Омилия

3

Постепенно я обживался. Впервые в жизни я заготовил себе к текущей зиме дрова. (Председатель колхоза щедрой рукой выписал мне тележку мокрой осины, которую я радостно терзал, вонзая с брызгами колун в полугнилые плахи).

Шлепая поздно вечером за парным молоком по беспредельной, как Матерь-Волга в разливе, деревенской грязи, подвергаясь преследованию и облаиванию всех пород собак, какие только были выведены человечеством за всю его историю после грехопадения, я научился общаться со звездам, более близкими и родными в деревенской всепоглощающей ночи, чем инфернальный свет лампочки на единственном мишкинском косом, как пионерский салют, столбе.

1

Большую часть своей семнадцатилетней жизни   Никита Скиф - худосочный, сутуловатый юноша с шаркающей стариковской походкой и задумчивыми голубыми глазами – провел в одном из константинопольских монастырей, который искренне считал  родным домом или правильнее сказать миром, куда входил не только сам монастырь, но и великий окружающий его город.  Считал,  несмотря на то, что родился далеко отсюда: пятилетним  мальчуганом был вывезен монастырскими иконописцами из холодных северных земель (за что, с легкой руки одного из них, и получил произвище «Скиф»).

Первый иней, звездный иней –
Это цвет и благодать!
И детей в уютном доме
Ни за что не удержать!

Выбегают и смеются,
Громко радуясь зиме.
– Мама, глянь, как свежи розы,
Как сверкают в тишине!

* * *

Со стороны двух грибников у кромки леса, кавалькада из ретро автомобилей, наверно, выглядела примерно так же, как приземление летающей тарелки. Растопырив руки в стороны, они побросали корзины на землю и замерли, с восторгом наблюдая за дорогой.

Эффект усилился когда дверца жёлтого автомобиля, похожего на космическую ракету, плавно поднялась вверх, выпуская из своего чрева огромного человека в светло-сером одеянии до пят.

Его крупную голову украшала густая грива рыжих волос, перетянутая в хвостик чёрной резиночкой, а пронзительно-голубые глаза смотрели живо и весело.

С видимым удовольствием он поддёрнул рукав и широким жестом осенил оцепеневших грибников крестным знамением:

— Мир вам, путники! — потом обернулся к машине Андрея, привольно раскинув объятия, — Андрейка! Друг!

Милый, мы слишком привыкли играть
В эту игру под названием время,
И растворялся, и рушился вспять
мир, одиночество чмокая в темя.

Там, у потоков сияющих вод,
Под балдахином эфирного неба,
Звезды мечты разбивались о грот,
Крошками падая белого хлеба.

Он как таял от стона мира,
И стоял, опустив глаза,
А от музыки злого пира
Облетала тогда слеза.

Не богатый мирским приданным,
Он стоял у церковных врат,
Не заметить тот образ странный
Был бы каждый, наверно, рад,

Моросил осенний дождь. Мокрая до кончика хвоста дворняга рыскала по-над домами, проверяя знакомые поживные места. Наверное, была голодна. Супружеские пары голубей, нахохлившись, плотнее прижимались друг к дружке. Время от времени птицы закрывали глаза то ли от удовольствия нечаянной близости, то ли от дремы, навеянной дождливым сумраком. Люди на машинах обливали водой из луж пешеходов, быстро шагавших по тротуару и беспомощно пытавшихся защититься от потоков воды.

                        (А.К.)

Вышло время из суток.
Канул в прошлое разум.
И мой дом обживают
пустота и маразм.
Ни улыбки во взгляде.
Ни обычного «здрасьте».
И резвятся в душе
неуёмные страсти.

Я не забуду тот цветок,
Что на зеленом склоне
Стоит ни низок ни высок,
С печалью в тихом взоре.
В нем нет ни розы красоты,
Ни прелести тюльпана,
И в свой букет, наверное, ты
Его срывать не станешь.
Над ним смеется василёк,
И плачет колокольчик.
«Что это право за цветок!»
- кичится одуванчик -
«В тебе нет солнца, как во мне,
Ты с виду неприметен:
Пройдет по склону человек –
Тебя едва заметит!»
И улыбнется тот цветок:
«Ты прав, мой друг хороший,
Расту я возле самых ног,
Но вглядываюсь в душу.
И если кто на склон холма
Опустит взгляд случайно,
Меня запомнит навсегда
И сохранит как тайну
Кусочек неба, что ему
Раскрою в ту минуту.
Он спросит, как меня зовут
- отвечу: Незабудка».
И одуванчик замолчал,
И все цветы притихли.
Каждый из них тоже желал,
Чтоб кто-то помнил их.

Немного о цветке:

О «Победе» отца Феофила я был и раньше наслышан от духовных чад протоиерея Михаила Макеева и от него самого. Мне показали, где, в каком сарае, стояла замаскированная «Победа». В то время игумена Пафнутия, впоследствии принявшего схиму с именем Феофила, преследовали власти, и он находил убежище у отца Михаила, известного защитника «униженных и оскорбленных».

- Едет Пафнутий в своей «Победе», - рассказывал отец Михаил, - и останавливает его милиция.

- Куда, зачем, ваши документы? – а он только бородой трясет, что-то невнятное бормочет.

Махнут милиционеры рукой, что с него возьмешь, пусть едет. Ну, и дальше едет отец Пафнутий. Бородища у него была… милиционеры такой, наверно, и не видели никогда.

Синь, синь, синь,
Безоглядная синь,
Бесконечная высь.
Руки вскинь и юрком обернись!
Пестрым, бойким крылом
Дотянись до меня,
До слиянья миров,
До двух рек бытия.
Дотянись и рукой
Прикоснись и пером
Черной пажитью строк
Будет сыта душа!
Встреча так нелегка,
Встреча так коротка
Твои очи сомкнуты,
Они дремлют пока
И не вспахано чистое сердце твоё,
Не созрели плоды
И кружит воронье,
Но наступит черед,
И наступит твой час,
Господин наш придёт
И помилует нас!

См. также цикл стихотворений «Антипрокруст»

Лоза

Не прорасти, никак не прорасти:
цемент и камень вместо жизни —
всюду.
Я семенем лежу в пустыне
новой.
Не прорасти.
Побегом не бежать.

Все двери
заперты.
Но я уже лоза.

Я — жизнь,
во мне стремленье жизни

струиться
и бежать навстречу.

Расту побегом,
и лоза живёт,

пусть, истекая соком
по камням, —

Лозу ищу...
2012

Вот тогда замаячит фатально
Заказной «закулисный» «уют»,
Ювенальные «тройки» легально
По квартирам российским пойдут.

«Чёрный ворон» подкатит к подъезду,
Выйдет Берия, линзой сверкнув,
Троцкий маузер бросит на кресло,
И надует звезду стеклодув,

Новый храм велик и дивен
Взрезал неба купол.
Паутинкой звездный ливень
Все кресты окутал.
Ночь от скрипа под ногами
В мгле рассветной тает..
Город к службе ручейками  
С трех сторон стекает.

Слева – мама, к литургии
Подняла ребенка
Не доволен. Взгляд потупил
И бредет сторонкой.

Шаги, неслышные другим,
Следы на сердце оставляют,
Года как горы вырастают
И всё трудней шагать по ним.

Когда-то вихри чувств взлетали
И мир казался белым сном.
Во лжи, как в счастье неземном,
Мы безвозвратно утопали.

Из лабиринтов долгих дней
Искали вход в свою мечту,
Роняли слёзы в пустоту,
И вновь брели среди теней...

03.10.2003

Золото сердца твоего мне вдруг открылось.
Оно не ищет своего, от зла укрылось,
И на взыскание твое пришло с Востока,
Отверзло правдою своей уста пророка,

Как колос трепетный взошло оно на ниве,
И светит радостью святой, и всех обнимет,
Оно сияет чистотой любви небесной,
Уставшим подает покой, отчаянным надежду,

Оно есть путь, оно есть жизнь
В нём истина и счастье,
Оно есть Бог Иисус Христос,
Его Любви Причастие!

— Опять этот Вовка! — Катя хлопнула дверью в прихожей.

Мама вышла из кухни и невольно улыбнулась, глядя на дочку. Шапка и пальто в снегу, бант в волосах развязался, рукавицы, видно, насквозь промокли, зато щеки алые и в глазах блестят искорки.

— В снежки играла? — догадалась мама.

— Если бы! — воскликнула Катя, скидывая с плеч школьный ранец. — С Вовкой дралась!

— Как дралась? — мама помогла Кате снять пальто и внимательно посмотрела на дочь.

— А так... Понимаешь, мама — затараторила Катя. — Вовка — забияка. Он всех обижает. И я решила его проучить.

— Да?...интересно. — мама стряхнула снег с Катиного пальто, повесила его в шкаф. — И как же?

— Он меня за косу дернул в школе. А я его — бац — и книжкой по голове.

Я забуду о том, что я женщина,

Я отважная, добрая фея,

В слове огненном и законченном

Не сгорю,

А кого-то согрею!

Поэма
Ироническая и шуточная

Любезный друг!
Прости за дерзость,
Я начинаю сей рассказ…
Здесь — не высокая словесность,
Не документы без прикрас,
И здесь не так, как у Гомера
Порой история течет —
Теперь, в зените нашей эры
Все по — другому предстает
Пред нашим утомленным взглядом.
Но я уверен, что когда-то
В дремучих дебрях прежних эр
Шутил порою и Гомер.
А что до фактов … шли они
Сквозь исторические дали,
Их все равно нам переврали.

…Как делают и в наши дни