Омилия

Ветер в лицо, соль на губах

кровь это или вода?

Тот лишь, пожалуй, Тебя не предаст,

кто не любил никогда.

Кто никогда Тебе не говорил:

«Буду с Тобой всегда!»

Буря на море, волны стеной,

слезы ли то иль вода?

Буратино на каждой исповеди кается
в одном и том же:
в грехах юности, в том, как не хотел учиться, 
а хотел сбежать от папы Карло, продать азбуку,
основать свой театр, и в прочих безумствах .
Исправно преклоняет пред аналоем
скрипящие в шарнирах колени,
хлюпает деревянным носом.

Ночью, пока училище благочестия спит, 
он пишет письмо папе Карло:

А дождь все ставит многоточья

в судьбе моей,

и ливней летних междустрочья

холодных дней

напомнят сердцу, что забыто,

давно ушло,

и с памятью в душе проснется –

тепло.

А дождь шумит, и ставит точки

на лужи гладь.

Совсем недавно была дочкой,

а стала – мать.

Еще вчера – озорничала,

теперь же - нет.

А дождь идет с конца в начало.

И вновь в конец!

Захотелось моей маме карамели «Москвичка»… Тоже мне, нашла сладость… И ведь пошла специально в магазин. Была зима. По узко расчищенной улице мама поднялась на сугроб, пропуская машину. Машина проехала … и мама поехала… с сугроба. Она упала. Случилось самое плохое, что может случиться в ее возрасте: она сломала шейку бедра. Эх, мама, мама…

Твоя любов – неначе море,

Така безкрая, щира, світла.

Я розумію її мову,

Її в долонях носить вітер.

Я тебя никогда не забуду,
словно розу из дикого сада,
как колючку пустыни — верблюду
или в поле забытом рассаду.

Не дождями словесными — потом
поливаю росточки с цветами.
Огород мой золой обработан
и прополот крылами-перстами.

Не страшны ему грозы земные
и морозы смешны вечно летним.
Небеса неизменно седьмые:
чем высотнее, тем незаметней.

Мы словно свечи таем , таем, таем

и воском плачем, обжигая руки

всех тех, кто с нами, рядом, понимая,

что встречи перемешаны с разлукой.

Все тоньше, тоньше, тоньше наше пламя,

свет и тепло почти неуловимы,

живя, сгорая, знаем - умираем,

но лишь огонь нас делает счастливыми.

Мы словно свечи таем, таем, таем.

Мы словно свечи

таем

таем

таем.

Здесь всё другое.
В утреннем окне
рассвет опять лишь рваные ошмётки.
Прорвавшийся нечаяно извне
сквозь внутренности ржавые решётки.

Как страшен бывает порою

такой пустяк:

снять обувь, пройтись босою

просто так -

по траве,

по лужам,

по чьей-то судьбе…

Так страшно

порой вернуться к самой себе -

маленькой

в  платье синем

в белый горох.

Бегали мы босые

столько дорог

луж столько,

столько речек

и ручейков.

Мы не боялись

жизни и сквозняков.

Отношения Бога и человека, Христа и души человеческой мы привычно сравниваем с брачными. Но можно ли представить себе ситуацию, когда девушка подаёт в суд на юношу за то, что он в неё не влюбился, хотя это, по её мнению, единственно верное для него решение? Абсурд! Почему же нам не кажутся абсурдными всякого рода претензии к социуму, к окружающим людям, за нелюбовь к христианству? Не мы ли та «закваска», благодаря которой должно бы «вскиснуть» всё социальное «тесто»? Не с себя ли надо спрашивать? Любовь, которую дарит нам Христос, разве не должна быть отдана вовне — нуждающимся?

Это разновидность неофитства, когда ригоризм направлен не на себя и свои пороки, а на другого — так проще. И кажется, что можно дубиной закона так жахнуть по душам, что они уверуют. Или, если быть более честными перед собой, начнут уважать или хотя бы бояться.

Но смысл разве в этом? Разве Христу нужна любовь по принуждению? Или это мы, как привилегированный класс, ищем утверждения и подтверждения своего статуса — и только?

На свидания приходят по лучу
все, кто светом дышит или слышит.
Очень многих видеть я хочу
на мосту среди цветущих вишен.
По карманам рыщут чудаки —
ищут для небесных птичек крошки.
Недовольны ими индюки:
ждали видимо с высот кормёжки  —
не дождались. Горизонт в цвету,
радугами скачут чьи-то взоры  —
на мосту светотене́й узоры
заплетают косы на лету.

Забор во всю ширь,
где жизнь без души —
иная реальность:
не дом, а вокзальность.
Как будто расстрел
из множества стрел.
Неужто в аду 
ты жить захотел?

* * *

Транзитом 
прочь уходят люди:
мгновение —
и мы забудем
о человечестве
вполне изжитом
и небе —
просто реквизите.

Существуют разные мнения насчёт раннего развития детей. С одной стороны, мода на него появилась уже давно, до сих пор с каждым годом растёт число всевозможных развивающих центров для малышей. С другой стороны, некоторые психологи считают, что это вредно. Попробуем разобраться…

Если называть развитием посещение «развивающих» кружков и центров, то вряд ли оно принесёт пользу ребёнку до трёх лет. Тем более если во время занятий в этих заведениях рядом с ребёнком нет мамы или папы, – тогда я тоже против такого «раннего развития». Потому что в этом случае малыш недополучает очень важного в таком нежном возрасте общения с родителями. Да и компетентность преподавателей в подобных центрах вызывает сомнения.

Солнце, горячий песок, жара.
В небе не видно ни тучки.
Словно тюлени туристы лежат,
Черные, мокрые, тучные.

Берег ласкает солёный прибой,
Песни свои напевая.
Я наливаю в сердце покой
Из позабытого рая.

Моїй матері, Ганні 
Володимирівні Коноплі

Яка це розкіш – слово «мама»,
Немов хрусткий із печі хліб.
Яка це розкіш – чути змалку
Найкраще слово на землі.

Хитає вітер тонке віття,
Співає півень в курнику.
Яка це розкіш – бачить влітку
Матусю рідну у садку.

Дивлюсь у простір синій-синій.
Журчить там вічність, мов струмок…
Яка це розкіш – чути сину
Слова від мами: «Мій синок».

Усталая душа, поди приляг 
под тенью пальм, 
которых нет в помине.
Теней вуаль —
пристанище бродяг,
один другого неповинней.
Отсутствие дорог — земной упрёк:
врастай стеблём и лепестками,
и с животными
ищи свой путь туманов поперёк,
присыпанный песками 
беззаботными.
Беги навстречу глупому себе —
находят разум весь и сразу,
затем стоят недвижно на столпе
и лицезреют небо стразами.

Участок был давно заброшен. Сетка на заборе в нескольких местах оторвалась и повисла словно порванная паутина. Калитки вовсе не наблюдалось, вместо неё торчали ветви разросшегося куста черноплодки, закрывая собой проход. Всюду царствовали крапива и одуванчики, одичавшие без руки человека и поглотившие собой даже кусты смородины и малинник. Маленький домик уныло просматривался вдали. Крыша его покосилась, дверь съехала, а окна были наглухо забиты фанерой.