Земляки

Нина Сергеевна стояла на перроне Ярославского вокзала перед поездом «Москва-Михайловск». Справа и слева от нее громоздились вместительный чемодан на колесиках и большая клеенчатая сумка. Сумка была битком набита коробками конфет, пачками печенья и чая, банками кофе… одним словом, той кондитерско-бакалейной продукцией, которая является традиционным «приношением врачу» от благодарных пациентов. Все это, наряду с многочисленными столичными сувенирами (перечислять которые я не стану, дабы не утомить читателя), предназначались в подарок родителям Нины Сергеевны. В каждый свой приезд на родину она буквально заваливала отца и мать всевозможными гостинцами и презентами, подражая в том одному из митрополитов синодальной эпохи, который, щедро одарив свою мать, бедную вдову, приехавшую к нему в гости из глухой деревни, счел-таки нужным напомнить ей:

— А ведь вы, матушка, в свое время были против того, чтобы я монашество принял…

— Да кабы я тогда знала, сынок, что ты мне такие подарки дарить станешь, разве б я тому противилась…

А сколько лет Нине приходилось выслушивать упреки родителей в том, что она-де загубила свою жизнь, «ударившись в религию» и занимаясь писаниной «в стол», вместо того, чтобы, следуя их мудрым советам, защитить диссертацию, получить место на одной из кафедр мединститута, выйти замуж, родить детей, и.т.д., и.т.п… Так пусть отец и мать в очередной раз убедятся — выбрав жизненный путь не по их велению, а по своему хотению, Нина не ошиблась и не прогадала. И свидетельство тому — все те обильные дары, которые она им привозит из столицы.

Что ж, подарки и впрямь делали свое дело: мать Нины охала, восторгалась, между делом деловито справлялась «сколько стоит?», после чего снова охала и торопливо рассовывала привезенное по шкафам, рундукам и полкам. А потом начинала названивать знакомым и рассказывать им о приезде дочери, которая живет и работает аж в самой Москве, и вот приехала в отпуск, и столько всего навезла — вот как хорошо в столице-то живут! Что до отца, то он молча и бесстрастно принимал подарки, не изменив своему обычаю даже тогда, когда в один из своих приездов домой Нина поднесла ему швейцарские часы, на покупку которых ушла четверть ее врачебной зарплаты. Мало того — однажды, когда Нина, едва успев переодеться с дороги, выложила перед родителями очередную гору подарков, ожидая восторгов и похвал, старик буркнул: «ты нас покупаешь». Эти слова были для Нины как пощечина. Угадал…

Впрочем, на сей раз Нина везла с собой кое-что поважнее, чем конфеты и сувениры. А именно — десять экземпляров книги, на обложке которой стояли ее имя и фамилия. Книга эта представляла собой сборник назидательных рассказов о любви, смирении, милосердии, незлобии и прочих христианских добродетелях. Броская светло-зеленая обложка с белым храмом, броский заголовок — «Как возлюбить ближнего», логотип одного из крупнейших российских издательств — ей будет, чем похвалиться перед родными и земляками. Пусть знают, что теперь Нина Сергеевна не просто врач, а еще и писательница. Кто мог предвидеть такое два года назад, когда Нина еще тихо и скромно жила в Михайловске, не помышляя о переезде в Москву и писательской славе?! Дивна дела Твоя, Господи!

И вот она стояла у вагона, предвкушая свой триумфальный приезд на родину — охи и восторги матери, удивление отца, изумление друзей и знакомых при виде ее книги. Пожалуй, ей стоит сходить в епархиальное управление и вручить экземпляр самому Владыке Гедеону. Ведь не каждая епархия может похвалиться наличием собственного церковного писателя.

Впрочем, теперь Нина Сергеевна уже не какая-нибудь провинциальная, а столичная писательница!

* * *

Тем временем к вагону подошел молодой человек, тащивший за собой ручную каталку на колесиках, на которой громоздилась клетчатая клеенчатая сумка, вдвое больше той, что стояла рядом с Ниной Сергеевной. То была еще одна часть багажа нашей путешественницы. Что до человека, добровольно исполнявшего роль носильщика, то звали его Андрей Викторович, и был он… Нет, вы ошиблись, дорогие читательницы, реальную жизнь не уместишь в пестрые бумажные корочки женского любовного романа… И увидев этого человека где-нибудь на улице, вы вряд ли обратили бы на него внимание. Ни эффектной внешности романного героя, ни «чела, туманнее Казбека», ни печати избранничества на лице. Хотя Андрей Викторович был весьма незаурядной личностью. Мало того — писателем. Возможно, кто-то из вас даже читал его книги… Впрочем, это уже другая история.

Обменявшись с Ниной приветствием, Андрей Викторович по-джентльменски взял в свободную руку ее чемодан и решительно шагнул со своей тяжкой ношей в полутемное нутро вагона. Подхватив оставшуюся сумку, Нина последовала за ним. Но подойдя к купе, где ей предстояло занять одну из нижних полок, она остановилась. Путь преграждали две женщины: одна пожилая, скромно одетая, другая — еще молодая, ярко накрашенная блондинка, в короткой норковой шубке и джинсах, эффектно обтягивающих нижнюю часть ее пышного тела. Судя по сходству в их лицах, то были мать и дочь.

Из купе несся визгливый женский крик:

— Как вы смеете?! Это мое место!

— Но у вас же тут пусто! — возражал мужской голос. Нет нужды пояснять, что он принадлежал Андрею Викторовичу.

— Ну и что! — не унималась женщина. — Нечего ко мне свои вещи ставить! Убирайте их отсюда! И вообще — здесь женское купе! Какое вы имеете право входить сюда без разрешения? Кто вы такой?

Нина поняла — еще миг, и эта фурия растерзает Андрея Викторовича. Вот уж и впрямь — захотел сделать ближнему добро — жди искушения.

— Простите, мне сюда. — резко произнесла она, и женщины, толпившиеся у входа в купе, расступились, пропуская ее внутрь.

Первое, что увидела Нина, была объемистая сумка на колесиках, занимавшая большую часть места под ее сиденьем. Рядом сиротливо жался ее чемодан. А ее клетчатую сумку Андрей Викторович пытался засунуть под соседнее сиденье, чему бурно противилась пожилая дама в темном джемпере и брюках.

Увидев Нину, дама сразу же переключилась на нее:

— Это — ваш?! Уберите отсюда это хулигана! Это женское купе! Я буду жаловаться!

— Андрей Викторович, оставьте ее. — примирительно произнесла Нина. — Мы обе сумки под мое сиденье поставим. Как раз все и войдет. Это ваши вещи? — обратилась она к женщинам, которые продолжали стоять в дверях купе, с любопытством наблюдая за происходящим. — Тогда уберите их отсюда. Здесь мое место.

— Не ваше, а общее! — высокомерно бросила молодая блондинка, и в ее наглом тоне Нина угадала повадку недавней провинциалки, одержимой манией ежедневного самоутверждения. Растолкать, обойти, унизить менее нахрапистых и расторопных, и с акульей жадностью урвать все блага столичной жизни — за время житья в Москве Нина успела навидаться подобных людей. Что ж, сейчас она поставит ее на место! Тем более, что по закону багаж пассажира, занимающего в поезде верхнюю полку, должен лежать наверху.

— Это мое место. — твердо повторила Нина. — А ваше — верхнее. Поэтому ставьте вашу сумку наверх.

— Да-да! — вторил ей Андрей Викторович. — Вон сколько там места! Хотите, я вашу сумку туда положу?

Он потянулся рукой к сумке…

— Не трожь! — взвизгнула блондинка. — Не то я сейчас милицию вызову! Живо разберутся с вами обоими!

Нина поняла — нашла коса на камень. В таком случае ей, православной христианке, должно смириться ради поддержания мира. Блаженны миротворцы¹… И все же — как обидно!

— Что ж, если так, одну свою сумку я под сиденье поставлю. — произнесла она, стараясь не выдать своего негодования по поводу столь явной несправедливости по отношению к себе. — А вот эту — сюда! Мне места хватит!

С этими словами Нина водрузила самую большую сумку на свое сиденье. И вышла из купе вслед за Андреем Викторовичем. Пусть эти скандалистки видят — она, православная христианка, выше их мелких бабьих дрязг!

Затем они с Андреем Викторовичем вышли на улицу и стояли там, беседуя о том, о сем. Хотя, по понятным причинам, основным предметом их беседы была недавняя неприятная сцена в купе. Нина посчитала своим христианским долгом утешить Андрея Викторовича. В самом деле — ни за что, ни про что обидеть хорошего человека…

— Да вы не переживайте, Андрей Викторович! Что с них взять? Только о себе и думают, а до других им дела нет. И как только можно быть таким эгоистками? Сразу видно — безбожницы!

Тем временем до отправления поезда оставались уже считаные минуты. И из вагона, один за другим, стали выходить сопровождающие, среди которых оказалась и наглая блондинка в шубке. Нина мысленно поблагодарила Бога, что ей не придется полтора суток ехать в одном купе с этой стервой.

Господи, это не в осуждение, а в рассуждение…

* * *

Нина ожидала, что попутчицы извинятся перед ней. Прежде всего, та, чей багаж сейчас покоился под ее сиденьем. И по чьей вине Нине предстояло провести ночь, свернувшись калачиком, с битком набитой сумкой в ногах. Впрочем, и другая соседка хороша! Вон, сколько свободного места под ее сиденьем! Могла бы предложить Нине поставить туда свою сумку! Так нет же…

Однако обе женщины, сидя рядком на противоположном сиденье, увлеченно беседовали о своем, словно не замечая присутствия Нины:

— …Дочка-то моя в банке работает…

— А мой — охранником служит.

— …За москвича вышла…

— …Сейгод квартиру купил…

В их разговоре время от времени проскальзывали слова и обороты, характерные для северной речи. Выходит, это земляки Нины Сергеевны! Мало того, у одной из беседующих на шее поблескивала тонкая золотая цепочка… а у другой — серебряная. Вот как?! Эти женщины не просто ее землячки, но и единоверцы. Так где же их любовь к ближнему, заповеданная Спасителем?

То-то и оно…

* * *

Поезд несся вперед, грохоча колесами. Нина Сергеевна сидела у окна, рассеянно разглядывая мелькающие за окном дорожные виды. И с горечью думала о том, сколько обид и несправедливостей ей пришлось вынести от земляков за полвека своей жизни. В самом деле, разве не так? Сколько лет ее поедом ели родители, затирали коллеги, не ценили единоверцы… И вот очередной тому пример. Доколе, Господи?!

Тем временем одна из спутниц Нины, охая и кряхтя, забралась на свою полку, а другая достала из сумки книжку с торчащей закладкой. Нина сразу же узнала ее. В самом деле, возможно ли не узнать эту броскую зеленую обложку с белым храмом… Это же ее книга!

Возможно, в другое время Нина порадовалась бы этому. Ведь разве не отрадно увидеть, как незнакомый человек читает книгу, написанную тобой. Интересно, нравится ли этой женщине прочитанное? А что бы она сказала, узнав — в одном купе с ней едет автор этой книги? Впрочем…

Как же это радостно — найти повод, чтобы унизить своего обидчика!

* * *

Достав мобильный телефон, Нина защелкала кнопками.

— Алло! Андрей Викторович?! Нет, у меня все хорошо. Успокоились… Послушайте, я тут сейчас такое увидела… — Нина заговорщически понизила голос. — Просто нарочно не придумаешь. Смех, да и только. Представляете…

…Вернувшись в купе, она метнула торжествующий взгляд на свою обидчицу. Небось, исходит от злости, догадавшись, что над ней смеются, и не понимая — с какой стати. Да где ей это понять! Ведь она из тех баб, которые, по словам святого Апостола Павла, всегда учатся благочестию, но никогда не могут познать истину². Вот уж впрямь — сказано не в бровь, а в глаз!

Но старая дама в темном джемпере так увлеченно читала книгу Нины Сергеевны, что не заметила ее возвращения.

И вдруг Нине открылось… Это напоминало вспышку молнии в ночи, когда все, что доселе было скрыто тьмой, в одночасье озаряется ярким светом. Или слепящий миг вдохновения после многодневного бесплодного поиска нужных слов и фраз. Только это было совсем иное чувство…

Его испытывает врач, внезапно обнаружив у себя симптомы тяжелой и коварной болезни, от которой он рьяно и безжалостно пытался вылечить других.