Вот тогда замаячит фатально
Заказной «закулисный» «уют»,
Ювенальные «тройки» легально
По квартирам российским пойдут.
«Чёрный ворон» подкатит к подъезду,
Выйдет Берия, линзой сверкнув,
Троцкий маузер бросит на кресло,
И надует звезду стеклодув,
О да, времена наши вовсе не строги,
И сказка – терновый венец.
Давайте, смолчим, как бывало, о Боге,
Ведь Он нам совсем не Отец.
Про Исповедь мы промолчим и Причастье –
Зачем говорить о пустом?
Еда – наша радость, постель – наше счастье,
Сужденья – основа основ.
Пусть каждый в нас атом Им создан с любовью,
Пусть исстари нас бережет…
Наполнили Землю мы дьявольской новью,
И совесть нисколько не жжет.
Даешь «барабашек», «восточную мудрость»,
Смешки, комплименты и лесть!
Не надо про дерзость, предательство, глупость,
Злопамятство, ревность и месть,
Про гнев, осуждение, тайные страсти,
Про стыд - утешенье телес…
Да, в Бога мы верим, немного, отчасти,
Но ближе – прикормленный бес.
Мы в сговоре тайном: о Сути ни слова,
Смысл жизни – во зле и добре.
Не помним мы о Воскресенье Христовом
На Светлой Вселенской Заре,
О том, что Любовь – Он, что Благ, и Всесилен,
Что может навечно помочь.
Нам не хватало постоянства,
Долготерпенья и любви…
Народ собрался на пространстве
В районе Храма на крови.
В подвал спускались царь с царицей,
Княжны и юный Алексей…
Не гамбургеры вкупе с пиццей
Люд привлекли к округе сей.
Мы к ней спешили, к ней летели,
Нам встречный ветер дул в лицо.
И вот стоим у колыбели
С мощами праведных отцов.
В некой пустые (не без Оазиса) жил страус.
Он был замечателен тем, что носил часто встречающееся имя. Звали его Либерал.
А так как «с кем поведешься, от того и наберешься», то сей страус, поведшись со своим именем, незаметно стал проникаться его сутью.
До последнего наречения страус именовался просто — Страус, и жил соответственно наименованию. Но с момента осуществления новой инициации его Старшим Братом, новонареченный не заметил, как поменялись его привычки и наклонности.
Например, если прежде он не имел обыкновения засовывать голову в песок при малейшей опасности, то теперь ее из песка практически не высовывал. Интересным было то, что увиденное под песком совершенно не резало Либералу глаза. Напротив, грезились ему в песчаной мгле солнечные долины, покрытые свежей зеленью, звездные ночи, пронизанные трелями цикад, лазурные берега тишайших озер.
Так он и жил счастливо, выставив зад в необъятный мир.
Вьется моя стезя –
Сетую и ликую.
Церковь бросать нельзя,
Пусть даже и такую.
Раз у неё врагов,
Недругов «под завязку»,
Будь же, дружок, готов
Видеть и быль сквозь сказку.
Будь же готов терпеть
(Терпим же мы любимых),
Речитативно петь,
Жить на Хлебах и Винах.
К чуши склоняться? Вздор!
Вот, посмотри – лампада,
Вот на окне узор…
Рай не осилить аду.
Так говорят отцы
С нимбами в свете кружев.
С неба плывут венцы
К людям, скорбящим в нуждах.
…Ты не тяни, вставай,
Звон колокольный слышишь?
Это стучится Рай
В воздух, которым дышишь!
О, бренное, как ты нелепо
Пред Бога славой неземной!
Пусть благодатны осень, лето,
Весна, очаг, семьи покой…
Но всё-таки как это пусто
Пред тем, что Он являет нам.
Здесь зелень прорастает густо,
Здесь ящерица, птица… Там!..
Там только Ты, Твоё сиянье,
Твои владенья, слуг Твоих,
Величие и созерцанье
Пределов гибнущих земных.
Тут звери лютые и люди
Страшнее самых злых зверей.
Тут куплены чины и судьи.
Тут дев растлили и детей.
Тут в заблуждении ужасном
Дворцы возводят на песке.
Тут жало бритвы безопасной
Свистит над стонущим в тоске.
Тут нет и малой доли правды
У разучившихся любить.
Тут пишут школьники на партах
Слова, которых не отмыть.
Тут отсекают члены, главы
Пленённым воинам не щадя.
Тут казни, обыски, облавы,
Наёмники на площадях
В пикетах с требованье воли.
Тут демократии разбой
Чумы пришествие готовит.
Тут не продавшийся – изгой.
Тут развращённые воззренья.
Тут с гноем смешанный елей.
Тут упованье на ученья
Астарт, Ваалов и Медей.
Тут всё рассчитано: истома,
И рук тепло, и жар ланит.
Тут страшно выходить из дома
Во двор, где Бог к стене прибит.
Да, нелегка к Тебе дорога –
Взмокают очи и спина.
Не счесть обителей у Бога,
…А, может быть, так вот и надо?
А вдруг в этом именно соль?
У врат опустевшего града
Ждёт друга бедняга Ассоль,
Отелло пылает страстями –
Наивный такой гражданин…
Мы ж счастье швыряем горстями
В живую небесную синь!
Но ежели (к радости многих)
Скомандует некто: «Ложись!»
Мы ляжем, раздвинувши ноги,
И очи уставивши в высь.
И, вляпавшись в марево лести,
Не вспомним с тоской о петле…
Не «праздник любви» – праздник мести
За всю нелюбовь на земле.
Нынче в книжных магазинах
Сверхъестественная жуть
(Не повесишь на осинах,
Всех, кто жаждет заглянуть…).
Разместились здесь на лавке
В дикой, непотребной давке
Фрейд, Блаватская, Раджниш…
И не хочешь, а глядишь!
Жаждешь повертеть судьбою?
Заходи в публичный дом:
Сонник рядом с ворожбою,
Бес в обнимку с колдуном...
Конкуренция такая –
Каждый охмурить готов.
Здесь духовность не святая
И «научность» дураков.
Здесь за чистую монету
Принимают чью-то грязь.
Здесь библейские сюжеты
Истолковывает мразь.
Здесь о вкусах не поспорят,
Здесь запутают, заморят,
Заморочат здесь людей
Иллюзорностью идей.
На обложках льстиво-нежны
Ведьм шеренги и полки.
Молодёжь глядит с надеждой
На ловушки и силки.
Здесь привычно обещают
Привести на чудный пир.
Но заманчив (каждый знает)
Только в мышеловке сыр.
Так мир поднебесный устроен,
И ложь – что предложат взамен:
Свои ищут в доме покоя,
Чужие – лихих перемен.
Свои берегут и лелеют,
Что дорого и навсегда.
Чужие не жнут и не сеют,
Их правда – разбой и беда.
Чужие – истцы революций,
Вожди бунтарей и невежд,
Радетели лже-конституций,
Крушители ясных надежд.
И вот, изменив, переделав,
Замодернизировав в прах,
Они пожинают в пределах
Земных безнадежность и крах.
И нету им сопротивленья,
И рвем за струною струну.
Как быстро «благие стремленья»
В базар превратили страну.
…Содомской повеяло серой,
Нас бьют по лицу и под дых.
А мы спекулируем верой
В руинах достоинств былых.
Словно пульс – благовест над землей –
Это сердце церковное бьется.
Жизнь идет, оживает изгой,
Прокаженному счастье дается.
Этот колокол должен в груди
Биться, совесть на службу сзывая.
Вот удар и удар впереди,
Между ними – надежда без края
На мистический возглас Христа:
«Дело доброе – верить в Мессию».
Так идти за верстою верста
По бескрайним просторам России,
И вдыхать благовест над землей
В каждой местности, в каждом селеньи.
Всякий колокол с гидрою бой
Затевает под Господа сенью.
Бей же, колокол! Солнце встает,
Согревая углы и просторы.
Остановится сердце твое
И мое остановится вскоре.
Вот, наконец, и я – садовник Мюллер.
Хватает мне уюта и еды.
Во мне поэт и проповедник умер,
Зато вовсю цветут мои сады.
Я жертвую и днями и ночами,
Цветами и деревьями любим.
Меня давно не трогают печали
Бездельников – я равнодушен к ним.
По силам мне растить свои фиалки,
Лелеять спаржу, сберегать чеснок…
Ведь я не камикадзе и не сталкер,
Чтоб жизнью зарабатывать кусок.
Мой мирен дом, и жить я долго буду,
Претит мне революций кутерьма.
Я продал лук нуждавшемуся люду,
Но, словно мёд, сладка моя тюрьма.
Мне совести не досаждает зуммер –
Я ясно вижу рук своих плоды.
Мог быть с Христом, но я – садовник Мюллер.
И ад – награда за мои труды.
Нагромождение металла
Я ощущаю за спиной,
Но этого, как видно, мало –
Металл я вижу пред собой,
А также слева, справа, сверху...
Куда, о Боже, я попал!
Как в глубине большого цеха,
Кругом металл, металл, металл…
О, металлическое время –
Жесть рук, чугун умов, сердец…
Ты чувствуешь, как метит в темя
Стального копия конец?
Ты мчишь в автобусе железном,
Тесним свинцовыми людьми,
И дуло медного обреза
К твоей приставлено груди,
И алюминьевые взгляды
Сверлят твою живую плоть,
И сотни мясорубок рады
Тебя в муку перемолоть…
Пусть бронза отливает лунно
И вьётся проволока-удав.
О, сердце, бейся не латунно!
О, ум, не превращайся в сплав!
Для ваших праздников рождён,
Играю музыкой и словом.
Себя гороховым вождём
Я чувствую сегодня снова.
Не крылья – крылышки мои,
Не взмахи – куцые движенья.
Но с ваших душ сниму слои
От «ныне» и до дня рожденья.
И захохочет, как дитя,
Мужчина, женщина заплачет…
Как будто не было дождя,
Как будто солнце что-то значит.
О, смех и слёзы, вечны ль вы?
Глаза и губы, вечны ль тоже?
О, где вы, Вечности следы
На тонкой, беззащитной коже?
Куда плывём, как миражи,
В пустыни чьих истлевших истин,
Над чьими трупами кружим,
От чьих останков мы зависим?
И я, как молнией сожжён,
Пустыню озарив остовом,
Играю музыкой и словом,
Для ваших праздников рождён.
Радосте моя, Светлая,
Что же я с собой делаю?
Изнемог в своей чёрствости,
На краю стою пропасти.
Беспокоен ум, падаю,
Нечестивый дух радуя.
По своей живу прихоти –
Дерзости, бунты, лихости…
Радосте моя, грешен я,
Всё моё житьё бешено,
Покаянья нет, кротости.
Пред Тобой стою в робости.
С чем на Суд приду истинный?
Хартий письмена писаны.
И глаза поднять боязно…
Положу поклон поясный.
Радосте моя, Чистая,
Помоги собрать мысли мне,
Мытарства минуть, напасти.
Радосте моя, Радосте…
Строятся где-то высотные здания,
Тосты звучат и рождаются дети…
Но, несмотря на карьеры и звания,
Кладбище – лучшее место на свете.
Чисто здесь, тихо, просторно и зелено,
Склонны все к мыслям необыкновенным.
Тут и трава, и кустарник, и дерево…
Кладбище – мост между вечным и бренным.
Прикосновение к миру грядущему
В храме возможно, да здесь, у могилы –
К страшному, светлому, вещему, сущему.
Тронешь плиту – появляются силы,
Хочется жить, и не как-нибудь – праведно,
Верить, терпеть и прощать неустанно,
Мстительность свергнуть
и ревность, и скаредность,
В церковь ходить и молиться исправно,
Молвить Земле, в суете погибающей:
«Я удалюсь, вы пойдете за мною».
