Омилия

Проходит осень... вновь болят суставы...
И мысль тоскою вновь обволоклась.
Грущу тихонько... нет на грусть управы.
Эх, разгулялась... растревожив всласть...

И открываю вновь твою страницу,
И погружаюсь снова в мир стихов,
Ив ритме вальса вновь строфа кружится,
Я их читать без устали готов.

Стихами мы сближаем растоянья.
С волнением глядя на монитор,
Беседу мы ведем с тобой молчаньем...
Но как приятен этот разговор.

И лишь шуршат, шуршат по кнопкам пальцы,
И грусти нет, и боль давно прошла...
За доброю беседой двух скитальцев,
Забыты мысли все... отложены дела...

Ты знаешь как болит душа? —
Клокочет кровь и рвутся нервы,
Беззвучно плачет, чуть дыша,
И криком тает во вселенной.

Чтобы познать такую боль
И слышать смерти приближенье,
Не быть обманутым толпой,
Увидеть сути отраженье —

Отдай всё прошлое, порви,
Оставь безумие и к Богу
Взывай о помощи, проси
Свой крест и крестную дорогу.

Тогда поймёшь живую боль,
Желая с нею породниться —
Христос пожертвовал собой,
Чтоб с Богом нам соединиться.

   Отношение Ф.М.Достоевского к китайцам было неоднозначным. С одной стороны, он восхищался упорядоченностью их жизненного уклада, их собранностью, чего не хватало и не хватает русскому человеку, подверженному влиянию бурных душевных стихий. С другой стороны, гордился, что его народ остаётся непознаваемым для всего мира, а китайскую предсказуемость считал, наоборот, недостатком, о чём мы узнаём из публицистики Достоевского и восстанавливаем по отдельным упоминаниям обо всём китайском в его текстах. Во введении к своему «Ряду статей о русской литературе» в 1861 году он пишет: «Если есть на свете страна, которая была бы для других, отдаленных или сопредельных с нею стран более неизвестною, неисследованною, более всех других стран непонятою и непонятною, то эта страна есть, бесспорно, Россия для западных соседей своих. Никакой Китай, никакая Япония не могут быть покрыты такой тайной для европейской пытливости, как Россия, прежде, в настоящую минуту и даже, может быть, еще очень долго в будущем» [1, т.11, с.12].  

Жёлтым бисером песок
Рассыпается по пляжу.
Я спешу найти восток
И несу свою поклажу
Из воды и шума волн,
А ещё – немного хлеба.

Я хочу услышать горн,
Призывающий на небо.

Белый купол маяком
Долго мне ещё послужит.
В жёлтой жиже, босиком,
Я иду на вечный ужин. 

Скорбь, как тёрка, трёт мне душу:
Больно сердцу, больно мне.
Обжигает жаром, сушит –
Вся душа горит в огне.

Знаю я, что мне полезно
Пострадать за все грехи.
Радость жизни вдруг исчезла,
Но рождаются стихи.

А стихи, как дождь весенний –
Серебристый и косой.
Улучшают настроенье,
Вдаль уносят за собой.

Все стихи мои – молитвы
Из души, из глубины:
Тоньше самой острой бритвы
Режут рифмой ночью сны.

Боль душевная питает
Вдохновения полёт.
Скорбь слезами омывает,
Расплавляет в сердце лёд.

А когда молитва хлынет
От бессилия души,
Бог объятия раскинет
В час полуночной тиши.

Успокоит Своё чадо,
Нагрешившее сполна.
Что ещё для счастья надо?
Бог, молитва и луна.

13.06.09

Беседа с митрополитом Калужским и Боровским Климентом

— Каким должен быть настоящий православный христианин с духовной и телесной точек зрения?
— Настоящий православный христианин в своем сердце должен иметь любовь и всегда поступать по вере, по Евангелию. Тогда совесть постоянно будет подсказывать человеку, правильно он поступает или нет. Свой внутренний мир надо устраивать так, чтобы, как говорит преподобный Ефрем Сирин, видеть свои грехи и стремиться к очищению.

С принятием христианства нашим народом на Руси стала развиваться письменность, градостроительство, архитектура и т. д. Но православие дало русскому народу еще и образ святости. Мы получили духовное наследие именно святой Византии, где было очень много подвижников веры. Вспомним хотя бы святых Отцов, защищавших истину Православия, истину Евангелия на Вселенских Соборах. И нам необходимо помнить: человек призван к стяжанию (приобретению) святости. «Будьте святы», — говорится в Библии, — «как Господь ваш свят».

Томится пламенем вулкана слово
В душе, терзаемой
противоборством чувств;
Сорваться лавою готово с уст,
Но в недра «я» откатываясь снова
И тлея тихо угольком кадила.
На время пламя страсти укротив,
В душе мятущейся рождает взрыв
Глубинная таинственная сила…
Как узники, сорвавшие оковы,
Кипящей лавой – звуки и слова,
И только уловимое едва,
Из недр выходит истинное слово.
 

А на мелованной бумаге мело.
Намётки литер ворошили ветра.
В оконном створе истекало стекло
И бились капли в перекрестия рам.

В его груди не помещались слова.
Слетали, капали на кожу листа.
От любопытства бредил лунный овал.
Томился замысел стихами не став.

Поэт не бредил, не любил, не скучал.
Топил берёзой холостое шале
И лил целительной заваркою в чай
Наличный сбор сушёных вёсен и лет.

Так повторялось долго изо дня в день.
Там лес шумел неподалёку, елов.
Взбивала ложе белокурая лень.
И на мелованной бумаге мело.

 Присутствием твоим питала сердце,
Словами вечными сплетала вязь лугов,
Душою открывая тихо дверцы,
Я находила край, где сущее без слов

Без препирательств глупых – рвалось к небу,
И там, столкнувшись с синевою – вознеслось,
Как пало на ладони, словно хлебом,
Как крошками голубизны - остыла злость.

Россия ждёт деяний, а не слов,
Поднять её с колен ещё не поздно.
Служили б ей не в поисках даров,
А жертвенно, Творца призвавши слёзно.

О Родина! Тебе пришлось пройти
Сквозь бездну тьмы, предательства и страха.
Не гнев Отца – исток того пути,
Безбожие тебя свело на плаху.

Тебе твердят, смеясь: «Обречена!»,
Сынов твоих толкают к отреченью.
Но правда в том, что ты наречена
Невестою Христовой во спасенье.

Оставь, Россия, обречённый взгляд –
Тебя Господь явить желает миру,
Вернув чистейший свадебный наряд,
Величие, могущество и силу.

Пора стряхнуть былых времён позор
И дани не носить к тому подножью,
Где высечен твой смертный приговор:
Безверие, бесчестие, безбожье.

18.02.2011 г.

Окончание. Сначала читайте:
«Быть человеком»
«Быть человеком II»

III

Вопрошание об истине, поиск истины создают в человеке человека. Но что есть истина? Этого страшного, заоблачно высокого слова люди избегают и даже боятся. Оно им кажется заумным, непонятным и бесполезным для жизни. Но «истина — это то, что есть на самом деле» (такое определение дал профессор богословия А. И. Осипов). Не то, что кажется, а то, что есть! Оказывается, увидеть мир и вещи такими, как они есть, не так уж просто, и наше представление об истине вовсе не тождественно истине. Мы давно потеряли себя среди своих мнимостей и чужих хитростей. Таковы и наши представления о правильном и нравственном...

Примером распространенных понятийных ошибок может служить шутка, которую я очень люблю и часто повторяю: «Эгоист — это тот, кто любит себя больше, чем меня». Изумительная фраза! Ирония её в том, что субъект такого высказывания видит точкой отсчета лишь себя, и потому не замечает, что сам является куда большим эгоистом, чем тот, о ком говорит. Более того — тот, другой, как мы понимаем, вовсе не эгоист, а обычный человек, который просто не позволяет поработить себя, завладеть собой как предметом. О, как часто мы обрушиваем свой «праведный гнев» на тех, кто не позволяет сесть себе на голову. И, по большому счёту, все наши добродетели похожи на эту борьбу корысти против эгоизма — в другом, но не в себе. Такова болезнь нашей заблудшей совести.

Страницы книжек, не дочитанных до корок...
Лом школьных истин на свинец дворов меняя,
Прочёл случайно, что есть где-то древний город,
Какой-то Иерусалим — Йерушалаим.

В агитбригадного мыча составе хора,
Слова о вере уравняв с собачьим лаем,
Я проклинал, зевая, чуждый миру город -
Поповских басен колыбель — Йерушалаим.

"Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу, ради милости Твоей, ради истины Твоей".
113 псалом
 

Двести лет после битвы нас спасает молитва,
За Отечество наше, за российскую честь.
Привлекает внимание простор русских пашен:
Чьих-то злых пожеланий у России не счесть.

Но живет в нашем сердце
Бородинское поле.
Никуда не задвинуть,
Эту горькую весть.
И горит в нашем сердце
Божия воля:
За Россию погибнуть
Мы сочли бы за честь.

(основан на реальной истории)

Томно и не спеша прибывал день, согревая землю тёплыми лучами весеннего солнца. Уставшие от зимнего однообразия горожане спешили соединиться с природой, оставляя в городской суете вчерашние заботы, мечты настоящего и обещания будущего…

«Вся моя жизнь — зал ожидания с бесконечными проблемами и неурядицами…» — размышляла Наталья по дороге в кабинет старшего следователя уголовного розыска Загорулько. — «Этот загогулька мне совершенно не нравится, просто сил нет уже в сотый раз ему объяснять что мне нужно… Хм… А может я сама не знаю чего хочу?» Наталья, постучалась в кабинет и, не дожидаясь ответа, открыла дверь.

Как хорошо писать только прозу!
Не сходить с ума, не взлетать в облака.
На подаренные тобой розы,
Смотреть свысока.
 

А глина на кладбище рыжая,
И небо легло васильком…
И встану к покойнику ближе я,
Прикрывшись черным платком.

Ни плача нет, ни смирения.
Отец мой, прости меня.
Двенадцать лет вдохновения,
Страдания и огня.

Двенадцать лет откровения.
Двенадцать рябиновых лет.
Двенадцать лет сожаления,
Что папы на свете нет.
 

Бурки да калоши –
Тёплая зима.
Снег травой взъерошен,
В полусне дома.

Распластался вечер,
Дышится легко.
Фонари – как свечи
У святых икон.

Постоим, покурим,
Поразмыслим вслух:
Не несутся куры,
Не поёт петух.

Горе смеющимся попусту вечно,
Души которых подобны слепцам:
Выбравший маску с оскалом беспечным
Вряд ли заметит начало Конца.

Счастлив ли здесь созерцатель ленивый?
Жизнь для него – сновидений поток.
Будет бесплодной душевная нива –
В мёртвой земле не взойдёт колосок.

Но погружённый в раздумья «блаженный»
С сеткой морщинок на светлом челе,
Душу живую приводит в движенье,
Истины свет обретя на земле.

Я зверем рычал: «Вот, возьми и отстань. Отстань наконец. Уйди».
Выкидывал сердце — остывшую сталь из каменной ложи груди.
Он брал его молча. Вздыхал. Уходил. Туда, где никто не искал.
В то место, где душную сырость могил внаём предлагает тоска.

В том месте не сходятся ленты дорог, там нет даже дров для костра.
Там каждый, туманом объятый, чертог венчают сомненье и страх.
Там, тщетно пытаясь успенье искать, влачится потерянный век,
Плутают следы на зыбучих песках отпетых духовных калек.

   «Я – царь горы!» - закричал небольшого росточка мальчишка, грубо растолкав детвору и забравшись на глиняную кучу. Другой, посчитав воцарение в столь наглой форме незаконным, вопреки правилам детской игры бросил в царя резиновый мяч. От неожиданности без пяти минут «владыка», не успев вступить в свои законные права, шлепнулся на глиняный трон. Хохотала детвора, с которой я гоняла пыль дорог моего детства: уличная справедливость торжествовала.
Сталкиваясь в очередной раз с хамством, всегда расстраиваюсь, даже робею поначалу. Но, вспоминая сверженного царя глиняной горы, быстро обретаю душевное равновесие. Представляю наглеца маленьким цыпленком из детского рассказа Корнея Чуковского. Цыпленок захотел подобно красавцу петуху взлететь на забор и закукарекать, но силенок было еще маловато, шлепнулся в лужу. Мама-курица подбежала, нежно обняла, утешила.