Омилия

У станции Метро х, на самом морозе, на шатком деревянным ящике сидела странная женщина. Ну сидела себе и что тут такого, скажете вы? Мало ли таких? Может устала, может торговка, может попрошайка. Ни под одну из этих категорий женщина не подходила. Дорогая в пол лисья шуба, массивные бриллиантовые серьги, словно застывший на морозе лед, добротная обувь, свежий маникюр и ухоженное лицо с брендовым, но потекшим гримом, делающим ее лицо похожим на лицо клоуна, который забыл, что его профессия смешить и улыбаться, но горе реальной жизни обнажило нутро, пытаясь содрать маску.

Здравствуй Бог, как ты себя сегодня чувствуешь ? Наверняка тебе никто не задает такой вопрос. Ведь ты полон, а значит ни в чем не нуждаешься. Не надоели ли тебе все Твои дети? Ведь все родители рано или поздно устают от своих чад. А чадам все время что-то надо и во все виноваты предки. А Бог и подавно. Он всегда и всем должен и обязан. Он же Отец. Ты когда-нибудь отдыхаешь Бог? Ведь каково это не отдыхать ни днем ни ночью целую вечность? Наверное ты не послал еще один потоп потому, что наполняешь себя беседами со святыми и это переполняет тебя радостью и надеждой. Ты когда -нибудь бываешь один? Ведь везде или люди или ангелы, птицы, звери, духи.... Как Ты плачешь или смеешься? Наверное Твоя улыбка-это радуга, а слезы грибные дожди? У Тебя есть отпуск?

Общаться со мною не хочешь

За то только, право, что я́

Здесь день отличаю от ночи

И вижу, где крот, где свинья.

И там, где вы дурней хвалили

За всю их нелепицу строк,

Я видел лишь глупость за ними,

Банальность их скучных доро́г.

Но жабам повсюду несносно

Увидеть орлиный полёт,

Так куче вонючей навозной

Пусть всяк о навозе поёт!

И чем будет песня злово́нней,

Тем куче приятней она –

Так жабам из луж мелководных

Морская в укор глубина…

Пролетают годы вольной птицей,
Изменяя лики бытия.
Снова я спешу тебе открыться,  
Радость незабвенная моя.

Годы почтены высокой властью:
Познавать – в эпох большой игре, –
Испытав надежно, без пристрастий
Цену всех стремлений на земле.

Годы рушат города и страны,
Низлагают судей и царей,
Умножают и врачуют раны –
Будто нет им дела до людей.

Годы проверяют наши чувства,
Проникая в сердце до глубин.
Годы умножают, как ни грустно,
Гнёт недугов, слабости, седин.

Пусть порой бегут мрачнее тучи…
Только никогда, уверен я,
Наши души годы не разлучат, 
Голубица ясная моя!  

19.08.2012 г. 

Некий «весьма разбирающийся» человек в пух и прах изругал мою любовь к Андерсену, заявив, что всемирный сказочник был весьма мнителен (будто это преступление).

 Когда я читаю лекции и наблюдаю за реакцией людей, то замечаю, что одна из самых сложных вещей – это объяснить другим, что нельзя ко всем людям подходить с одной и той же меркой.

Россию-матушку мою
Пожары лютые терзают,
Об избавленьи умоляю
Пророка Божьего Илью:

Владыку Сил, пророче славный,
Моли прохладу вод послать,
А нашим душам – благодать,
Чтоб угасить греховный пламень.

(02.08.2019)

Легче легкого, моя боль - тополиный пух
Улетит и даже не стоит об этом вслух.
Говоришь:"Ерунда, я в порядке, я справлюсь сам",
А Бог плачет с тобой и гладит по волосам.

Так бывает,закусишь губу, подбородок вверх,
Влезешь в новое платье и туфли, и лучше всех!
А он в ответ промолчит, будет странно угрюм и тих,
Словно ночь настигла и выпила вас двоих.
 
Но жизнь теряет углы, границы и берега,
Беспощадно учить хранить и оберегать,
Согревать дыханьем, штопать, чинить, держать
И прощать потому,что обиды покрыла ржа.

Чувство одиночества идет из детства.

Пока ребенок еще очень мал, он чувствует себя центром вселенной (в нормальной семье) и одиночества не ощущает. Подрастая, малыш начинает понимать, что весь мир не вращается вокруг него и даже мало от него зависит. Возможно, это открытие становится отчасти причиной первого возрастного кризиса (года в 3–4). И как раз тогда, когда происходит становление самосознания человека, зарождается и чувство одиночества, в том числе социального*. 

Расскажу о рожденье Христовом.
Это было в хлеву у скота.
Богачи согревались под кровом.
Замерзала в ночи беднота.

От ночлега к ночлегу ходили
Старый Плотник с младою Женой,
Но все двери уже затворили,
Не нашлось ни каморки одной!

И Семейство тому было радо,
Что нашло себе место в хлеву!
Среди теплого кроткого стада
Надлежало родиться Христу.

И услышали ангелов пенье
Пастухи на далеких полях,
и пришли они на поклоненье,
Малышу, что дремал во яслях.

Пастухам стало жалко Младенца.
Богачи не пустили в свой кров.
Ни дверей не открыли, ни сердца!
Бог лежал средь овец и коров. 

(По мотивам стихотворения Людвига Тома "Heilige Nacht") (1867-1921)

Я знаю, у этой вселенной
закончился пыл и мечты,
и кровь леденела по венам,
и длились до неба кресты. 

Для нас зашифрованы лица,
и путались птицы в ветвях,
но люди, как птицы на спицах,
заштопаны в сердце и в швах.

Запаяны в мебель и трубы,
в машинах заполнены дни,
и нежность, осклабившись грубо,
фонарики ставит одни.

И мы здесь одни и навечно,
но короток век горемык,
под старость игрались беспечно
котята и желтый камыш.

И я напивалась отрадой
из робких старушечьих рук,
у Летнего зимнего сада
с раскраской надуманных мук.

Но кто-то ведь выжил в пустыне
и с рук прикормил голубей,
здесь город влюбленных доныне
храним на палитре из бед. 

Города людей отступают под натиском умных машин. Огромные горбатые краны, клюющие землю, уже много лет воспроизводят ровные квадратные и хрупкие громады пенобетонных пещер для миллионов кочевников, пленённых золотой мечтой благополучия. Стандартный набор профанической мечты сгоняет их на стройки собственных ожиданий. Тишина, оставленная на огромных просторах Родины, пугает их детей, как и естественный свет ночи, - темный отблеск подлинного неба, проступающего через дымку голубой завесы утомительного трудового дня. 

   Когда же это было? Так давно.
   А может быть, совсем недавно?
   Кручу воспоминаний полустертое кино.
   И мне то грустно, то до боли стыдно, то забавно.

.

А берег ХХ-ого века всё дальше и дальше.
Тот берег родной,
где кормили с ложечки манной кашей
и пели колыбельную над головой.
Там робко стоял с гладиолусами
первого сентября,
с увлечением читал про мушкетеров, покорение космоса,
заметки из отрывного календаря.
Где не поладил с линейной алгеброй,
зато лучшим другом стал сопромат.
И в саду Баумана близ Елоховского кафедрального
так легко товарищей обыгрывал в бильярд…

Жара, палящий летный зной,
Всё в воздухе дрожит...
Проказник ветер озорной
Щекочет поле ржи.

Прохладой веет от реки,
И слышен громкий смех,
В такие жаркие деньки
Вода спасает всех.

У птиц горячая пора: 
Чтоб прокормить птенцов,
Им носят целый день с утра
Жуков и червячков.     

Хотел птенец уже летать
И выпал из гнезда.
Зовет в испуге птица-мать:
– Сюда! Беда! Беда!

В охоту нравится играть 
Лисятам и волчатам,  
Но скоро время покидать
Свой дом лесным зверятам.       

В июле чтим апостолов -
Святых Петра и Павла
И Рождество Крестителя,
Пророка Иоанна.

Дождь прошел. Считаю лужи,
Где какая лужа глубже.
Эта лужа – мелковата,
Эта лужа – узковата.

Третья, около детсада,
Эта лужища – что надо!
Велика, как океан,
Я в ней – будто великан.

В сапогах больших шагаю,
Бурю в море вызываю,
Даже целый ураган,
Стонет море-океан…

Настоящее цунами!
Ой, в лицо попало маме…
Ну и мне потом попало…
В океане тихо стало.

-----------
Примечание: во время написания стихотворения ни великаны, ни мамы не пострадали

Татьяне Ш.

Я гляжу на тебя розами:
так цвести как ты - наслаждение.
Я гляжу на тебя грозами:
всем продрогшим ты - утешение.
Погляжу на тебя ветрами
да тоски немой километрами,
чтоб услышать голос твой: «Элохим»
и остаться эхом надолго с ним.
Вторит голос мой небесам твоим,
наслаждаясь именем «Элохим».

30 июня 2019

Летят, летят, желтеющие листья,
как будто вянут в небесах сады:
опавший лист – есть символ отрицанья.

Немая ночь накрыла мирозданье,
земля готова снова с бездной слиться.

Мы падаем и это неизбежно.
Паденье в нас. Оно источник бед.

Но есть Один, кто говорит нам: «Нет».
В Своих руках держа нас кротко, нежно.

Райнер Рильке (1875-1926)

Herbst

Die Blätter fallen, fallen wie von weit,

als welkten in den Himmeln ferne Gärten:

sie fellen mit verneinender Gebärde.

Und inden Nächten fällt die schwere Erde

aus allen Sternen in die Einsamkeit.

Wir alle fallen. Diese Hand da fällt.

                       Симон сказал Ему в ответ: Наставник!
                      мы трудились всю ночь и ничего не поймали;
                      но по слову Твоему закину сеть.
                                                      Лука 5,5

И лодки деревянный башмачок скользнул по голубым волнАм
Движеньем осторожного канатоходца.
Пусть веры тонкая струна
Дрожит, колеблется – но никогда не оборвется.

Мы плавали всю ночь, над пустотой челна
Посмеивался ветер.
Нас учит жизнь не доверять чужим словам,
Но по глаголу Твоему закинем сети.