:
—Громадное вам спасибо. Удачи на дороге.
Глаза Денисова и Макса встретились и тут Денисов, чувствовавший с самого начала, какое-то неясное сомнение в искренности своего пассажира,какую-то фальшь, почувствовал подступающее отторжение: глаза его пассажира, несмотря на доброжелательные пожелания и спокойное выражение лица, были злы и неподвижны.
Макс вышел из машины, и вся компания поплелась за ним. Макс еле шёл. Его стало охватывать бешенство. Он стал ругать себя за то, что выбрал такой неудачный сценарий: поздно сообразив, что водителя нужно было бы не отпускать, а приплатить ещё денег, чтобы он их ждал, и таким образом доехать безопасно до дома. Но уже ничего нельзя было изменить, потому что он сам установил маршрут к несуществующему товарищу инвалиду, у которого якобы умерла мать. Теперь опять придётся останавливать машину, что-то объяснять водителю, оглядываться по сторонам в страхе от того, что можно нарваться на милицию с карманами, в которых теперь будет лежать наркотики. К тому же, ломка достигла своего пика, он почувствовал дичайшую усталость, опустошенность, тахикардию и приступы страха.
Макс оглянулся и, увидев, что машина Денисова ещё не уехала и стоит у поребрика, подумал, что сейчас он ещё может исправить свой промах. Нужно только быстро подойди к водителю и невозмутимо разыграть вторую часть спектакля (что-нибудь, придумать на ходу), — заплатить водителю ещё денег и попросить подождать их ещё немного. Но как раз в этот момент Денисов тронулся, и Максу осталось только выругаться и проводить взглядом габаритные огни автомобиля.

***

Денисов опять выехал на Московский проспект. Некоторое время он думал об своих последних пассажирах, стал анализировать, склоняясь к мысли, что в троице, которую он сейчас подвозил, было, что-то близкое к чему-то криминальному, а парень на переднем сидении, скорей всего, был лидером этой компании. Ему приходилось возить такие компании, и он худо-бедно стал разбираться, в том, кто есть кто. Была такая категория пассажиров, которая деньгами никогда не сорила, платили они всегда по минимуму, но чаще старались запудрить мозги и как-то надуть водителя. Лексика и манера разговора у них, была примерно одинаковая: какая-то гнусавость в голосе, и ещё странная сонливость. Когда они с ним говорили, возникало ощущение, что они усиленно думают в это время о чём-то своём.
Денисов знал по опыту что если «работа» пошла, что не всегда бывало, надо работать, несмотря на усталость, но глянув на часы, он решил, что согласится подвезти последнего клиента только в попутном к своему дому направлении.
У станции метро «Фрунзенская» голосовал невысокий тучный мужчина и Денисов остановился.
Мужчина неторопливо открыл дверь, просунул в салон стриженную коротко голову и каким-то бесцветным, лишенным тембра голосом спросил:
—На Ваську возьмёшь?
—А где именно на Васильевском вам нужно?— спросил Денисов, заранее решив, что на Васильевский он поедет только в его часть близкую к Неве. Ехать куда нибудь на Уральскую, или по разбитому Малому проспекту совсем не хотелось
—Да тут рядом, сразу за мостом, до восьмой линии,— ответил мужчина, — но плачу только полташку — я не олигарх.
—Садитесь, — пригласил Денисов, быстро прикинув, что после он быстро сможет доехать домой по набережной, что это ему подходит.
Мужчина тяжело занёс своё грузное тело в салон, живот его сильно выпирал из-под куртки обтягивающей его тело, плюхнулся в кресло и недовольно крякнув, сказал, усаживаясь поудобней:
—Чё у тебя с креслом?
—Машине ажник 20 лет,— ответил Денисов.— Старость, дружище, старость.
—За машиной смотреть нужно,— возразил, пассажир.— Давно бы поменял кресло. Не бесплатно ведь «бомбишь», всяко «пятихатка» за вахту набегает. А поменять кресло для комфорта пассажира «жаба» душит?
Посмотрев внимательно на пассажира, смотревшего набычившись в лобовое стекло и подумав: «Какое богатство персонажей на дорогах моего родного города»! — Денисов ответил спокойно, не реагируя на явную грубость пассажира:
—А смысл? Её, бедную, пора уже на разборку сдавать. По моим наблюдениям к весне развалится. А на разборке за неё дадут тысячи две-три не больше. Рублей, разумеется.
Пассажир ничего не ответил на это, только пожевал тонкими бескровными губами. В машину вместе с ним вошёл запах пота и чеснока. Еще раз искоса взглянув на пассажира, Денисов, попытался прикинуть к какой категории клиентов, можно было бы отнести этого типа. Под категорию «сидевшей» публики он никак не подходил: такие габариты в тюрьмах тают быстро и восстанавливаются не скоро, да и бывшие зеки никогда так грубо не разговаривали, хотя и не стеснялись в выражениях, но, в общем-то следили за «метлой». «Феня», конечно же у них присутствует, и мозги могут запудрить так, что правду от фантазии трудно будет отличить; работают иногда под простаков или, наоборот, под знатоков, но всё же суть их обозначалась для опытного глаза и ушей по многим признакам: бледно-сероватый цвет лица, — «лагерный загар», как сказал однажды Денисову один из таких пассажиров, опять же гнусавость, растягивание фраз, сленг употребляемый к месту и не к месту и многое другое. Среди пассажиров Денисова встречались «откинувшиеся» клиенты, совсем это не скрывающие, охотно беседовавшие с Денисовым не ловча, не скрывая свои манеры, жадно интересующиеся теперешней жизнью. Денисов довольно поднаторел в разгадывании всяких психологических ребусов предлагаемых ему его клиентами. Его теперешний пассажир пока был для него очередным ребусом. Денисов глянул на его руки, сложенные на выпуклом животе, — удивительно маленькие ручки для такого грузного мужчины. «И ручки к труду не привыкшие, а сам дядечка килограмм на сто потянет. И к «новым» его тоже ни как не отнести: нет ни мобильника, по которому сев в машину, такие господа сразу начинают без умолку говорить, употребляя неизменные фразы вроде выражений: ты где?. я еду в тачке… что купить? и тому подобный словесный сор. Не было у пассажира и пресловутой барсетки, символа деятельного и предприимчивого человека, да и одежонка у мужичка была не из модного магазина: потёртые несвежие джинсы, куртка из искусственной замши, явно ему маловатая, поэтому так выделялся этот «буржуазный» живот».
Пассажир тем временем, взял бесцеремонно пачку сигарет Денисова, хмыкнув, положил её на место и опять схамил:
—«Приму» куришь? На фильтрованные не хватает? Хреново работаешь.
Он достал из куртки пачку Мальборо протянул её Денисову:
— Закуривай фирму.
Денисов ответил, что сейчас не хочет, подумав устало: « Простота — хуже воровства».
—Как хочешь, а я закурю, — сказал пассажир, включил автомобильную зажигалку, подождал, когда она выскочит из прикуривателя, прикурил, постучал зажигалкой о пепельницу, вставил её в гнездо и, откинувшись на кресло, стал курить, выпуская дым в приоткрытое окно.
«Хамо сапиенс обыкновенный», и, скорее всего, очередной кидала. Да и питерский ли он вообще? Наши питерские кидалы — само воплощение вежливости, кидают с нежностью, говорят только на вы, а этот усиленно тыкает, показывая свою необыкновенную крутость, — думал, начиная нервничать Денисов.
И словно угадав, мысли Денисова, мужчина сказал тусклым голосом:
—А ты что ж денег-то не спрашиваешь? Я ведь могу выйти, где мне надо и слинять, бомбила. Что заговорённый? Не кидали тебя ещё? Я спрашиваю, потому что сам бомбил много лет. В свободное время на своей тачке куролесил. А так, вообще, на КамАЗе в «дальняк» ходил. Сейчас не езжу: лишили прав на год, козлы. Скоро получу права и по новой закружу.
«Ну, кажется, теперь понятно, — водитель со стажем, разъелся без работы сидючи на пиве шипучем, у телевизора, забыли ручки пухлые, что такое водительская доля», — подумал Денисов и ответил:
—Количество кидал, уважаемый коллега, не уменьшилось, а даже несколько выросло. Для мелких кидал, пасшихся на ниве похищения госсобственности все лазейки государство давно перекрыло в связи с наступившим капитализмом, народного добра теперь нет, есть святая, охраняемая частная собственность. Остались мы — самодеятельные таксисты, и это ниша, где ещё можно как-то профилонить. Наша деятельность, в принципе, законом не запрещена, но и законной её тоже нельзя назвать, значит, мы с ними, с кидалами, как бы по одну сторону баррикад, а со своими, они так думают, можно и поиграть в кошки-мышки. Мы же не пойдем жаловаться в органы, мол, помогите, товарищи, кидают гады? Чувствуешь, конечно, себя не важно, когда какой-нибудь тип с невинными глазами для того чтобы доехать из пункта А в пункт Б заговаривает тебе зубы, считая тебя полным идиотом, и при этом ещё хочет всучить тебе фальшивую купюру, желая получить сдачу полновесными деньгами. Кидают, коллега, кидают. Это Штирлиц мог рассчитывать свои комбинации на много ходов вперёд, а тут такое разнообразие методов кидания, такой артистизм, такие чувства и эмоции, что и Штирлиц бы лопухнулся, если бы попробовал заняться частным извозом в Питере, и даже Станиславский бы поверил таким артистам.
— Кидал мочить надо, — буркнул тип угрюмо.— Я их, лично, мочил и мочить буду. Надо ехать? Пожалуйста! Деньги на бочку и вперёд. Нету денег? Это не моя проблема. Шагай ногами.
—Деньги, конечно, можно взять вперёд,— сказал Денисов, — но гарантии-то никакой нет, что твой клиент в конце пути не заберёт свои деньги назад, а заодно и кровные деньги водителя. Народ у нас изобретательный.
Пассажир, пожевав губами, ничего не сказал на это замечание Денисова. Указывая рукой на мигающую огнями витрину круглосуточного магазина, он сказал:
—Останови, я пива возьму.
Денисов остановился, подумав: «Может уехать? Такой наглец не пропадет, доберётся по любому: не инвалид, в конце концов, и не старец беспомощный». И опять, будто считав мысли Денисова, мужчина залез в карман, вытащил деньги и протянул их Денисову со словами:
—Держи бабки, а то ещё переживать будешь, что я слиняю. А это вредно — переживать.
Денисов покраснев, ничего не сказал на это типу, на удивление резво зашагавшему к магазину. Он неожиданно успокоился, не потому, что тип заплатил, а потому что уверился: пассажир этот грубоватый просто так устроен, — такая у него манера: он же водитель профессионал, а они, как известно, народ бывалый и грубый.
Тип вернулся быстро с бутылкой крепкого пива «Балтика№9». Сев в машину, бросил коротко: «Поехали». Сделав большой глоток он, подавив отрыжку, сказал недовольно:
—Испортили пиво, суки. Сначала делали нормальное. Попили мы его с напарником, когда возили в Мурманск и Архангельск. То было пиво, а сейчас так, бодяга со спиртяшкой.
Впереди, прямо посередине дорог Денисов увидел крысу. Крыса остановилась, брюшко её отвисало почти до асфальта. Тип тоже увидел крысу, лицо его оживилось, и он громко воскликнул:
—Крысятина! Дави падлу!
Но Денисов плавно увёл машину влево, и крыса быстро засеменила дальше.
—Ты чего?— недоуменно сказал тип.— Она ж брюхатая. Знаешь, сколько она шушарят, может принести? И пять и десять. А растут они, твари, быстро. У нас на Охте, в нашем полуподвале они меня с детства доставали. Сядет, падла, у мусорного ведра и смотрит на меня наглыми глазами! Я коркой хлебной в неё швырну, а она её — цап!— сядет и жрать начинает, зараза. А ночью под полом грызутся, стонут, пищат. Спать не дают. Раз затопило нас: наводнение было, у нас стулья плавали в комнате. Так эти твари на столе нашем спасались, штук сорок на столе сидело. Дед рассказывал, что когда церковь взорвали коммуняки, то крысы бежали такой толпой, что все прятались от них, в натуре, как в фильме ужаса было. Чего только мы не делали: и травили их, и цементом со стёклами дыры заделывали, и жаренными на масле пробками кормили тварей — без понта всё было. Тогда я им войну объявил: сделал гарпун из старого биллиардного кия, на конце присобачил стальной заточенный напильник. За день до десяти шушар мочил! И, прикинь, сдрейфили тварюги! Ушли из нашей квартиры! Прибью, бывало, гадину — она, как завизжит, на гарпуне извивается, визжит, пока не сдохнет. Тут в этот момент под полом возня сразу прекращается: слушают твари, понимают, что к чему — это ж такие хитроумные твари, у них, как у людей: против силы они не прут. Тоже силу уважают. Ненавижу крыс, с детства ненавижу.
Он допил пиво, приоткрыл стекло и вышвырнул бутылку. Бутылка попала в столб и разлетелась вдребезги.
Денисов, бросив быстрый взгляд на пассажира, произнёс устало:
— А вот это вы сделали напрасно. Говорили, что водитель, а сами бутылки битые под колёса коллегам подбрасываете. Да и город вам чужой разве?
— Пассажир, насупившись, брякнул нагло:
— Ничего страшного.
«Говори: «Да, да» и «Нет, нет», а что сверх того, то от лукавого», — подумал Денисов, и не стал больше ничего говорить пассажиру. Вступать в конфронтацию с таким вполне сформировавшимся наглым типом было, по всему, бесполезно, хотя очень хотелось высказаться по поводу чересчур вольного поведения пассажира. Денисов остановился на красный свет перед площадью. На площади был сооружён ярко освещённый макет старинной городской заставы, внутри которой стояли манекены в военной форме 18-го века.
—Ты дуй прямо до Садовой, потом уходи влево на Римского-Корсакова, мимо Мариинки выскочишь на Поцелуев мост, тут тебе Площадь Труда. Через Неву перескочишь и налево на 8-ю линию. За поворотом остановишь у дома с доской.
«О, это неуёмное и страстное желание питерцев непременно показать знание своего города. С советских времён осталось у многих это желание. Недаром же тогда была популярной фраза: знай и люби свой город. Правда эта любовь для многих приезжих боком иногда выходила: могли такой маршрут подсказать «краеведы» доморощенные, что люди потом полдня плутали по городу в поисках нужной улицы», — подумал Денисов, невольно улыбнувшись, и сказал, кивнув головой:
—Можно и так. А дом с доской, это дом, где проживал первый председатель ВЧК товарищ Урицкий?
—Он самый, — ответил пассажир и задремал.
До Поцелуева моста ехали молча, но на мосту Денисову пришлось резко затормозить, и тип открыл глаза. Затормозить пришлось по причине того, что трое юношей и две девушки перегородили проезд. Одна из девушек подбежала к двери машины Денисова, безумная улыбка блуждала на её лице.
—Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, отвезите нас на Пионерку, — затараторила она заплетающимся языком.
—Уйди с дороги, девочка, у меня пассажир в машине, не видишь?— сказал Денисов, заметив, что девушка абсолютно пьяна.
—Ну, пожалуйста, ну, пожалуйста, — не отстала девушка, плаксиво заныв и приплясывая. Один из парней тоже подошел к машине, но с правой стороны.
Пассажир приоткрыл дверь и заорал на перегородивших дорогу:
—А ну, отвалили, ублюдки! Сейчас выйду, — посворачиваю головы вам на бок, уроды. Ты, Труфальдино из Бергамо, отвалил от машины!
Компания на это заржала, они хором пьяно запели « We are a champions».
—Ну, всё достали, — тип стал вылезать из машины, но Денисов придержал его за руку: глянув в зеркало, он увидел приближающуюся милицейский Уазик с включенной мигалкой, видимо кто-то уже успел позвонить в милицию.
Тип обернулся и, захлопнув дверь, сказал:
—Жаль. Я бы без ментов разобрался с этими паскудами.
Милицейский Уазик объехал Денисова и из него резво выскочили три дюжих милиционера. Один парень истошно закричал: «Пацаны, менты!» Ребята расцепили руки и двое побежали в одну сторону, третий в другую. Ему повезло — за ним не побежали милиционеры, а двух других парней милиционеры быстро догнали и, как нашкодивших мальчишек, схватив за воротники, повели к машине. Девушка сама пошла за своими товарищами, а та, что стояла у машины Денисова, вцепилась в боковое зеркало. Милиционерам пришлось отдирать её от машины. Она плакала, ругалась, и всё время пыталась сесть на асфальт, когда её тащили к машине.
—Любимый город может спать спокойно, — сказал Денисов, трогаясь, а пассажир, опять закурив, сказал:
—В рыло, в рыло, без раздумий — и все дела. Только так с такими козлами. Ты на Восьмую не забудь повернуть, — громко сказал пассажир.
Он как-то оживился, заёрзал на кресле, заложив руки за голову, потянулся, разминая спину, повертел шеей. Они переехали Неву, повернули налево, набережная была абсолютно пустынной, потом въехали в линию. И тут пассажир сказал:
—Т-пп-р-ру. Приехали. Деньги-то я тебе отдал?
—Отдали, отдали, — натянуто улыбнувшись, ответил Денисов.
—Отдал — это хорошо, за всё платить нужно, — сказал пассажир, приоткрывая свою дверь, затем он полез в карман, и в следующее мгновенье в шею Денисова упёрся холодноватый ствол пистолета. Пистолет тип держал в левой руке, на лбу у него блестели капельки пота, рука с пистолетом подрагивала.
—Ключи из замка вытащи и положи на «торпедо», — дыша бурно, просипел он.
Денисов с изумлением смотрел на своего пассажира и думал в этот момент только о том, что интуиции иногда нужно доверять. Он с досадой корил себя за малодушие и мягкотелость: ведь был же момент, когда можно было уехать, бросив этого наглеца. Ведь нашёптывал ему беспокойный голосок это решение, ведь было же в салоне машины отрицательно заряженное поле!
—Я сказал ключи, — повторил тип чуть сильнее, надавив пистолетом в шею Денисова.
Денисов положил ключи на приборную доску, тип взял их положил в правый карман куртки, сказав хрипло:
—Теперь «лопатник» доставай и гони деньги.
Чувствуя нарастающий протест, закипая, Денисов чуть не последовал мысли в этот момент ставшей доминирующей: правой рукой, локтем со всей дури нанести удар в челюсть грабителя, а там видно будет, как дело пойдёт. Он, напрягшись, чуть не сделал это, но тут другая мысль мгновенно обожгла его и, заставив забиться сердце прерывисто и гулко, остановив его порыв.
«Мария! Егор!»— вспыхнуло в голове, и он сразу успокоился, достал из кармана бумажник, расстегнул застёжку, вынул аккуратно сложенную пачечку купюр, протянул их пассажиру. Тип жадно схватил деньги и, не глядя, сунул их в тот же карман, куда до этого положил ключи от машины. Денисов глядя на грабителя,
спросил:
— Удовлетворён уловом?
—Козырёк опусти, достань, что там есть, — приказал тип. Денисов опустил козырёк, достал оттуда отложенные деньги, тип положил их в карман, пожевав губами, спросил:
—Ещё есть?
Денисов отрицательно покачал головой, тип, помолчав, спросил:
—А мой полтинник где?
—Ах, да,— сказал Денисов, доставая деньги из нагрудного кармана, — совсем забыл. Вот твой неразменный полтинник.
Тип цапнул деньги, сказав глухо:
—А теперь сиди тихо и не рыпайся, шутник, тогда у тебя может всё хорошо будет.
Не сводя глаз с Денисова, он стал вылезать из машины, держа Денисова на прицеле, ещё мгновенье и он исчез в тёмной подворотне, что-то звякнув, шлёпнулось на капот и отлетело на асфальт.
«Ключи бросил, рыцарь благородный», — подумал Денисов и вышел из машины. Ключи лежали на канализационном люке недалеко от бампера. Он посмотрел в темный проём арки, в которой скрылся его пассажир, подумав: «Двор, конечно, проходной и, наверное, можно до пятой или даже до второй линии дойти».
Денисов вернулся в машину, положил бумажник в карман, посмотрел на пачку сигарет и руки его, наконец, предательски задрожали. Он выкурил сигарету жадно, закурил вторую, откинулся на сиденье, полежал несколько минут с закрытыми глазами, думая о случившемся, и тут только осознал, что тип этот так вёл себя агрессивно, специально нагнетал атмосферу, создавал психологическое давление на него, чтобы сформировать о себе представление крутого абсолютно решительного, готового на всё мужика.
«Опять двадцать пять, — подумал он, — интеллигентская робость, боязнь обидеть человека. Тебе голос подсказывал, громко в голове звучало, когда этот тип пошёл за пивом — дёргай от него!» Он вспомнил инструкции своего соседа, опытного «бомбилы», который объяснял ему основные принципы работы водителя, ставшего на путь нелегального таксиста. Кроме многих тонкостей этого дела, он советовал действовать решительно, если возникает какое-то подозрение в отношении клиента, при любой возможности, говорил он, нужно если это можно сделать, бросай его и уезжай. При этом не нужно дёргаться, нервничать, стесняться и совеститься: Питер город обжитой, в нём тысячи машин и тысячи «бомбил», на улице он не останется — подберут и подвезут, не пропадёт такой клиент, город не трасса, и не просёлок.
Денисов открыл глаза, взгляд его упал иконку Казанской Божьей Матери, он прошептал чуть слышно: «Спасибо, Пречистая Царица Небесная за твоё заступничество». Денисов стал успокаиваться. Прошептав: «Деньги, — это просто деньги, это бумажки, которыми мы оплачиваем товары и услуги. Ты едешь домой к своим родным людям, самым дорогим и любимым ». О
н завёл машину и поехал. Ехал он споро, не думая о маршруте, его вёл какой-то невидимый навигатор, вёл по местам любимым, хорошо знакомым с детских лет, он жадно и с удовольствием смотрел, успокаивался, впитывая глазами тысячу раз виденные памятные места своего родного города, места овеянные духом истории, легенд и преданий, в который раз восхищаясь увиденным.
О каждом месте, мимо которого он проезжал, можно было столько рассказать! И это были не только части истории этого города, но и часть его Денисова жизни. В его голове сейчас будто чуткий датчик включался, когда он проезжал рядом со знаменательными местами своего города, будто вспышка срабатывала в голове: Мост Лейтенанта Шмидта! Медный Всадник! Эрмитаж! Марсово поле! Летний Сад! Михайловский замок! Фонтанка! Литейный проспект! (Некрасов, Салтыков-Щедрин, Иосиф Бродский ходили по нему!), Таврический Сад! Мост Петра Великого!
Кому-то, может быть, эти названия ничего не говорили, и не трогали струны сердца, потому что много раз виденное приедается, становится обыденным, но Денисов всегда, снова и снова любовался шедеврами города и смотрел вокруг не глазами туриста, у которого есть пару-тройка часов на осмотр достопримечательностей, а глазами хозяйскими, внимательными и любящими; огорчаясь, замечая неполадки: обвалившуюся штукатурку, облупившуюся краску, горы неубранного мусора, покосившиеся балконы, неухоженные тротуары, бесцеремонную, навязчивую рекламу, прилепившуюся на знаменитых фасадах, новые несуразные вкрапления в привычный глазу хорошо продуманный ландшафт, с претензионными «архитектурными излишествами», которых становилось всё больше и больше.
Денисов хорошо понимал, что нужны огромные деньги, продуманная политика и воля городского начальства, нужны люди, знающие историю своего города, любящие его, для того, что бы идя вперёд, разумно сломать старое, отслужившее, не имеющее исторической ценности, оставив всё самое питерское, то, что составляет неповторимый облик города, который создавали великие зодчие и мастера. Но он хорошо понимал и другое: время сейчас глумливое — финансовые интересы непременно восторжествуют: торгашеская рать, не упустит возможности урвать своё, а примеры последних лет говорили ему именно о развитии такого сценария, потому что руководители и политики отдали жадным и корыстным людям принимать решения, которые должны были принимать только они сами.
Денисов въехал на Новочеркасский проспект и снизил скорость. Проспект давно не ремонтированный латаный-перелатаный таил под грязным снегом и ледяными надолбами опасные ямы, открытые люки. Денисов, хорошо знавший это, лавировал, выбирая более-менее безопасные куски дороги.
«Егорушка, Машенька, дорогие мои люди! Как же я вас люблю! Господи, не остави моих родных, помилуй моих самых близких людей», — прошептали вдруг его губы, и сердце его забилось чаще, и душа умягчилась и весь прошедший день, с его тяготами усталостью и неприятностями забылся, когда он подумал о том, что совсем скоро он будет дома, рядом с самыми родными ему людьми.
Когда он припарковался у подъезда дома и поднял глаза на светящееся окно своей квартиры, он точно знал, что сейчас непременно отдёрнется занавеска на кухонном окне и в заиндевевшем стекле появится лицо жены, которая уже давно отличала звук мотора его машины от других машин. Да, что там жена! Кошка Нюся и та уже узнавала звук мотора его машины и всегда бежала к двери, когда он приезжал. Так оно и сейчас произошло. Занавеска отдёрнулась и Денисов, улыбнувшись, помахал рукой жене, лицо которой показалось в окне. Денисов нажал на пультик сигнализации. Машина пикнула звонко, моргнула фарами и затихла.
«Наездилась, родная», — подумал Денисов, открыл дверь подъезда и стал подниматься по выщербленной лестнице на свой третий этаж.
Дверь его квартиры была слегка приоткрыта. Денисов тихо вошёл в прихожую и сразу очутился в объятиях жены. Он уткнулся в её тёплую шею, ощущая, как пульсирует артерия, как хорошо пахнет лавандой это родное тело и тихонько целовал ее. Мария поглаживала его по спине. Наконец, жена отодвинулась от него и, посмотрев ему в лицо, поцеловала его в губы, и тут же подняв брови, сказала:
—Да ты, парень, по моему, перекурил сегодня?
—Не вели казнить, боярыня,— повинно склонив голову и снимая куртку, ответил Денисов.— Каюсь. Норму перевыполнил.
—Но ты же обещал, Денисов.
—Я стараюсь, Машенька. Дозу уменьшаю, уменьшаю, сойду, в конце концов, на «нет», и в один прекрасный день—раз!— и я уже не курящий.
—Сам-то веришь ты, в то, что говоришь? Раз и не курящий! А второй инфаркт приобрести не хочется? Бросать нужно сразу. Дать обет — и бросить.
—А стресс? Такие подвиги тоже, знаешь, к хорошему не приводят, — хитро улыбаясь, ответил Денисов, снимая обувь и надевая тапочки.
Мария покачала головой:
—А что так поздно приехал? Уже, между прочим, четвёртый час утра.
—Да клиентов было море — предновогодние хлопоты.
—Какие же, интересно, у твоих клиентов предновогодние хлопоты после двенадцати ночи?— усмехнувшись, сказала Мария.— Иди, умывайся и на кухню. Хлопоты у них … надо же, предновогодние.
Неожиданно она посмотрела на Денисова пристально и дрогнувшим голосом спросила:
—Денисов ничего не случилось? Посмотри мне в глаза.
Денисов посмотрел в глаза жены, изобразив недоумение, пожал плечами:
—Нет. Ничего не случилось, пришлось сегодня поездить: от клиентов отбоя не было.
— Ты, пожалуйста, больше так не делай, нужно быть собраннее.
— Что такое?
— Ты пейджер забыл. Ты, знаешь, час назад, что-то больно-прибольно кольнуло меня в сердце. Какая-то суетливость нервозность охватила, всё из рук падать стало… Я вязала в этот момент. В голове, как стук большого барабана: «Денисов, Денисов, Денисов». Я— к иконам, стала молиться за тебя. И вот до твоего приезда всё о тебе молилась, так мне страшно вдруг стало. Такие ужасные мысли в голову лезли, мешали молиться мне эти мысли, так тяжело они, молитвы, из меня выходили, сбивалась несколько раз и начинала сначала…
Денисов проглотил комок, подступивший к горлу, обнял жену, погладил её по волосам, отодвинул:
—Ты скажи, как Егор?
Лицо Марии осветилось, они всё ещё стояли в прихожей. Она стала, почему то говорить шёпотом:
—Почти весь вечер у нас была Полина. Она стала теперь часто к нам приходить. Недавно купила машину и лихо гоняет на ней. Сидела долго с Егором, они слушали музыку, она рассказывала ему о нынешней городской жизни. У неё, знаешь, очень острый глаз. И такое, знаешь, инверсионное мышление. А как она ловко пародирует нынешних телевизионных звёзд, всю эту телебредятину — это нужно видеть! Егору очень хорошо, когда она приходит, он ведь с ней с первого класса учился, а с восьмого они за одной партой сидели. Кстати, она ещё не замужем, живёт с мамой. Когда она ушла, я читала ему «О ком звонит колокол» Хема. Мы решили всего его перечитать, недавно о нём была очень интересная передача по ящику, после этого захотелось его перечитать. Ему очень нравиться Хемингуэй. У него так сильно развиты лицевые мышцы, столько эмоций на лице, когда я читаю видно, что он осмысливает, сопереживает. И самое главное! Господи! Я же тебе самое главное до сих пор не рассказала! Не знаю, не знаю, может мне показалось, может это материализуются мои материнские страстные желания выдать не очевидное за желаемое?! Но мне, Игорёк… нет, не показалось — это было, это было: он два раза пошевелил пальцами правой руки!
— Бог мой, неужели это наконец произошло! — воскликнул радостно Денисов.
—Да, да, он явственно пошевелил пальцами правой руки, причём пошевелил намеренно, ведь он при этом улыбался, как бы говоря мне: смотри, я это делаю, я пока ещё не могу говорить, но я уже оживаю! Я тут же позвонила Валентину Ярославовичу, и он сказал, что это вполне возможно, так, как у Егора в последнее время он отмечает улучшение всех жизненных показателей и прогресс весьма существенный. Дай Бог ему здоровья, он с первых дней такое человеческое участие принимает в судьбе Егора. Сказал, что завтра непременно заглянeт к нам.
—Эта новость самая прекрасная из всех новостей, какие я слышал за последние пятьдесят четыре года, — сказал Денисов, целую раскрасневшуюся жену.
—Да, что это я мужа дорогого в прихожей разговорами кормлю? Иди мой руки, Денисов, я покормить тебя должна, — всплеснула руками Мария.
Она чмокнула мужа в щёку и ушла на кухню. Денисов умылся, заглянул на кухню, сказав жене: «Я к Егору», и тихо открыв дверь комнаты сына, вошёл в неё на цыпочках.
На металлической кровати, снабженной разными рычажками, головная часть которой была слегка приподнята, лежал его сын. Бледное лицо Егора было спокойно. Под одеялом проступало худое тело, руки безжизненно лежали вдоль тела.
Денисов бесшумно подошёл к кровати. Наклонился, хотел поцеловать сына, но передумал, испугавшись, что разбудит его. Вдруг ему показалось, что Егор не дышит. Ужас ледяным панцирем мгновенно сковал Денисова. Он вдохнул в себя воздух, но почему-то не смог его выдохнуть, сердце заколотилось вразнобой, то пропадая куда-то, то возникая частыми не ритмичными ударами, которые создавали болезненное жжение в груди. В глазах у Денисова потемнело, охватила противная слабость. Страшная мысль, что его сын тихо умер, пока они с женой разговаривали в прихожей, прожгла его насквозь. Он хотел закричать, позвать Марию, но не закричал, а с колотящимся сердцем наклонился к лицу Егора и тут Егор улыбнулся во сне, почмокал губами и вздохнул тихо.
Денисов весь как-то обмяк, выдохнул, наконец, в висках у него застучало, зашумело в ушах, и он тихо вышел из комнаты, оставив дверь приоткрытой. Прошёл на кухню, перекрестился на иконы. Сев за стол, спросил у жены: «Что Бог нам послал на ужин или точнее сказать на завтрак?».
Мария поставила перед Денисовым тарелку с дымящейся гречкой, подвинула поближе к нему винегрет и вазочку с маслинами, внимательно посмотрела на мужа и сказала:
—Игорь, может тебе трудно поститься? Ведь ты работаешь — это не шутка, крутить баранку постольку часов дело не шуточное, а ты что-то уж очень бледен. Главное, Игорь, скорее, пост духовный, не попускать мысли дерзкие, молиться, жить с именем Бога. Вполне можно тебе обойтись на первый раз постами в пятницу и в среду. А очиститься полностью только в последнюю неделю поста. Давай, я тебе колбасы поджарю твоей любимой «Краковской» — это быстро.
Денисов густо посолил гречку крупной солью, и с удовольствием поглощая разваристую вкусную гречку, сказал с полным ртом:
—Я себя отлично чувствую и живот убывать стал, ты заметила? Обувь очень легко одевать стало. У меня сегодня один пассажир был моложе меня, я его сразу Гаргантюа прозвал, у него такой живот был, как у женщины на восьмом месяце беременности. И он так гордо его нёс, свой живот, понимаешь, как какое-то сокровище. Может он, конечно, считает свой живот признаком хорошего здоровья и благополучия, но на лицо было явные признаки неумеренного объедания. И отдышка у него была ужасная, после того как он смог залезть в мою машину. Хотя, что это я несчастный, такое домысливаю? Прости меня, Господи! Может у человека заболевание какое-то, и из-за этого полнота. Вот видишь Машенька, до чего язык может довести? Взял, возможно, и наговорил на человека… нехорошо, осудил. А как же презумпция невиновности?.

Мария слушала Денисова улыбаясь. За окном шёл крупный снег, было темно. Долгая зимняя петербургская ночь лениво продвигалась в серое морозное декабрьское утро.