Боль велика — прибивает к земле:
пылью лежу и рыдаю навзрыд.
Боже, зачем и за что это мне,
разве судьба моя — горя транзит?
Ток электрический дрожью по телу
мечется: боль атакует опять.
Пыль собирается в тело несмело,
чтобы кого-то собой заслонять.
О победах слагают стансы,
О героях поют баллады,
А в альбомах пыльных и старых
Спит июнь под цветущим садом.
Песен звук по слогам по нотам,
Где-то рядом смеются дети,
А вот этому было девять
На последнем поблекшем фото.
Черный дым у речных излучин,
Мы об этом сто раз читали,
Постигали и вычитали
Всех погибших от всех живущих.
С детства слитое с сердцем знанье
Перевернутые страницы...
Кто мне может дать обещанье,
Что такое не повторится?
Не придет в сновиденье страшном...
Под литавры и барабаны
Вновь тираны и истуканы
Управляют кровавым маршем.
И каждый росток утверждает: «Я сам» —
И тянется вверх – к небесам, к небесам.
И каждый цветочек, приземистый даже,
Стремится туда же, туда же, туда же.
И дерево к небу стремится, шурша
Листвой. И туда же стремится душа.
Отражаюсь в старинном зеркале, чернеющем по углам,
Распускаю волосы, всматриваюсь как в омут.
Время -озеро, в нем беспомощно тонут,
Падают к ночи, срываются по утрам.
Время - бальзам из тысячи горьких трав,
Можно по капельке в чай, можно залпом с горя -
Грохотом пульса или шелестом моря,
Вверх по ступеням, вниз головой стремглав.
Время- самое ценное и больное,
Старая книга с тысячей новых глав.
Время- то нудно тянется, то летит,
Прячется фотографиями в альбомы.
Время однажды правдиво расскажет, кто мы,
Спешащие в свои офисы к девяти.
Преобразит меня свет Воскресения,
Исчезнут ветхой ночи покрова
И на душе рассеются сомнения,
Я верю, что любовь всегда права.
Не в гордости, а на последнем вздохе
В страданиях за всех Кровь пролита,
В Распятии Всемирном на Голгофе
Пасхальным Агнцем - Жертвою Христа.
Теперь бессмертьем станет Смерть мне эта,
Скорбям нет места с раннего утра.
Припоминаются слова поэта
О том, что "плакать надо бы вчера".
Играет солнце предрассветным небом,
Грехи сотрутся в жерновах земли,
Запахнет свежеиспеченным хлебом...
Торжественная жизнь! Беды ушли!
Совлекшись кожных риз греховной тяги
И победив страсть, станет не больна,
Душа моя, как чистый лист бумаги,
Поэт всегда – тринадцатый апостол.
Елена Крикливец
Не верьте, что творцом быть очень просто,
Что творчество – тщета и суета,
Всего лишь связка мысли в три нахлёста…
Поэт всегда – тринадцатый апостол!
Не должен быть апостол без Христа!
Сдирая безразличия коросту,
Расплёскивает душу по листам.
И сквозь погосты на помосты поступь…
Когда поэт – тринадцатый апостол,
Ему никак не избежать креста.
О, ставшие, простите павших.
О, павшие, простите вравших.
Мир - это грех, успех и смех.
О, знавшие, спросите звавших.
Вам, звавшие, взыскать каравших:
о, званые, — зовите всех.
Ветхий рыдает, ветхий кричит,
Стонет, ругается, но не молчит.
Трудно бороться, смиряя его,
Трудно отвергнуть себя самого.
...Вспомнила я тут одну поездку. Поездить мне пришлось много, но эта поездка была просто страх и ужас.
Дело было в 1992 году. Мне надо было ехать из Москвы в Тбилиси. И чем быстрее, тем лучше. На самолет билет не достала, вот и пришлось довольствоваться поездом. В то время он ходил по чьему-то хотению и по его же велению.
В кассе остались билеты лишь в международный вагон. Взяла, что было, и обрадовалась: про купейные тогда говорили, что в них люди набивались что сельди в бочку, да и воровство было страшное.
***
Изгнание, утраты и болезни,
Позор и даже смертный приговор –
Всё для стихов становится полезным,
Что уточняет сердце и простор.
Беда и одиночество – всё кстати,
Всё подойдёт для созреванья слов,
Меняется, как небо, созерцатель,
Судьбы и быта местный филосОф–
Он может всё, когда страна немеет –
И превращает осень в свет строка…
Отчаяния ямбы и хореи
Несет, как лодки, времени река.
Молчит погода. Счастье бьёт посуду.
Весенний день не понимает нас.
Но искренним словам доступно чудо –
Любое чудо в самый темный час.
С покойниками носятся, как с богом —
покойникам везде у нас дорога,
живым — преграды, пламени — вода,
лишь смерти всюду отвечают: «да».
А я — с другими, «да» кричу иному —
тому, кто жив, кто мыслит по-живому.
Чужие вещи — кусаются больно,
они как вещи собою довольны.
Лишь я в сомненьях опять и снова —
в порывах бури ищу обнову.
Свободы пламя, глоток надежды —
чужие вещи рычат зловеще —
но серпантином дорога вьётся,
и жаждой воли святыня пьётся.
Шагает полк под марш оркестра…
Бессмертный полк,
ты вновь в строю!
Цветущий май, как в сорок пятом…
И я – портрет отца несу!
Он смотрит строго на портрете,
а в сердце – радость и покой…
Отец, мы радуемся вместе:
война закончилась победой
и ты вернулся как герой!
Скрипнув, дверь отворится. Расступится хмурый конвой,
А снега уже тают и множатся птичии песни,
Где-то матери,жены и дети ждут новых известий
И вот также любуются этой волшебной весной.
Но не выдержат зерна попавшие в ход жерновов...
Скоро верба расправит пушистые почки на ветках,
И пасхальная радость ворвется в застенки и клетки,
Осеняя всех тех, кто страдает за Имя Его
По разрытой земле оживленно бегут муравьи,
Воздух пахнет весной, в троеперстие пальцы зажаты.
Грянет выстрел и все упадут, как колосья в день жатвы.
Путь окончен, душа возвращается в руки Твои.
Протоиерей Михаил Васнецов — четвёртый из пяти детей знаменитого русского живописца Виктора Михайловича Васнецова.
Михаил Викторович Васнецов родился в Москве 14 (27) октября 1884 года, имя получил в честь своего деда, приходского священника Михаила Васильевича Васнецова. Эта семья имела долгие и глубокие традиции духовного служения: в летописи за 1678 год упоминается псаломщик Трифонова монастыря Дмитрий Кондратьев сын Васнецов. «Весь род был духовный», — напишет позже о своей семье М. В. Васнецов.
Михаил стал четвёртым из пяти детей знаменитого русского живописца Виктора Михайловича Васнецова. У него были три брата: Алексей (1882–1949), Борис (1880–1919) и Владимир (1889–1953) и сестра Татьяна (1879–1961). Мать семейства, Александра Владимировна (урождённая Рязанцева), имела высшее медицинское образование, однако посвятила жизнь заботе о семье и детях.
Бессмертный полк - из тех, из сорок пятых!
Вновь по брусчатке в будущность идет.
Войною опаленные солдаты
Опять в строю, их подвиг в нас живет.
Шёл дождь. Небо было серым, недружелюбным, словно гневалось на кого-то и плакало. Казалось, тучи вот-вот спустятся на землю и начнут лупить прохожих не только струями дождя, но и кулаками.
На паперти у новенького, сверкающего крестами храма сидел человек, промокший насквозь, и, вероятно, ждал подаяния.
«Голодный, бедолага, — подумал я, — иначе зачем в непогоду ждёт невозможной милости?»
— Пойдём со мной, — сказал я ему, — переждёшь у меня дождь. И пообедаем вместе, чем Бог послал.
Лицо нищего оживилось. Он взглянул на меня и, поблагодарив, отказался.
— Зачем же ты здесь сидишь? — удивился я. — Так недолго и заболеть.
Уходят. Все уходят безвозвратно
в тугую стынь заоблачных высот.
И творчество ушедших - необъятно,
описанных немыслимо красот.
Грустить в тиши уединений прежних
прошедших над земной планетой лет,
В них пребывать и ароматом нежным
почувствовать ушедших душ обет ...
Мир матерям и младенцам.
Мир окормляющим жизнь.
Мир крепнущим агнцам.
Мир не стоптавшим святынь
Мир просящим копейку у Бога
Мир не бросавшим каменья в Христа.
Мир чтущим нищих пророков.
Мир оловянным крестам.
На Смоленском кладбище два входа – центральный, куда приходят автобусы и течёт поток людей, и неприметный, с улицы Беринга, вблизи станции метро Приморская. Если свернуть от метро влево, пересечь мостик через речку Смоленку и снова повернуть налево, то очень быстро можно оказаться у кладбищенской ограды.
