Омилия

Кто такие святые?

Святых, как правило, принимают за людей необыкновенных, как бы ненормальных в хорошем смысле этого слова — т. е. не таких, как мы. И в этом суждении есть доля истины, с небольшой поправкой: ненормальными являемся мы, а не они. Святые — это как раз самые нормальные люди, каждый из них в свою меру приблизился к норме. Если этого не понять, все наши представления о цели и смысле их существования будут ошибочными.

«Какая радость быть человеком! Она познаётся, как только человек почувствует другого человека Христом», — восклицает преподобный Иустин (Попович), приоткрывая нам главную правду о святых: они чувствуют Христом. Для них Христос не абстракция, а сокровенная суть их богоустремлённой личности. Святые живут Христом и во Христе, они думают Христом, чувствуют Христом, действуют Христом. Христос для них стал первым другом и братом, первым помощником в делах и при этом единственным Царём их внутреннего мира.

Общение святого с миром, с другими людьми осуществляется не напрямую, а опосредовано — через Христа. Он смотрит на всё через Христа, как через линзу, выпрямляющую все кривизны человеческого ума.

Казался миг вечным, но время упрямо
льет воды и катит в сердечное пламя,
незримо и властно вздыхая наречьем,
жжет кожу и холодом дует на свечи.
Шаг вынужден, кажется прежнее странным,
нет сил затянуться открывшимся ранам,
нет воздуха, почвы, основы и права,
и сохнут, и гнутся деревья и травы.
Сама по себе, без усилий, «свобода»,
играя, меняет и смыслы, и коды,
все в том же порядке, украдкой, пунктиром
рисует и чертит скелет(ие) мира.

«…познаете истину, и истина сделает вас свободными»
(Ин. 8:32)

Меня называют мудрым. Но, если это и впрямь так, то мудрость моя — плод раздумий. Вы полагаете, что я научился ей у своего покойного господина Синезия? Но это не так. Мыслить меня научил совсем другой человек. Не мужчина, а женщина, о которых многие из нас презрительно говорят: «волос длинен, ум короток». Мало того, она была не христианкой, а язычницей. А звали ее… Впрочем, обо всем по порядку.

В ту пору я еще жил в Кирене и служил у господина Евпотия. А до того — у его старшего брата, господина Синезия. По правде, следовало бы сказать — у Владыки Синезия. Ведь мой тогдашний хозяин был епископом. Другое дело, что раб своего хозяина господином величает. Опять же, господин Синезий не сразу епископом стал. И не своим хотеньем, а людским изволеньем.

Растянувшийся берег, спокойные люди.
Бесконечность реки. Никакой ностальгии.
Никаких островов между «было» и «будет».
Мы с рекой заодно, мы с рекою — другие.

Где-то выше, правей — дружный звон колоколен,
Где-то ниже, левей — соловьиные песни,
А в душе шум реки: «Не печалься, соколик!
Расскажи о себе, одинокий мой крестник».

Нина Сергеевна стояла на перроне Ярославского вокзала перед поездом «Москва-Михайловск». Справа и слева от нее громоздились вместительный чемодан на колесиках и большая клеенчатая сумка. Сумка была битком набита коробками конфет, пачками печенья и чая, банками кофе… одним словом, той кондитерско-бакалейной продукцией, которая является традиционным «приношением врачу» от благодарных пациентов. Все это, наряду с многочисленными столичными сувенирами (перечислять которые я не стану, дабы не утомить читателя), предназначались в подарок родителям Нины Сергеевны. В каждый свой приезд на родину она буквально заваливала отца и мать всевозможными гостинцами и презентами, подражая в том одному из митрополитов синодальной эпохи, который, щедро одарив свою мать, бедную вдову, приехавшую к нему в гости из глухой деревни, счел-таки нужным напомнить ей:

— А ведь вы, матушка, в свое время были против того, чтобы я монашество принял…

Твоё только то, что ты отдал другим.
И. Златоуст

Вот так всегда, когда уже не ждёшь
Ни радости, ни слов, ни утешения,
И, как портфель себя перетрясёшь,
Наполнит сердце приступ вдохновения.

Взорваться изнутри — нормальный ход.
Конечно, это вовсе не идиллия,
И вслед изнеможение придёт,
Ни имени не спросит, ни фамилии.

Когда изнуряюще жаркий май
Сменит прохладный июль:
С дождями, бегущими через край
Гремящих небесных кастрюль.

Цветы так впечатаются в асфальт,
Что смоет вода пыльцу.
Художник возьмет в палитре кобальт
И смерть прикоснется к лицу.

Разреши мне, Господи, быть как кремень,
Но внутри не окаменеть.
Если горьким с утра становится день,
И от жизни осталась треть:

Дай мне, Господи, счастье прожить в аду,
Не прося райских кущ взамен.
Непрестанно я к смерти своей иду,
Но не стану сдаваться в плен.

Не зову я лужи по имени, —
На лицо они все одинаковы.
Мне б на солнца лучик их выменять,
На рассвет золотистый и маковый.

Облака периною серою
Уплывают и чуточку хмурятся.
Птичья песня робкою серною
Убегает знакомою улицей.

Бом-бом, бом-бом, бом-бом… По дому разливается мелодичный звон часов. В комнатах уютно и спокойно. Кажется, время в этом уголке города течёт по-особому, размеренно, не так, как в шумном, суетном деловом центре. Александра тянуло сюда, в одноэтажный дом, к деду и бабушке, где прошли его детские годы. Только нет уже черешни во дворе, но абрикос ещё полон сил, и уже сейчас, в начале лета, заметно, что июльский урожай будет хорошим… «Бом-бом, бом-бом…», — отмеряют время часы.

Санька вдруг вспомнил, как карапузом он залез на стол, чтобы дотянуться до них, да не заметил, что оказался рядом с горячим утюгом, который остывал после глажки белья… Как же было больно, когда маленькая нежная ножка коснулась его! Сколько надо было иметь терпения, чтобы не зареветь, не выдать себя, что полез туда, куда не разрешалось!..

Леночку крестили в Рязани, в Никольском соборе. Крестным был очень уважаемый человек, военный в отставке. История его жизни была необычна и трагична. В лихие девяностые, будучи офицером ФСБ, он подвергся нападению и был зверски избит, долго лечился по больницам, но паралич, вызванный кровоизлиянием в головной мозг, лечению не поддавался. Молодой и полный сил мужчина оказался прикованным к постели.

Однажды приехал к нему друг, желающий помочь всеми силами, как раз тогда все были наслышаны о чудотворной иконе Божией Матери «Споручница грешных», что в селе Срезнево. И решил друг, будучи верующим человеком, отвезти страждущего болезнью человека к этой чудотворной иконе. Больной плохо соображал, да и коммунистом был по жизни, хоть и крещеным в детстве. Так и говорится в Евангельской притче о том, что принесли к Иисусу Христу расслабленного четверо друзей и спустили его, разобрав крышу, не имея возможности пробраться внутрь по множеству народа, окружавшего дом.

— …Они совсем не подходят друг к другу! — таков был общий вердикт соседей после того, как Рамаз женился на Сопико.

И приводили кучу весьма весомых доказательств:

— Он худой, как с креста снятый, а она — как диванная подушка.

— Рамаз черный как жук, а Сопико рыжая до неприличия.

— Разведутся они в скором времени. Потому что где это видано, чтоб такие разные люди вместе жили. Сто процентов — и года не продержатся.

Скандалы у молодоженов начались с первого месяца, чем и подтвердили мудрость коллективного разума. Со стороны виднее — факт.

Вы думали… я пустая!
Пустая в живых мирах
И злая в надежде рая,
Зануда в своих дарах!
Я силы ищу на дали,
А дали уходят ввысь,
Тут, рядом, о всем гадали
И с радостью  отреклись.
Придумали дни и время,
Навесили сотни слов
На истину — вот и бремя,
Что толку....то сны из снов!

— Ихь шпацирие, ду шпацирст, вир шпацирен… Ох, этот немецкий! Ну, зачем он нужен?! Ведь прекрасно все разговаривают по-русски и друг друга понимают: и Бэллочка-караимка, и Нина из Осетии, и даже Валька-немец — все говорят на русском языке», — рассуждала Инночка.

— Инна, дочка! — из столовой раздался голос мамы, — сходи-ка в булочную за хлебом.

«Ну, вот, опять Инна. Конечно, Шура и Сима — старшие, у них — другие, более важные, дела; а Верочка и Люда — совсем малыши… Всё хозяйство на мне», — важно подытожила восьмилетняя Инна.

— Не забудь принести сдачу, — мама протянула авоську и кошелёк.