Тимофей. гл.29

29

Три дня назад, около Троицкого собора, Ольга Александровна встретила свою близкую знакомую баронессу Типольт.

Княгиня Езерская назвала приятельницу по имени, наткнулась на недоумённый взгляд холодных синих глаз баронессы, и поняла, что та её не узнала.

Она приняла это равнодушно. Ольга Александровна понимала, что очень подурнела за последнее время: похудела, осунулась.

Всё её существо до краёв было заполнено тревогой за сына, не отпускавшей ни на минуту.
Днём княгиня держалась: улыбалась, разговаривала, управлялась с домашними делами. Но ночью, долгими часами лёжа без сна и глядя в темноту, она думала только о нём. О своём красивом и благородном мальчике. Последнем мужчине в роду князей Езерских.

Ольга Александровна вспоминала его смешным, лопочущим малышом, наотрез отказывающимся есть кашу. Его не ругали, а просто отправляли из-за стола, и на обед давали ту же самую кашу.
— Князья не могут позволить себе капризы, — сурово выговаривал Севе отец. Мальчик обидчиво поджимал губёнку, но не плакал, а понимающе кивал головой.
«Может быть сейчас, когда я нежусь в постели, он умирает? Или стоит под дулом красноармейских винтовок и молится перед смертью?…»

Пётр Сергеевич почувствовал, что жена не спит. Присев на край кровати, он взял двумя руками её лицо, поцеловал сухие глаза и вздохнул:
 — Потерпи, Олюшка. Наш Севочка обязательно вернётся.
Но она знала, что никогда больше не увидит сына. Ни-ког-да!

Странно, но провожая на Русско-Японскую войну первого мужа, Ольга Александровна совершенно не волновалась, разве только о том, чтобы Андрея не продуло в вагоне литерного поезда. Его гибель на флагманском корабле «Петропавловск» прозвучала тогда громом с ясного неба.
«А Всеволод… Он борется за Веру, Царя и Отечество не против иноземцев, а против своих, родных, против тех людей, которых русским князьям на роду написано защищать. И это страшно, — думала княгиня Езерская, мысленно представляя себе стройную фигуру сына и его тёмно-серые, отцовские глаза, силясь вообразить то, что они сейчас видят.

… Через несколько часов езды на угнанном паровозе, Всеволод уснул. Он не спал уже несколько дней, и как ни пытался отогнать дремоту, усталость взяла своё.
Ему снилось море. Тёмное Балтийское море, тяжёлой холодной волной хлещущее в борт императорской яхты «Полярная звезда».

В строгом офицерском мундире, на палубе стоял сам государь Николай Александрович, глядя вдаль в длинную подзорную трубу с выдвижным окуляром.
Он повернулся к Всеволоду и, улыбаясь, проговорил:
 — Неужели, это тот самый князь Езерский, которого я видел совсем ребёнком?
 — Да, Ваше императорское величество, — щёлкает каблуками Всеволод и напоминает, — Вы изволили пожаловать мне часы.

 — Часы? — удивляется царь, и повторяет. — Часы…
 — Смотри, какие у него часы, — услышал Всеволод и открыл глаза. Над ним склонился Грицай, двумя пальцами тянущий из его кармана серебряную часовую цепочку.
Увидев направленный на него взгляд, мужчина отдёрнул руку и смешался:
 — Ты не подумай чего плохого. Это я так. На всякий случай. Узнать, вдруг ты белогвардеец?
Всеволод сглотнул пересохшим ртом и хрипло спросил:
 — И что тогда?

 — Как что? — не понял Грицай.
Всеволод пояснил:
 — Что будет, если я окажусь белогвардейцем?
Грицай оглянулся на Мишаню, старательно бросавшего в топку осиновый чурки и, соорудив из пальца пистолет, шутливо направил его на князя:
 — Пристрелю.
 — За что?
 — За то, что белые против трудового народа.

Грицай прикрикнул на машиниста, чтоб не забывал смотреть за дорогой, и присел рядом со Всеволодом.
 — Ты понимаешь, — он доверительно положил князю руку на колено, — я на хозяина во как наломался, — он рубанул ладонью по горлу, — меня родители с детства к работе пристроить старались. Куда только не отправляли: и к купчине приказчиком, и на ямщицкий двор при лошадях, веришь, даже буфетчиком на почтовой станции работал, а ни к чему душа не лежит.
Хочу сам барином стать.

Всеволод шевельнулся, разминая затёкшую спину, и поинтересовался:
 — Зачем же ты за новую власть воевать хочешь, если они всех помещиков на виселицу собираются отправить?
 — За красных? — ухмыльнулся собеседник, — Э, нет! За красных я воевать не буду. Ищи дурака!
Он доверительно понизил голос и прошептал: мы с Мишаней к атаману Зелёному пробираемся. Слыхал про такого?
 — Нет.

 — Про него пока мало кто слышал, — авторитетно заявил Грицай, — но ты дай срок, мы с ним развернёмся. И белых, и красных в фарш покрошим, да будем на Юге полновластными хозяевами.
Говорят, что Зелёный всех своих бойцов хуторами награждает. Вот я и думаю, возьму себе хутор побогаче, Нюрку свою с дочкой туда перевезу, и заживу куркулём.
Чем плохо?
Всеволод пожал плечами:
 — Плохого ничего, если не считать, что куда-то надо девать хозяев хутора. Это не по закону.
 — Нет, ты всё-таки белогвардеец, — развеселился Грицай, тряхнув кудрявым смоляным чубом, — Слышь, Мишаня, наш приятель, похоже, из благородных, законы уважает.
Да кому они нужны твои законы, если война идёт! Кто сильнее, тот и прав.
Всеволод не стал спорить, а нехотя поднялся на ноги и подошёл к машинисту, облокотившемуся в открытое окно паровозной будки.

Локомотив катил мимо озерца, уже успевшего покрыться пузыристой ряской лягушачьей икры.
На сколько видит глаз, кругом железной дороги расстилалась заросшее молодой травой пастбище с покосившимися загонами из тонких жердин в которых бродило насколько коров.
Машинист вытер с лица копоть и налёг на рычаг, бросив через плечо:
 — Раньше здесь от скота густо было.

Он встал спиной к Грицаю и еле шевеля губами, проговорил Всеволоду:
 — Ты господин хороший, если жить хочешь, беги отсюда. Я на повороте снижу ход, ты придвинься к левой двери, и прыгай.
По его напряжённому голосу, Всеволод понял, что машинист не шутит, и ему действительно угрожает опасность.
«Вдруг врёт?» — мелькнула мысль, но тут же отступила. Лицо железнодорожника выдавало явную тревогу.
 — А ты?

 — За меня не беспокойся.
 — Эй, паря, набей полную топку дровишками, а то сейчас крутой подъём пойдёт, — приказал машинист Мишане и подмигнул Всеволоду. — Уже скоро.
Князь шагнул к левой двери, держась за поручень выглянул, сделав вид, что высматривает светофор впереди, и телом почувствовал, что машина плавно начала сбавлять ход.
 — Пора!

Крик машиниста прозвучал как выстрел.
Всеволод молниеносно подхватил вещмешок, выгнувшись дугой, перемахнул через высокие ступеньки и кубарем скатился под откос, боковым зрением успев увидеть, как с другой стороны путей мелькнула железнодорожная форма.
 — Куда, убью! — раздался еле слышный крик с паровоза, быстро набирающего скорость под крутой уклон.
Всеволод перекатился на спину, и уставился в проплывающие над ним облака. От рельс еле уловимо пахло мазутом, а в начавшей зарастать розовой кашкой колее, трещали кузнечики.
Он так загляделся на белые барашки в голубом небе, совсем не похожим на Петербургское, что вздрогнул, когда сверху послышался шорох, и с насыпи съехал железнодорожник.
 — Жив, ваше благородие?
 — Жив.
 — Ну и славно.

Машинист во весь рост разлёгся на песке, вытянувшись так, что кости захрустели, и стал рассказывать:
 — Я, барин, как только вас троих увидел, сразу понял, что ты из офицеров, к своим на Дон пробираешься.
И знакомцы твои это раскумекали. Переглядывались, перешёптывались, пока ты спал.
А потом тот, длинный, Мишаня, Грицаю из кармана финку передал, да на тебя пальцем ткнул, чтоб прирезать, значит. Тут ты и проснулся. Это тебя, видать, твоя мамашенька у Бога отмолила.
Он замолчал.

Только сейчас Всеволод разглядел, что машинист ещё совсем молодой. Наверное, одних с ним лет. Невысокий, жилистый, лицо открытое, честное. Всеволод много насмотрелся на войне на таких вот русских парней, всегда готовых положить жизнь за други своя.
Его затопила волна благодарности к этому совсем незнакомому человеку.
Он с признательностью посмотрел в глаза спасителю и спросил:
 — Ты почему мне помог?

Не переменяя позы, парень улыбнулся, отгоняя рукой подлетевшую осу, и обыденно сказал:
 — А как же иначе? Нешто ты бы по-другому сделал?
Мы теперь с тобой, одной ниточкой связаны. Вместе и выбираться будем.
Но ты, господин, не бойся, я эти места хорошо знаю.
До Тамбова тебе надо?
Всеволод утвердительно кивнул:
 — Да. До Тамбова.

 — Ну, так будешь там к воскресенью. Не сомневайся.
Путь до Тамбова занял два дня. Сначала долго шли по тракту, прибиваясь к крестьянским обозам, потом немного проехали на дрезине, выпрошенной у путевого обходчика, за что Николай, так звали железнодорожника, пообещал обходчику переслать с оказией бутыль самогона, а уж когда дорога пошла по городским предместьям, Николай распрощался со своим попутчиком.
 — Невеста у меня здесь, — объяснил он князю Езерскому, — так что я не в накладе. Думаю, тут и осяду, назад в Рязань уж не пойду.
А тебе, ваше благородие, туда дорожка лежит, — он указал рукой в сторону высоко стоящего в зените полуденного солнца.

Да смотри, с бандитами больше не связывайся!
Весь остальной путь Всеволод шёл один. Делая по тридцать вёрст в день. Ел, как придётся, пил из ручьёв, купался в озёрах. Один раз, дав себе несколько часов отдыха, в мутной реке с красноватой водой выстирал свою одежду, которая досыхала уже на нём.

На подходе к Дону князь так износился и изорвался, что когда, наконец, вошёл в станицу Ольгинскую, где располагался штаб Добровольческой армии, от него шарахались даже привычные ко всему деревенские собаки, а добросердечные бабушки совали в руки милостыню, от которой хотелось плакать.
 — Господин штабс-капитан, — по всей форме обратился он к адъютанту генерала Маркова, — доложите его превосходительству, что штабс-капитан Езерский прибыл в его распоряжение.

На следующий день, Всеволод уже командовал батареей. Красные наступали, Добровольческая армия несла тяжелейшие потери, и впереди был решающий бой.