Омилия

Ну, здравствуй августовский день!
Запасы летние  убоги,
Но на лице моём не тень,
А лишь подобие тревоги.

Я вновь иду по рубежу
Базарных вытянутых стоек
И в лица преданно гляжу,
И планы суточные строю.

Вот к этой маленькой мадам
Не подойду — червонец должен.
Конечно, я его отдам,
Потом, когда-нибудь попозже.

В моей душе живет непостоянство,
Небесный дар на пыльный положив чердак,
Я там в цепи контактов и пространства
Учусь читать любовь по буквам и складам.

Всплеск безрассудства на границе в звезды
И с подоконника я вглядываюсь в явь,
Где рядом будешь ты и лампы-гроздья,
А я по капелькам расплавлю гнева сплав.

Так проще зариться на век от века,
Здесь не вода подтачивает стены — свет,
И плавко обтекают Землю реки,
Лишь иногда их капли — светлячки в листве.

Не слепи меня, солнышко милое,
На церквушку взглянуть мне позволь.
Напитаюсь незримою силою,
Одолеть чтоб невзгоды и боль.

Купола золотистые радостно
Освящают простор голубой.
Просыпается утречко раннее
Над страною моей чуть живой.

Помолитесь, Святые Угодники!
Помолись, горемычный народ!
Ведь не будет другой у нас Родины —
Пусть Господь нам терпенье даёт!

Уйдёт затянувшийся вечер,
Растаяв в мерцающей мгле.
И вновь будет день засекречен
Дождём на холодном стекле.

И в малой далёкой отчизне
У ветра с дождём на краю,
Блестящие капельки жизни
Мне тайну откроют свою.

А с ней вместе с праздником лета
Открывшихся чувств не тая,
Уйдёт во все стороны света
Блаженная радость моя.

Что я называю христианской «наглостью»? То, что христианин имеет дерзновение думать, что он кому-то небезразличен в этом мире, и кто-то посторонний может «подвинуться» ради него, хоть и не должен. Наглость надеяться на чудо человечности и поддержки в трудных обстоятельствах. По нашим временам это даже — сверхнаглость, разве нет?

Человек человеку — кто?

Да, было время, когда человек человеку по умолчанию считался другом и братом — советское время. Оно не было идеальным, но выросшие в СССР — это особенные люди, которые понимали, к примеру, что нельзя человека выгнать просто на улицу (он же человек! — даже если беден, неуспешен, имеет не тот оттенок кожи или мыслит как-то иначе, по-другому). Ныне, к сожалению, другое время и другие люди, хотя и встречаются ещё прежние. Мы не смогли влиться в западную цивилизацию — генотип не тот, однако приобрели многие нелучшие их качества, которые не позволяют нам быть вполне представителями своей русской цивилизации. И только в христианской среде, как «рудимент» общественной жизни, сохраняется пока человечность и понимание того, что ближний — это не кум-сват-брат, а всякий человек, нуждающийся в нашей помощи. Более того, нуждающийся сам делает одолжение, подарок, тому, к кому обращается за помощью, предполагая найти в нём Человека.

Без милости идущие, что вы ищете?
Ваше убогое ремесло — бить:
Сплетней ли, пулею, а все равно нищие,
вы без пяльцев на нить судьбы!
Вышли по́ миру, зуб заточенный,
Да по улицам и урочищам,
Вышли мертвые — мертвых бить,
Судьбы времени завершить.

Отбывала я каторгу в ваших капищах,
Что не столб стоит, то шакалий лоб,
А на месте сердца у подданных лапища,
А у самых подданных и любить могло!
Но не выстучит, не во вретище,
Всё жестокое мира детище!
Вышли мертвые — живших жечь
По полям да сухой меже.

С фотографий черно-белых
смотрят дети, взгляд их — даль,
челка, лоб и птица села
тень несмелую отдать

Глянцу выцветшей бумаги,
За окном листва желта,
Ищет капли теплой влаги
Ввысь и глуби прорастать.

Так времен цепочка вьется
И в начальном стуке дня
Ночь на свет и цвет порвется
И метнется прочь, храня

Между жизнью и смертью – минута,
Кто бы знал, как она тяжела.
Никакая земная валюта
Никогда бы меня не спасла.

Но Судьба указала дорогу,
Чтобы только дойти до конца
Сквозь себя к Настоящему Богу
И от смерти не прятать лица.

А иначе бы не было песен
И стихов, что в душе родились,
Потому что мне стал интересен
Этот мир под названием жизнь.

2015

Я особых надежд не питаю,
На волшебную манну небес,
Но всё больше себя понимаю,
Тишину, охватившую лес.

С каждым днём мне становится ближе
И понятнее радость земли
Не из детских рисованных книжек,
А вот здесь, где кричат журавли.

И когда пролетят над полями
Эти птицы над ржавью снегов,
Я подолгу порою часами
Их внимательно слушать готов. 

До смерти четыре шага, а может быть пять,
Я видела ее тень за своею спиной.
Нет, не дождаться, что будут ее обвинять.
Спасибо всем ангелам, я остаюсь живой.

Есть список действий, которые делать нельзя:
Мне смерть не раз жестко и чисто била под дых.
Когда из-под ног мгновенно уходит земля,
И впускает лишь ослепительно молодых,

То я цепенею, и страх уходит на дно,
Я — рыба в аквариуме, мне нечем дышать,
С улитками, с водорослями я пью вино,
Которое пить нельзя: надо вперед бежать...

Балтийский дождь 

Балтийский дождь течет по крышам, по аллеям и кустам. 
Балтийский дождь шумит как нежный безмятежный океан. 
Стучит по парапету, по прибрежным скалам и мостам. 
О, Балтика, мне близок твой волшебный и безумный план: 

Очаровать янтарным блеском и зеленым взглядом волн, 
Заколдовать ритмично льющейся эпохой из воды, 
Где мой моллюск тысячелетия молчит, взрывая дерн, 
И вырастает буком из холма. К нему ведут ходы 

И лестницы. Да, лестницы, ведущие к нему, во тьму, 
Где звезды с неба падали в дупло. Так корень бука ждал. 
Он безгранично слепо доверял балтийскому холму, 
И знал сценарий до конца: пролог, интригу и финал. 

За границей ли, в русском селе,
По дорогам в туристские мекки,
Ищут люди себя на земле,
И теряют свободу навеки!

И  какой-нибудь русский турист
От жары изнывая тоскливо,
Улыбается будто артист,
А ему бы холодного пива.

Тошнотворен коньяк в этот час
И, мутит от изысканной пиши.
То он вечером душу продаст,
А с утра сокровенную ищет.

Чаще всего люди не крестятся
при виде храма не потому что
это что-то личное, а потому,
что по каким-то причинам
стыдятся открыто исповедовать
свою верность Христу.
    (Игорь Фомин, протоиерей)

Я предал Господа, убогий!
Святые предал купола!
При виде храма у дороги
Рука как будто замерла.

И не крестился я в вагоне,
Что мчался в город летним днём.
Не знал, что боль меня догонит
И душу опалит огнём!

И стал немил простор знакомый,
Померкла солнца глубина,
И нарастала снежным комом
Моя внезапная вина!..

Сожжённые в памяти горькой мосты —
В тоске промелькнувшее что-то.
Я вдоволь хлебнул этой мутной воды,
Сюжет до конца отработан.

И пусть кто-то скажет, что это не так,
Я даже не буду растроган,
Но солнечный светит в глаза мне пятак,
Как милость Небесного Бога.

Играет в машине привычный «шансон»,
Застольная славится рюмка.
И плачет по-детски от звук похорон
В уме медвежонок мой «Умка».