Омилия

Бабушка (её Маша упорно зовёт мамой) ушла в булочную, а прабабушка плохо слышит. Она поворачивает рычажок — и музыка гремит на всю просторную квартиру, улетая к высокому потолку, отражаясь от печного бока и железных ставен на окнах, что ведут на крышу пристроя. У Маши (ей, кстати, скоро четыре) распахиваются карие блестящие глаза. «Рула-терула…» — поёт тётя с крохотного экрана в широкой, как у принцессы, юбке, — «…Если к другому уходит невеста, то не известно, кому повезло!» Музыка словно несёт её куда-то, где хорошо и где поют и танцуют — на Ёлку или в театр… Маша подпевает и кружится, кружится и подпевает — «Рула-терула!».

Жанр

В сборнике «Лесная пустынь» (1) можно выделить двенадцать повествований, объединенных в большей или меньшей степени пастырской тематикой и условно названных «пастырскими рассказами». Рассказы сборника художественные и одновременно документальные, точнее невымышленные. Кроме художественной ценности, они наделены качеством, особенно важным для исследователя эпохи: свидетельства времени, быта, церковной практики, богословия, мировоззрения православных пастырей и мирян.

29

Три дня назад, около Троицкого собора, Ольга Александровна встретила свою близкую знакомую баронессу Типольт.

Княгиня Езерская назвала приятельницу по имени, наткнулась на недоумённый взгляд холодных синих глаз баронессы, и поняла, что та её не узнала.

Она приняла это равнодушно. Ольга Александровна понимала, что очень подурнела за последнее время: похудела, осунулась.

Всё её существо до краёв было заполнено тревогой за сына, не отпускавшей ни на минуту.
Днём княгиня держалась: улыбалась, разговаривала, управлялась с домашними делами. Но ночью, долгими часами лёжа без сна и глядя в темноту, она думала только о нём. О своём красивом и благородном мальчике. Последнем мужчине в роду князей Езерских.

Моя душа над городом летит:
Отбрасывая призрачную тень,
Восторженно встречая день,
Заглядывая в солнечный зенит.

Любуясь панорамою с высот,
Играя с облаками в звонкий мяч.
Рассматривая, как из пчелиных сот
Выходят шут, циркач или палач.
И начинают строить новый мир;
Кого развеселить, кого сослать
  И ульи наших  северных  квартир
  Я буду непременно вспоминать.

Моя судьба над городом летит:
Цветут сады и грезят о плодах.
И, кажется, что в воздухе звенит
Мелодия о прожитых годах.
И в памяти затейливо встают
Квадраты улиц, хороводы лиц –
Они в толпе друг друга узнают
По профилю похожему на птиц.

Моя душа над городом летит…

Ночь 28 апреля 2010 года
 

Всё сгорит на Суде истории:
То, что с гордым упрямством строили,
Чем дышали…
И чем, с беспечностью,
Наслаждались как гласом вечности;
То, что в громких речах назначили
Сверхидеями, сверхзадачами…
Что казалось нужнее хлеба нам… –
Только послано Богом нé было.

Всё сгорит на Суде истории…

9.02.2010 г.
 

Глава пятая

Афанасий Николаевич Сальников в спокойном состоянии духа прошлое никогда не ворошил, лишь рассерженный или обиженный, пытаясь унять готовое выпрыгнуть из груди сердце, прикрыв глаза, устремлялся мысленно в те далекие годы. Делал это, чтобы успокоиться, и прежде такое удавалось, но в последнее время вместо приятных радужных воспоминаний ему стали видеться лица раскулаченных крестьян "при городе".

Фамилии и имена Сальников давно путал, и вспомнив до мельчайшей черточки чье-либо лицо, бывало, не мог сказать, как того человека звали. Зрительная память цепко держала лица, на тот случай, если вдруг кто-то из изгнанных вернется с отмщением. Нужно успеть упредить удар. Жена по ночам закрывала ставни на окнах, запирала их на крепкие запоры. Афанасий Николаевич не расставался с наганом, спал - под подушку прятал. Днем Сальников был недоступный и неподкупный председатель Городковского Совета, а если бы глухой ночью кто-нибудь заглянул в потемки его дома, то увидел бы там обычного, заурядного, трясущегося за свою шкуру слабака.

Лора присела на краешек качелей. Рядом на траве лежал трёхцветный кот, который тут же прыгнул к ней на колени. Медленно проводя рукой по шелковистой шерсти от ушей до хвоста, она пожаловалась ему: «Мурик! Серёжа с Леной опять со мной не разговаривают, называют меня врушкой, - и тяжело вздохнув, продолжала - пусть не верят, что моё колечко волшебное. Да, волшебное, и оно обязательно исполнит моё желание. Так сказала бабушка, а я ей верю». «Мурр…»,- ответил ей кот и запрыгнул на дерево. Девочка подняла руку и посмотрела на колечко, заблестевшее на солнце: «Как мне хочется найти настоящего друга, который будет мне всегда верить и будет моим защитником! Для этого я согласна даже попасть в волшебную страну».

Тихо сияет ночь,
Спать не могу, не хочется,
Всё отгоняю прочь
Мысли об одиночестве.

Звёзд надо мной не счесть,
Будущее – невнятное,
Что-то на свете есть
Вечное, необъятное!

Знаешь, как больно жить –
Рядом сплошные гадости,
А мне бы к себе склонить,
Капельку чистой радости.

Сколько осталось их,
Тех, что душою чистою,
Молятся за других,
Пламенно, честно, истово.

Смотрит с иконы Лик –
Падают башни-мнения.
В горле застывший крик:
Боже – долготерпения!

Может последний стих
Этой рукою пишется…
Сколько осталось их,
Тех, чьи молитвы слышатся?

2009-10

Глава третья

Кирилл Аркадьевич Ломунов частенько бывал недоволен своим сыном. Не мог Игоряха отцу угодить.
После армейской службы вышло у Ломунова-младшего притулиться в жизни лучше бы да не надо – назначили Игоряху председателем районного спорткомитета. Парень с пеленок считал себя не только заядлым, но и удачливым футболистом, того же мнения были и все, кто приходил поглазеть да поохать на городской стадион, где капитан Ломунов с сотоварищами мастерски управлялись с мячиком, и любые заезжие команды терпели одни поражения.

Зацепило…Обожгло…Скучаю,
Радуюсь, как первому лучу.
Жил по слову: «моя хата с краю…»,
А теперь и «края» не хочу.

И ломая старые привычки –
С искренней душою к алтарю.
Раскрываю все свои кавычки,
И, как можно твёрже, говорю:

Да сдалась мне что ли эта хата?
Есть на свете вещи поважней.
Улыбаюсь: Наташуля, Ната,
И всё время думаю о ней!
2010 

У каждого в жизни бывали случаи, казалось бы незначительные, которые украсили жизнь, наполнив обыденное существование каким-то необъяснимым очарованием.

Кстати, а у вас есть хомячки? Если нет, то вы меня вряд ли поймете. А мне так хочется быть понятой. Без хомячков, правда-правда…

А дело было так. Шла я, обдумывая множество разных рутинных вещей, которые слоями возлежат в моей маленькой голове. Эти самые вещи, а вместе с ними и мысли о них, вечно толпятся, склочничают, норовят пролезть без очереди. Я же пытаюсь обдумывать все по порядку, двигаясь по кругу. Но жизнь часто требует нарушить этот порядок, хотя соблюдать его непросто, и я всегда предельно напрягаюсь для этого. Только нарушить порядок бывает еще сложнее.

Исчезает муза, как роса.
После удивительных наитий
Кто-то затворяет небеса
И опять находит полоса
Ничего незначащих событий.

В эти дни случайные слова
Не ложатся в искренние строчки.
Всё не так и кругом голова,
Осаждают мысли-острова
И скупые фразы-одиночки.

Бесполезно, сердцу вопреки,
Строить цепи мёртвых предложений.
Я за то, чтоб красота строки,
Как заря весною у реки,
Радовала ясно. Без сомнений.
2010

Давно…
         В городишке безвестном,
Где люд пировал и грешил,
Отмечен молвою нелестной
Убогий при паперти жил.

Потребного сам не попросит,
Сутул, не ухожен никак –
Был рад он, коль кто-нибудь бросит
Брезгливо некчёмны й пятак.

Не ради корыстной ловитвы –
Небесною жаждой томим –
Усердно творил он молитвы
Всем пламенным сердцем своим.

Народ, проходя, насмехался;
Дразнили мальчишки порой…
А город пред Богом держался
Лишь этой молитвой святой.

Средь нравов разгульно-нестрогих,
Где к доброму люд поостыл,
Не кто-нибудь – этот убогий –
Единственный праведник был.

… Он умер легко и смиренно
В обличии скромном своем,
И в городе хлáдно-надменном
Никто не восплакал о нем.

… И где же то древнее место?
Какое названье ему?
Увы, этот город – безвестный.
Мы знаем с тобой, почему…

7.02.2010 г.
 

Поздравляю всех с Неделей Жен-Мироносиц...

Посвящается Марии Коробовой…

Вы с Ним стоите у Креста,
Сердца звенят колоколами!
И эта музыка чиста
И обжигает душу пламя

Той чистой, искренней любви
Пример которой, вдруг увидев,
Смирив кипение в крови
И фарисеев не обидев,

Мы говорим, - Господь простит.
И лица обращаем к свету:

И высыхает след обид
И песня до конца допета.

21апреля 2010 года, Наталья Трясцина
 

Глава первая

Сергуня, тридцатилетний внучок, опять заявился к деду Афанасию изрядно подвыпивши. Приветствуя старика, провизжал ретиво и плюхнулся, немного озадаченный, прямо на порог — дед не проклял его за пьянку, как обычно, последними словами, а отбросив газету, проскрипел сурово и требовательно:
 — Где твой дружок-от журналист? Волоки-ко его сюда!..

Валька Сатюков, Сергуни Сальникова ровесник, работал в редакции районной газеты и слыл в Городке «очеркистом-портретистом». Накануне любых праздников он, оторвавшись от информационных «тонн, метров и гектаров», отправлялся к какому-нибудь фронтовику и, вынудив того выставить пару поллитровок, заполнял по шумок каракулями листки в блокноте.

Я себе давно уже не верю,
Как не верят в радугу зимой.
Притупило время все потери…
Господи, спасибо что живой.

Мне судьба игривою молодкой,
Притворяясь доброй и родной,
Перед смертью нацедила водки
И под жернов бросила стальной…

И душа привыкла к бездорожью,
За плечами опыт вековой.
Сыт по горло коллективной ложью,
Как под осень высохшей листвой.

Я теперь не часто улыбаюсь,
Нарушая правила игры.
В этой жизни много краснобаев
И довольно всякой мишуры.

Зажигают маленькие спички
Свечи веры в день сороковой,
А из сердца тихо, по привычке:
Господи, спасибо что живой!
2010