Юрий Анастасьян. Произведения

Восторги сопутствуют мраку
И утром и солнечным днем.
За право на бодрость готовы на драку
И челюсть любому свернем.
Бодримся же мы по науке:
«Я – солнце! Я – космос! Я – бог!».
Бодримся за делом, бодримся от скуки,
Вдыхая космический смог.
Внушенье и самовнушенье –
Вот два вековечных столпа.
Жизнь наша – дорога, жизнь наша – броженье,
А бодрость – всему голова!
Бодры колдуны и масоны,
Бодры короли и шуты,
Бодры богачи, их костюмы, кальсоны,
Авто, секретарши, коты.
Мы сами – вселенские судьи,
И поднят высоко наш рог!
Подумайте, как не бодриться нам, люди,
Отвергшим понятие «Бог»?

На одной женат, сплю с другой,
Дружу с третьей…
Вот опять спешу я домой,
Как на вертел.
Дождик моросит, сырость, мгла…
Нет вам дела
До того, что с веток листва
Облетела.
Облетели с веток года.
Ох, и скверно!..
Не вернуть покой никогда
Мне, наверно.
Не вернуть тепла прежних дней
Непорочных.
Ты ещё с любовью своей,
Как нарочно…
Из колодца, что раньше поил,
Не напиться.
Ко всему, как сумел, приложил
Лишь частицу.
Ни к кому не прильнул, не пристал,
Не прибился,
И души прозрачный кристалл
Замутился…

Жила-была Канистра с высококачественным авиационным топливом. Она любила заправлять топливом самолеты самых разных типов. Канистра обладала удивительным качеством — у нее никогда не кончался бензин, он ласково плюхался внутри и нежно ласкал алюминиевые стенки. И вообще, бензин был, наверное, очень вкусным, потому что Канистра, работавшая в громадном аэропорту рядом с большим городом, много раз наблюдала, с каким удовольствием самолеты пьют бензин. Некоторые, особо нуждающиеся, даже причмокивали металлическими губами от удовольствия.

Канистра была довольна своей работой, жизнь ее была полна встречами с самолетами и радостью общения с ними. Самолеты в аэропорту были разных марок от маленьких, сельскохозяйственных, до огромных авиалайнеров.

Тут иконы дышат Богом,
Тут народ стоит крестясь.
Здесь подумаешь о многом:
Где твоя, где Божья власть,
Где твоё былое имя,
Где Его благая честь.
Тут надежда не остынет,
И с любовью вера здесь.
Тут буян смиренно замер,
Тут свечной горящий лес,
Тут священник, будто ангел,
К нам спустившийся с небес.
Трудно пастырем быть ныне –
Мир не тот, земля не та.
Мы на родине-чужбине,
Наша доля – маята.
Нестерпима эта мука –
Теплохладность. Но сейчас
Мнится, что протянет руку
Бог в одиннадцатый час.
Вы служите, вы кадите,
В восковых свечных лесах.
Потерпите, потерпите,
Вам зачтётся в Небесах.

Мятется человечье племя,
Горят идеи, как трава,
И предантихристово время
Вступает в жалкие права.
Не слышно ласковой зозули,
Не мчится к луже бегемот.
Свистит висок в районе пули,
И бампер бьется о капот.
Сияют гордые химеры –
И расточительный, и жмот.
Перехлестнулось все сверх меры,
И пуповина шею жмет.
Нависла правдой бесконечность,
И ложью – мизерность идей.
Там – выкидыш несется в вечность,
Здесь – абортарий ждет детей.
Никто главою не рискует.
Не слышен над собою плач.
Здесь – Мефистофель голосует,
Там – клятву забывает врач…

Довольно, хватит. Суть не в этом.
Кто я, чтоб горний суд вершить?
Земля полна нездешним Светом,
А Светом надо дорожить.
Он рвется к нам сквозь поры кожи,
Открой лишь двери и вдохни!
Он зрит то ласковей, то строже,
Пронизаны им ночи, дни.
Что козни, глупости, коварства,
Что марева нелепых нужд?..
Несчастья, беды – суть лекарства.
И дивный Лекарь нас не чужд.
Как появляется, откуда?
Кем явлен этот тихий стук?
Увидим ли сквозь будни Чудо,
Услышим ли сквозь грохот Звук?
Нас настигают волны Света
И чистая струя несет…
О, Господи! Не Ты ли это,
Ты, от Кого зависит все?

Не обозлиться бы невольно,

Ищет крошки голодная стая,
И узором покрыто стекло…
Много праздников глупых я знаю,
Много пиршеств никчемных прошло.

Жизнь празднуя от безнадеги,
Мы сблудились, скурились, спились,
Не несут нас короткие ноги
К горизонту, в небесную высь.

Голос разума – тише и тише –
Тщетно морщится узенький лоб…
Дремлет голубь на кромке под крышей,
Вспоминая всемирный потоп.