Вот снайпер-акушер берет на мушку
Живой комок. Ты не узнаешь, дева,
Как пахнет шейка от плеча до ушка,
Как пальчики нежны. Такое дело…
Он чувствовал в утробе – все нормально.
Предательница – ты, хирург – убийца.
Вы после смерти встретитесь реально,
Но не за тем, чтоб встречей насладиться.
Допустим — пляж, шезлонги, зонты,
Зимой — театры и манто.
Допустим — золотятся соты...
А дальше что?
Допустим — отдых и работа,
Гнездо семейное свито,
Эклеры, вина, антрекоты...
А дальше что?
Допустим — виды Ниагары,
И экспедиции Кусто,
Слоны Зимбабве, львы Непала...
А дальше что?
Не мытые ГУЛАГом,
Мы – средоточье бед.
За кажущимся благом –
Безумие и бред.
Узор речных излучин,
По-над болотом – гать…
Все хочется, как лучше,
А лучше б помолчать,
Не лезть из пекла в пекло –
Не за горами суд.
А мысль наша блекла,
А имя мысли – «блуд».
Коварней искушенья
Не создано еще.
А время к всепрощенью ль
Размеренно течет?
Идеализировать не буду,
Рассуждать – виновен или нет.
Разделились Кифа и Иуда,
Разделилось всё на тьму и свет.
Царь, царица, дети, Боткин, челядь,
Исповедь, Юровский, пистолет…
Чем трагизм этих дней измерить,
Коль мерил таких на свете нет?
Фотографий старых что скупее:
Царь с лопатой, бритые княжны…
Вновь «Распни!» горланят иудеи,
И цари Пилату не нужны.
Ждёт Америка «мессию»,
Катится Европа вниз…
Не хочу жить без России –
Не к чему такая жизнь.
Волки ждут разрухи полной,
Чтобы «в штат» Отчизну взять.
Атлантические волны –
Им Россию не объять,
Не понять, что тут – живое,
Я помню жизнь морей и суш,
Порою узнаю в себе
Покой берёз и тяжесть туш,
Бегущих цепью по тропе.
Я был мохнат, угрюм и дик…
Итог судеб – судьба моя.
Миг – это вечность, вечность – миг.
Проснулся ль? Сплю? Не знаю я.
Однажды вдруг послышались за окнами шаги
И кто-то в двери стукнул осторожно.
Выглядываю – никого, глаз выколи, ни зги...
Забилось сердце гулко и тревожно.
Вдруг чья-то тень неспешно отделилась от стены –
В руках предмет какой-то Г-образный,
По всем повадкам – женщина, движения странны,
Идет ко мне походкой безобразной...
Смысл потеряв в несчетный раз,
Сорим мы жизнями убого.
И смотрит со стены на нас
Рублевский Спас глазами Бога.
В них нет следов былых обид,
Ни тени гнева и смущенья.
Он был из зависти убит.
Но снова ввысь летит ектенья…
А есть иконы на Руси,
Где Образ выглядит иначе,
Там, глядя на людей стези,
Господь, недвижно, тихо плачет.
И зря на этот Бога плачь,
Суть слез Его осознавая,
Вдруг видишь всю тщету удач,
Безумье их в преддверье края.
Все вздорным кажется в судьбе:
Никчемен пыл, бездарны вирши…
Икона плачет по тебе,
По мне, по нам, вполне погибшим.
Йог Маша Петрова на лавке сидит,
Украдкой вздыхает, с истомой глядит,
Забыв пранаяму, асаны кляня –
Йог Маша Петрова влюбилась в меня.
Ей Шамбала чужда отныне навек –
Проснулся в Марии другой человек,
Ему бы корову, ему бы дитя
И тихую песню под шепот дождя,
Ему бы избушку с щелями в полу,
Ему бы икону над свечкой в углу,
Ему бы хозяина, лошадь, коня,
Спокойствие ночи, усердие дня.
Их две, как ночь и день – светла, темна…
(В виду имею волосы, не душу)
Одна надежд искрящихся полна,
С другой я отношения порушу.
Одна семьёй своей окружена,
Другая одинока и повинна.
Одна – опора, спутница, жена,
Другая, как засохшая маслина.
Одна в лицо мне радостно глядит,
Другая зло буравит взглядом спину.
И тотчас пропадает аппетит,
Когда две фотографии я сдвину.
Шаг — или к жизни, или к смерти.
Шагая, думай, не спеши.
Неторопливый шаг, поверьте,
Есть путь от тела до души.
Шаг торопливый — путь обратный
Сколь безрассудный, столь приятный.
Входите узкими вратами,
И мир последует за вами.
Что меня держит в жизни этой,
Солнце, луна, земля?
Иль притяжение планеты,
Или любовь Твоя?
Что там, за гранью смерти скрыто
Осень или зима,
Или трава, росой умыта
И из цветов дома?
Что меня держит в теле этом,
Выцветшем и чудном?
Руки худы, лицо нелепо,
Снег на вихре седом…
Кто я, зачем, и есть ли имя
Зеркалу предо мной?
Живо оно, но смотрит мимо
Глаз человек чужой.
Все же нас раздробили в муку,
В ядовитый коктейль замешали.
Видишь: Правда висит на суку,
А на Лжи – ордена и медали.
Нас готовили семьдесят лет,
Доводя до кондиции души,
И теперь, что ни логика – бред,
Что ни истина – вороны кружат…
Нам четыре шага до апатии,
Ведь над миром лютует пурга.
Столерантили нас, сдемократили
И приладили к ликам рога.
Здесь каждое действо – агония жертвы в песке
Зыбучем, чем жест безупречней, тем тише надежда.
Здесь кобры застыли, не смея мечтать о броске,
Молчат мудрецы и потупили взоры невежды.
Мы в детстве играли в игру под названьем «замри»,
Старательно все замирали и вот доигрались…
Итог запоздалый невинной, казалось, игры –
Мы стали солидны, седы, а фигуры остались.
Воспоминаний стекла матовы…
Там, в глубине седых веков
Детей от трудностей не прятали
И не таили от попов.
Там жизнь казацкою нагайкою
Наотмашь била по лицу.
С пропитанною потом майкою
Сын с поля приходил к отцу.
